Страница 104 из 116
Последние годы Шухова связаны с личными потерями. 16 сентября 1935 года уходит из жизни единственный друг, единомышленник и искренний пропагандист шуховских изобретений Петр Худяков. Владимир Григорьевич с трудом находит в себе силы прийти на прощание с ним. А 16 августа 1937 года умирает супруга изобретателя Анна Николаевна. Вместе они прожили почти полвека. Потрясение от кончины любимой жены таково, что Шухов на две недели прекращает всякую работу. Отныне самым близким ему человеком станет старшая дочь Ксения, которая будет во всем помогать отцу в квартире на Зубовском бульваре (не считая домработницы Дуси).
В эти годы тяжелого одиночества утешением для Шухова становятся приходящие в гости внуки Алла, Лея, Федор, которых он угощает шоколадными конфетами из красивой большой коробки, стоящей в шкафу, подолгу и ласково беседует, показывает коллекцию фотоснимков. Внучка Алла Сергеевна Шухова, радовавшая дедушку игрой на концертном рояле в его квартире, отмечала, что он был похож на Чехова и Чайковского, с которыми его объединяли одухотворенность и благородство души, озаряющие внешний облик.
Более развернуты воспоминания Федора Владимировича Шухова: «Владимир Григорьевич Шухов, как мы его называли дома — «дедушка Шухов», это серо-голубые умные, добрые, чуть лукавые глаза, иногда веселые, а иногда очень усталые, с мешками на нижних веках. Он был не обычным дедушкой, а очень уважаемый глава большой семьи. Он не ласкал своих внуков, не дарил дорогих подарков и денег, считая, что все это балует. Но умел говорить с нами обо всем важном для нашего возраста и, главное, разрешал сидеть на большом кожаном диване в его кабинете и наблюдать за его работой. Так он, вечно не имеющий свободного времени, общался с нами и приобщал к своей работе. В то время он был очень значительный человек, решающий важные вопросы, пользующийся уважением и даже почтением собеседников. Говорил он всегда не повышая голоса, и только интонации определяли отношение к собеседнику и прослушанному. Интонации от мягких и доброжелательных иногда переходили к жестким, почти приказывающим. Он умел требовать и отстаивать свою точку зрения. О Владимире Григорьевиче возникало двойственное впечатление: добрый дедушка и строгий руководитель…
В тридцатые годы дедушка переехал на новую квартиру в дом на Зубовском бульваре. Новый кабинет, очень светлый, солнечный, и в нем — тот же стол, те же шкафы, тот же диван, те же модели, но нет прямой двери в проектную контору. На работу, а их теперь стало две: Стальпроект и Гипронефть — нужно ездить, а сил стало меньше, и поток людей устремился в кабинет на Зубовском бульваре. Сколько ученых и инженеров перевидали стены кабинета! Дедушка однажды спросил меня:
— Кем ты хочешь быть, какая профессия тебе по душе?
Для меня вопрос был давно решен. Я ответил:
— Хочу быть инженером, как дед и отец.
Дедушка очень серьезно и, как мне показалось, несколько грустно посмотрел на меня и спросил:
— А ты знаешь, что такое быть инженером?
Когда я с юношеским энтузиазмом начал восхвалять профессию инженера, он заметил:
— Ты не знаешь, как это трудно. Надо думать, все время думать, днем и ночью, и все время придумывать новое, иначе тебя жизнь отбросит. Профессия инженера — это заводы, монтажные площадки, где тоже твое рабочее место.
Кроме того, это рабочие коллективы, воплощающие инженерные идеи, о них тоже нужно думать и о том, как трудно работать клепальщикам, котельщикам, кузнецам.
Все это было для меня откровением. Я понял, почему рабочие «Паростроя» так любили Владимира Григорьевича и единодушно избрали его главным инженером (тогда эта должность была выборной).
Конец двадцатых — начало тридцатых годов были годами напряженной работы как в области стальных конструкций, так и в области нефтяной промышленности. Были новые задумки и планы, но сдавало здоровье. Ему, привыкшему к самостоятельности и полной личной ответственности, претили бюрократические препоны, всякие проверки, ограничения, подбор кадров не по деловым качествам. В последние годы Владимир Григорьевич отходит от активной работы. Ограниченное врачами рабочее время посвящает встречам с учениками, консультациям, много читает, размышляет о судьбах отечественной техники. Вспоминая о дедушке, думая о его творчестве, мне кажется, что его успехи во многом объясняются его жизненной чистотой, нравственной строгостью, благожелательностью к людям и пренебрежением к материальным благам — то есть качествами, присущими передовой русской интеллигенции конца девятнадцатого века»{270}.
Истощались силы, но чувство юмора не покидало Владимира Григорьевича. Например, в ответ на слова одного из сотрудников «Стальмоста», что Шухова по-прежнему рады видеть на работе, он ответил: «И в музеях у каждого из нас есть любимые экспонаты». А когда ему советовали почаще бывать на воздухе, парировал: «В таком случае самым здоровым человеком в нашем доме должен быть дворник! Он целыми днями подметает тротуар, поднимая при этом облака пыли».
Тем не менее до последнего дня поток ходоков к Шухову не иссякал, шли к нему за советом, подсказкой, консультацией. «Из бесед с Владимиром Григорьевичем мне особенно запомнился разговор о высотных сооружениях в 1937 году. Владимиру Григорьевичу было уже около восьмидесяти четырех лет. Выезжать из дому ему было утомительно. Но его квартира продолжала оставаться центром многих технических начинаний. Уже при входе в переднюю я услышал чей-то смех. Вероятно, он был вызван очередной шуткой Владимира Григорьевича. Через минуту показался и сам хозяин и, добродушно улыбаясь, ввел меня в свой кабинет, где уже сидело несколько гостей.
Сразу о деле ни в коем случае нельзя было говорить. Как обычно, первые полчаса отводились той легкой, всегда интересной беседе, которую не мог не ожидать, предвкушая удовольствие, каждый приезжавший к Шухову. В ходе этой беседы, оставлявшей какое-то удивительное ощущение живой мысли, Владимир Григорьевич неизменно и искренне интересовался, «как жив-здоров» собеседник, с неподдельным юмором сообщал о каких-либо казусах из своей жизни.
— Ну-с, а теперь перейдем к делу, — сказал Владимир Григорьевич, — и начал внимательно, не спеша, просматривать проектные материалы. В тот день я принес Шухову свой проект 600-метровой башни, премированный затем на Всесоюзном конкурсе ВНИТО строителей, посвященном 20-летию Октября. Башню эту, предназначенную для коротковолновых передач и других целей, по проекту предполагалось возвести в Москве, в парковом массиве «Зеленый стан». Уточнив со свойственной ему обстоятельностью все детали проекта и сделав ряд замечаний о дальнейшей разработке темы, Владимир Григорьевич, не ожидая просьбы, тут же написал свой отзыв… Затем, задумавшись на несколько минут, Владимир Григорьевич заметил:
— Это, конечно, закономерно, что самые большие высоты будут достигнуты именно у нас. Иначе и быть не может в наших условиях. И как же это хорошо! Самое, знаете ли, невыносимое, что может быть в жизни, — это стояние на месте. Нам ведь необходимо продвигаться вперед. Очень необходимо.
Когда я спросил Владимира Григорьевича, не утомила ли его столь затянувшаяся беседа, он с деланой суровостью ответил:
— Как же вам не стыдно такой вопрос задавать? Вы что же, не видите, как я еще молод? Не видите, что чертежи ваши я без очков читаю? Пока получается… Знаете, — добавил он каким-то очень доверительным тоном, — я ведь как ребенок радуюсь, когда ко мне приезжают за советом. Вот с утра у меня были нефтяники. Со всех концов страны мои бывшие питомцы приезжают. И, поверите, такие все важные стали: тот директор, этот главный конструктор. Все самые что ни на есть главные. Только одна мысль меня все гложет, — заметил Шухов, лукаво усмехаясь. — Зачем нужен вам такой старик? Не из вежливости ли больше приезжают? Пусть, мол, Шухов думает, что он еще полезен. Пожалуй, верно!
И Владимир Григорьевич от души рассмеялся.