Курс на Арктур

«Не все могут сами постоять за себя», – мысленно повторил я слова отца, уверенный в тот миг, что, как и он, стану защитником.

Тогда мне было десять лет. Мой отец исчез вскоре после этого разговора, так и не успев научить меня самостоятельным полетам в космос. Несколько раз мы летали вместе, и я пытался определять, где начинается «зона невозврата», или, как ещё оно называлось по-научному, «горизонт событий», невидимую грань перед чёрной дырой, после пересечения которой преодолеть силу её притяжения было невозможно. И, хотя увидеть границы самой «дыры» не составляло труда – звёздный свет струился волнами, чётко обозначая её контуры – но невидимые гравитационные «сети», разбросанные вокруг, превращали её в коварную ловушку. Чтобы распознать их, нужно было следить за формой космических тел: попав под влияние гравитационного поля, они начинали вытягиваться. В этом месте траектория нашего полета менялась, и мы летели параллельно чёрной дыре до тех пор, пока она не оставалась далеко позади. Тогда можно было вернуться к первоначальному курсу, ведущему к Арктуру и Арктурию, находившемуся на его орбите, но мне так и не довелось побывать на родине отца: он всё откладывал посещение родной планеты, утверждая, что это подождёт до тех пор, пока я не научусь сам проходить мимо чёрной дыры. Он был уверен, что времени у нас ещё много: науку полетов я должен был освоить до тринадцати лет, а мне не было ещё и одиннадцати.

Временами я гонял шарики в УУМе. Их количество увеличивалось с каждым пройденным заданием, а размер шариков при этом уменьшался до тех пор, пока я совсем не перестал их видеть: это были уже не шарики, а точки, слившиеся между собой и сложившиеся в трёхмерные фигуры, поэтому мне требовалось всё больше мысленных усилий, чтобы разобрать эти конструкции на неделимые составляющие. А разобрав, ещё и собрать в том же порядке, ничего не перепутав. Если я ошибался, экран УУМ вспыхивал красным, задание сбрасывалось и приходилось начинать его с начала. Лишь после успешного выполнения открывалось новое задание, ещё сложнее. Появились изображения предметов, и я проделывал с ними то же, что и с геометрическими фигурами – разбирал до основания на микроскопические точки и собирал заново. Однажды УУМ выдал мне массу точек в виде цветного пятна, и я должен был придать ему форму. То есть, прежде чем собрать из точек изображение предмета, требовалось понять, что это такое. Не знаю, каким образом, но мне удалось пройти и это задание, и последующие, когда экран стал прозрачным, и, глядя сквозь него, я разбирал и собирал уже не картинки, а реальные предметы, наполнявшие мою комнату: карандаши, книги и даже мебель. Я чувствовал себя почти волшебником и медленно, но верно, приближался к главной цели: однажды мне предстояло разобрать на микрочастицы собственное тело, чтобы самостоятельно отправиться в полёт. Оставалось всего с десяток не пройденных заданий. Я знал об этом, потому что их количество высвечивалось в нижнем правом углу экрана после каждого включения устройства, но потом цифры исчезали. Наверное, так было задумано, чтобы не мешать глазам во время учебного процесса.

«Еще пара занятий по пять упражнений – и тебе можно будет начинать экспериментировать с трансформацией своего тела», – сказал отец, довольный моими успехами, а на следующий день, вернувшись с работы позже обычного, с расстроенным видом сообщил мне, что… потерял УУМ!

– Ничего страшного. – Он попытался успокоить меня, готового разрыдаться от горя. – Справишься и без тренажёра. Ты уже почти что всему научился.

– Может быть, он ещё найдется? – Мне было трудно смириться с утратой такой увлекательной инопланетной вещицы.

– Пожалуй, вряд ли. – Отец скрипнул зубами, словно хотел сдержать какие-то слова, но не смог и выдавил глухо: – Кажется, его украли!

– Тот физик? – ахнул я.

– Не знаю. Но ничего. Слетаем с тобой на Арктурий и ты выберешь себе новый, в сто раз лучше. Там этих штуковин полно!

Это меня утешило. Я сразу забыл про УУМ и весь просиял от предвкушения увлекательного путешествия на родную планету отца.

Но всё сложилось иначе.

Вернувшись однажды из школы домой, я застал маму плачущей. Она была в своей комнате и, наверное, не услышала, как я вошёл, потому что продолжала с кем-то говорить, жалобно бормоча сквозь рыдания и всхлипы: «Я знала, что этим кончится! Всегда знала! Говорила ему – иди, лечись, но он разве слушал?! Как теперь людям в глаза-то смотреть? Хорошо хоть, что настояла на разных школах, а то затравили бы сына…» Дождавшись, когда мамин голос смолкнет, я подошёл и заглянул в родительскую спальню. Она сидела в кресле, прижимая к щеке телефон и уставившись в окно, поэтому не видела меня. Из динамика доносилась чья-то неразборчивая речь с успокаивающими интонациями. Некоторое время мама слушала, кивая, потом воскликнула: «Ах, что ты! Ничего не наладится! Это уже всё! Зачем мне муж с клеймом шизика? Хватит с меня сюрпризов… Что ребенок? А что ребенок? Ему только лучше будет, если я избавлю его от дурного влияния!»

Я понял, что речь шла об отце. От внезапно накатившей слабости мои ноги подкосились, и в правом колене что-то сухо щёлкнуло. Мама резко обернулась и, как мне показалось, смутилась, увидев меня. Наскоро распрощавшись, она положила телефон на прикроватный столик, отерла лицо ладонями и уже совсем другим, искусственно невозмутимым голосом спросила:

– Есть хочешь?

Вместо ответа я выпалил:

– Что с папой?! Где он?

– Папа сегодня не придёт, – произнесла она так медленно, будто на ходу придумывала, что соврать.

Я понял, что расспросы бесполезны, но всё же попытался выяснить хоть что-то:

– Что случилось с папой, мам?

– Ничего страшного, милый. Не переживай, с ним всё будет хорошо. – Мама попыталась улыбнуться, но лучше бы она этого не делала.

– Почему «будет»? А сейчас что, не хорошо? – Я, наоборот, напрягся.

– Не цепляйся к словам! – воскликнула она раздражённо. – Я очень устала и не могу сейчас об этом говорить.

– Когда он придёт?! – Мой голос непроизвольно набрал высоту.

– Да я понятия не имею! – Она вскочила и, заливаясь слезами, понеслась на меня. Лицо у нее было очень злое.

Я подумал, что она собирается меня ударить, и отшатнулся. В следующий миг дверь спальни захлопнулась перед моим носом.

С тех пор отец так и не вернулся домой. Других родственников, кроме меня и мамы, у него не было, и я не знал, у кого спросить, что с ним произошло. Поначалу я ещё пытался вызнать у мамы правду, но только доводил ее до истерики и ничего вразумительного так и не добился, поэтому оставил в покое. Время шло, а вопросы продолжали терзать меня всё сильнее, и каждый раз, когда мой взгляд натыкался на вещи отца, в моей груди, казалось, вспыхивали, языки пламени, обжигая так, что наворачивались слёзы. В шкафу по-прежнему висели его костюмы и рубашки, под диваном виднелись носки стоптанных тапочек, «антресоль» была все так же забита, как выражалась мама, «космическим хламом» (туда я заглядывал время от времени, чтобы проверить, не выбросила ли она все папины сокровища на помойку), а в ванной, в фарфоровом стаканчике, торчала его зубная щётка, – наша квартира выглядела так, словно отец никуда не пропадал. Все вещи лежали там, где он их оставил.

Все, кроме волшебной лампы.

Я обнаружил её исчезновение на следующий день после того, как понял, что с отцом что-то случилось. Вначале я проверил тайник под шкафом, – деревянная планка между нижним краем дверцы и полом откидывалась, если нажать на нее, и за ней открывалась вместительная ниша, в которой можно было много чего спрятать. Тайник оказался пуст. Тогда я во время маминого отсутствия исследовал «антресоль» и перебрал в ней весь «космический хлам», но ничего похожего на арктури́н не нашёл. Перевернув вверх дном всю квартиру, я убедился, что звёздного камня в доме нет, и это меня озадачило: вряд ли мама его выбросила, ведь в этом случае одним камнем бы не обошлось, а значит, отец забрал его перед тем, как исчезнуть. Может быть, он засек присутствие «ничтожеств» и отправился их нейтрализовывать? Что, если запаса света в арктури́не не хватило, паразиты одержали верх и отец погиб?! Но тогда они могут быть уже повсюду!