Страница 42 из 64
Он внезапно запнулся, а Вожников, привстав, хотел что-то сказать… но тоже не стал: Кольша Дрема, юный ладожский кормчий, привалился к тяжелому рулевому веслу и, не стесняясь, плакал.
Видно, сильно переживал парень!
Жаловался:
– Нынче Господь упас! Я ж здешние мели не ведаю-у-у-у!
Да, вот вам и кормчий… Однако другого-то не было. Этот хотя бы, как управляться с ладьей – знал. Не такое уж и простое дело.
– К берегу, – оставив весло Федьке, Егор перебрался на корму. – Передохнем малость.
– Зачем? – утерев слезы рукавом, неожиданно возразил юноша. – Зачем зря время терять? Река здесь спокойная, течения уже почти что и нет, да и ширь! Загляденье. А ну, парни – ставь мачту, вздымайте парус! Под ветром пойдем – отдохнете.
– Как скажете, господин капитан! – громко расхохотался Вожников, глядя, как ватажники сноровисто ставят мачту.
Вздернулся серый косой парус, затрепетал, поймал ветер. Судно дернулось, пошло, не быстро, но и не так уж и медленно.
– Вот и славно! – Егор достал из кормового ларя объемистую плетеную фляжку, выпил, да, крякнув, передал кормчему.
Назвал уважительно:
– Пей, Николай! Да потом все за твое здоровье выпьют!
Кольша разулыбался, весь такой довольный, сияющий… даже чуток заскромничал:
– Ничо! У нас на Ладоге такие волнищи бывают, куда там этим.
– Слава кормчему! – сделав еще один глоток, Егор перебросил баклагу Федьке.
Отрок и все остальные ватажники поддержали нестройным хором:
– Слава!
Все ж видно было – большинство ватажников (тот же Федька) отходили от пережитого медленно, на лицах некоторых так и застыл ужас… Кто-то даже крестился:
– Ох, сгинули бы! Упасла Богородица, свят, свят, свят!
Вожников, как старшой, тут же принял все меры к повышению настроения ватаги, принялся громко рассказывать анекдоты, шутить, даже предложил дать название «нашему грозному крейсеру».
– Предлагаю на выбор: «Титаник», «Беда», «Черная каракатица»! Нет, первые два все же не стоит. О! Вот хорошее имя – «Антилопа-Гну». Кто за антилопу, прошу поднять руки. Кто воздержался? Кто против… советской власти? Принято единогласно, так и постановили – нынче кораблику именоваться «Антилопой».
– Что там у нас впереди? – Егор поднялся на ноги, щурясь от бьющего в глаза солнца. – Плес! Чебоксары, как сказал Киса Воробьянинов, когда мимо их с Остапом челна проплывал уж не помню какой по счету стул. Не Чебоксары, нет? Наверное, еще и нету такого города, а, что скажешь, Линь? Какие тут поблизости города, кроме Жукотина?
– По левую руку, за утесами – Керменчук. Рынок там работорговый, да и так ране был великий город, пока Хромой Тимур не пожег. Он и Булгар спалил, и – во-он там, по правую руку, Биляр, и многие города ордынские, – ватажник зло сплюнул. – Туда и дорога, стервятникам, кровью русской живущим! А вот и пятнадцати лет не прошло, а уж отстроились все пуще прежнего. А что ж им не отстроиться-то – рабов-полоняников много! Да и пути торговые – на север, в Хлынов – в Полночные земли до самого моря студеного, вверх по Итилю – на Русь, вниз – к Сараю, да чрез море Хвалынское – в Персию. Персы рабов скупают охотно, хорошую цену дают.
– Дядько Линь, а Жукотин Хромец тоже палил? – живо поинтересовался Федька.
Ватажник в ответ расхохотался:
– Жукотин, паря, кто только ни грабил, ни жег! И князь Звенигородский Юрий, и хлыновские ушкуйники… Скоро, видать, захиреть сему городку – дорожа-то знаемая!
– Жу-ко-тин… – мечтательно прикрыв глаза, почти по слогам произнес Федька. – Улыбнулся: – Интересно поглядеть будет.
– Поглядишь еще, – хмыкнул Линь. – Увидишь.
Вольготно расположенный на правом берегу широкой Камы Жукотин (или, как называли его татары – Джукетау), как и почти все ордынские города, лишенный крепостных стен, растекся вдоль реки саманными домишками, ощетинился минаретами и дворцами знати, ловя солнце синими куполами мечетей, шумя базарами, караван-сараями, сияя окладами слюдяных – и даже стеклянных! – окон в домах богатых купцов – торговцев живым товаром.
С полсотни кораблей, в их числе и тяжелые крутобокие персидские суда – швартовались в порту, над лесом мачт орали белые чайки, кругом пахло свежепойманной рыбой и какими-то водорослями, а с другого берега ветер приносил явственный запах гари. Кого только ни встретишь в порту, на Большом рынке, на площадях и пыльных улицах – кого только ни было здесь, каких только людей, занесенных либо злой неволей, либо авантюрным ветром надежды. Темноокие и светлоглазые татары, частью даже блондины – не отличишь от русских! – кто-то из них называл себя прежним именем – булгары, а кто-то с гордостью откликался на имя кыпчак, смуглолицые охотники мари, лесовики эрьзяне, что били стрелой белку в глаз, рыжебородые персы-купцы, привезшие пряности и драгоценную посуду в обмен на белотелых русских рабынь – о, их было во множестве! И рабыни, и рабы – в Орде – самый ходкий товар, державшийся в самом черном теле. Впрочем, многих, кто познатней, голодом да тяжким трудом не морили – ждали выкупа, целый промысел на этом выстроен был – хорошо налаженный бизнес.
Лишь Окунев с дружком своим Карбасовым Иваном не новички в Орде были – когда-то им из рабства удалось счастливо бежать, редко, но все же случалось и такое. Тем более сейчас, когда вольные люди ушкуйники наводили на татар ужас не меньший, а, может, и больший, чем когда-то – не так уж давно – Тимур.
Услышав наивный вопрос Егора о сотнике Берды-бее – как, мол, его тут, в таком многолюдстве, искать? – друзья лишь хмыкнули.
– Ничо, Егор! Чай, не иголка – сыщется, надо только места рыбные знать.
«Рыбные» места эти крученые мужички знали – сунув коренастому востроглазому молодцу в синем просторном халате – портовому чиновнику – несколько серебрях – тамгу, у него же что-то спросили по-татарски… или, лучше сказать – по-тюркски – язык кыпчаков-половцев был в Орде государственным.
– Туда, туда, – проворно убрав денежки, молодец замахал рукой. – До базара, а там спросите – всякий покажет. Якши!
Приятели переглянулись:
– На базар так на базар. Пошли, Егорий.
– А как же мы найдем его, этот базар? – на ходу выспрашивал Федька, взятый Вожниковым с собой по его же, Федькиным, настоятельным и слезным просьбам.
Вот хотелось парню город посмотреть, пуще неволи хотелось!
– Да найдем, – отмахнулся Окунев. – Чего его искать-то? Вон, куда все люди идут – туда и мы. А там спросим.
– Эй, ты только пасись, Федя, – на полном серьезе предостерег Егор. – Отстанешь от нас, потеряешься, тут тебе и пропасть! Накинут из-за угла на шею аркан, схватят, в неволю уведут – и глазом моргнуть не успеешь!
– Что, правда, что ли? – оглядываясь вокруг, опасливо молвил отрок. – Не-е, я от вас никуда… Да и кинжалец при мне, и кистенек… ежели что – уж от души огрею.
– Ишь, молодец – кистенек прихватил.
– А как же!
На просторной базарной площади шумел, колыхался рынок. Сотни людей, гул, запах давно не мытых тел и верблюжьего помета перебивался дымом жаровен, на которых жарили мясо, тут же и продавали, завернув в тоненькие, выпеченные рядом, в глинобитной печи, лепешки.
Бросив торговцу пару медях, ватажники наскоро подкрепились в тени высокого карагача, затем Линь подозвал босоногого мальчишку-водоноса, купил на всех четыре стакана воды. Напились. Окунев что-то спросил… кивнул, обернулся к старшому:
– Тут недалеко, Егорий. Водонос сказал – сразу за мечетью.
За приземистую, с высокой иглой-минаретом – мечеть вела узенькая кривая улочка, залитая нечистотами, впрочем, успевшими уже подсохнуть. Вожников все же брезгливо сморщился, даже заткнул пальцами нос. И все же тут было как-то уютно – тихо, шум рынка остался там, за углом, за мечетью.
– Эвон, кажись, эта корчма, – замедлив шаг, задумчиво молвил Карбасов. – Линь, что татарчонок сказал-то?
– Сказал – там и увидите харчевню рыжего Хаттадина. Ну да – она и есть. Вон, на дворе – рыжий.