Страница 7 из 11
– А чё так грубо? – нахмурилась бомжиха. – Перед тобой женщина, между прочим.
Это было уже слишком. Он махнул рукой и вышел под дождь. Подумал. Повернулся. Вытащил из кармана пачку сигарет, бросил ей.
– Кури!
Глядя в его удаляющуюся спину, бомжиха с отвращением выкинула сигарету. Вывернула ворот рваной толстовки, склонилась к миниатюрному микрофону:
– Ребята, отбой! Это не он…
***
– Школа МВД с отличием! Да, вполне. Правда, симпатичная, а это – скорее помеха. И молодая.
– Грим никто не отменял, товарищ подполковник. Оденем в рубище, синяки нарисуем, и нормально будет.
Подполковник Еремин с сомнением посмотрел на майора Смолина.
– Думаешь?
– Уверен, товарищ подполковник.
– Добро! – он ткнул пальцем в личное дело. – Проинструктируйте как полагается.
Майор Смолин вышел из кабинета начальника и спустился к себе. Поднял трубку служебного телефона.
– Старшего лейтенанта Егорову ко мне!
Через минуту в дверь постучались.
– Вызывали, товарищ майор?
– Заходи. Присаживайся. Вот что, Егорова! Хватит тебе велосипеды краденые да шарлатанов всяких искать, пора и за более серьезные дела браться!
***
– Зачем убивать бомжей? Когда убивают проституток – это еще можно хоть как-то объяснить, но бездомных… Кому они мешают? – зеленые глаза старшего лейтенанта Оксаны Егоровой смотрели недоумевающе.
– Если честно, то они мешают всем. Если от проституток – удовольствие, то что взять с бездомных? – майор Смолин развел руками. – Но, конечно, убивать – это уже лишнее…
– И сколько эпизодов? – девушка смотрела на фотографии жертв. На черно-белых снимках, в разных позах, застыли женщины, рваная и старая одежда которых, красноречиво выдавала в них принадлежность к деклассированным элементам общества.
– Пять, – ответил майор.
– Думаете, серия?
– Почерк тот же во всех случаях. Орудие убийства – нож. И все жертвы – женщины. Разного возраста. Личность трех удалось установить. Ничего такого, что бы их связывало между собой и за что можно было бы зацепиться.
– И какова моя задача? – спросила Егорова.
– Ты будешь бомжихой!
***
Майор с испугом смотрел на старшего лейтенанта Егорову. Гримеры постарались на славу. Из двадцатипятилетней симпатичной девушки сделали потасканную жизнью и излишними возлияниями женщину. Лицо одутловатое, с землистым оттенком, под правым глазом красовался лиловый синяк, нос поцарапан, волосы-парик спутанные и засаленные. Про одежду можно было вообще не говорить – где они такое достали, можно только догадываться. Наверное, раздели ночующего в обезьяннике бомжа.
– Ну-ка, Егорова, скажи что-нибудь? – потребовал майор.
– А что сказать, товарищ майор? – чистый нежный голос совсем не гармонировал с обликом обитателя мусорных свалок и канализационных коллекторов.
– Не, так не пойдет! – поморщился Смолин. – Твоим голоском только «Прекрасное далеко» петь. Натуральнее давай, не забывай, кто ты! Ты есть лицо без определенного места жительства, беспробудно пьющий и глубоко несчастный человек! Давай!
Егорова сделала свирепое выражение лица. Брови сдвинулись, поцарапанный нос сморщился, нижняя губа вылезла, выпячиваясь. Вставные челюсти оскалились черными провалами вместо зубов.
– Что уставился, красавчик? Монету даме подкинь на опохмел! – проскрипела бомжиха. – Или нравлюсь? За отдельную плату могу порадовать.
Бомжиха плотоядно облизала потрескавшиеся губы, в углу которых, стараниями гримеров, застыли мелкие пузырьки герпеса.
Майор Смолин поперхнулся. Закашлял.
– Ну, что ты тут свои бациллы распространяешь? Иди вон к своим, возле туберкулезного отделения бычки собирай! – грозно продолжала бомжиха.
– Всё, всё! – просипел Смолин, покраснев от кашля. – Верю, Егорова, верю!
***
Она шла по коридору, нагло глядя в лицо каждому встречному. Полицейские с недоумением смотрели вслед женщине неопределенного возраста, с ярко выраженными признаками алкогольной зависимости на грязном лице. Мешковатая, с капюшоном, толстовка с дырами под мышками, заляпанные широкие штаны и ботинки с проволокой вместо шнурков. Позади, в пяти метрах, шли двое сотрудников отдела по расследованию убийств или, как еще говорят с легкой подачи киношников, из убойного отдела. Крепкие парни посмеивались, глядя на эту хабалистую рванину, с которой им придется работать в одной связке.
Оборванка подошла к стоящей у окна дежурного стройной девушке, затянутую в полицейскую униформу. Постучала пальцем по погону. Девушка обернулась. Симпатичное лицо вытянулось от удивления.
– Слушаю вас, гражданка.
– Эй, милочка, а где тут бабский сортир? Ща точно в штаны налью! – голос оборванки был скрипучим, словно несмазанное колесо у телеги. Герпесные губы тронула улыбка, обнажая редкие, словно зубья у расчески, зубы.
– Туалет? – переспросила девушка и показала в направлении лестницы. – Второй этаж. Сразу налево.
– Ой, спасибо тебе, красавица! – прохрипела бомжиха. – А то одно мужичье тут, даже спросить некого. Смотрят на меня такими взглядами, будто раздевают. У них, мужиков, одно на уме! Ну ты меня понимаешь!
Бомжиха подмигнула глазом в обрамлении огромного синяка. Девушка покачала головой, натянуто улыбнулась.
– Простите, а как вы сюда попали?
– Как-как! – бомжиха важно выпятила челюсть. – Как и все, через дверь.
– Мимо дежурного? – допытывалась девушка. Розовощекий упитанный сержант привстал со своего места, пристально глянул через окно дежурки. Нахмурился.
– Ладно-ладно, Томилина! – вдруг засмеялась чистым звонким смехом бомжиха. – Не узнала, что ли? Ну ты даешь, Катюха!
Катя Томилина присмотрелась. Глаза расширились от удивления.
– Ксюха?! – выдохнула она и засмеялась. – Что за маскарад?!
– Важное задание! – бомжиха подтянула штаны чуть ли не до горла и, вихляя бедрами, направилась к выходу. Двое сотрудников из убойного, с улыбкой кивнув Кате, последовали за ней.
Катя с интересом наблюдала, как Оксана, сделав реверанс опешившему водителю, залезла в служебный УАЗик. Актриса, блин, с погорелого театра!
***
Как же он их ненавидел! До черноты в глазах, до зубовного скрежета, до боли в сжатых кулаках. Они ему напоминали о его детстве, которого, считай, и не было вовсе! В том детском доме он всегда был изгоем, одинаково презираемым другими детьми и воспитателями. Ровесники били его и унижали, а также частенько спихивали на него вину за свои выходки, а воспитатели наказывали, не разбираясь.
Но он вырос и пришел во взрослую жизнь. Устроился дворником, снимал комнату, ибо обещанное государством жилье так и не получил. Но это его мало волновало, у него была другая цель – месть! Он будет убивать каждую бродяжку, представляя будто она его мать. Мать, которую он никогда не знал. Мать, которая подбросила его к дверям муниципальной больницы. С картонкой на шее: «Кирилл Швецов. 3 мес.»
Кирилл почему-то был твердо уверен, что его мать – бродяжка. Наверняка, залетевшая от пьяного немытого хмыря, где-нибудь на рваном вонючем матрасе под теплотрассой, и затем родившая его там же…
Он шел вдоль пустынного ночного переулка. Капюшон спортивной куртки тщательно скрывал бугристую голову, покатый лоб и широкий, перебитый еще в детском доме, нос. В кармане лежал нож-бабочка, его любимец, его единственный друг.
Возле мокрой кирпичной стены сидела женщина. Голова, закутанная в дырявую шаль, склонилась на грязную вытянутую кофту. Она спала пьяным сном, похрапывая.
Кирилл подошел к ней, пнул. Бомжиха дернулась, открывая мутные глаза.
– Чё надо? – недружелюбно спросила она, оперлась на стену в попытке встать. Ноги в разорванных демисезонных сапогах разъезжались.
– Выпить хочешь? – спросил Кирилл. Оглянулся по сторонам. Вдалеке виднелись людские фигуры.
– А чё, наливаешь? – усмехнулась бомжиха.
Кирилл вытащил из кармана чекушку паленой водки.
– О-о-о! – обрадованно воскликнула женщина. – А что за аттракцион неслыханной щедрости? Ты мент, что ли? Так я ничего не знаю!