Страница 16 из 64
– Да так, – скривился парень. – Бывало и хуже. В прошлом месяце на конюшне выпороли, едва кожу всю не стянули, думали, я крынку с медом украл – а я ее, крынку-то, и в глаза не видел. Вот тогда было больно, а сейчас… синяк – тьфу.
– Да-а, – прищурившись, Вожников снова плеснул квасу, да, выпив полкружки, отдал остатки Федьке.
– Благодарствую.
– Слышь, Федя, а это Игнат – он все же кто?
– Игнате – хозяин.
– Ты еще «боярин» скажи.
– Не боярин, врать не буду. Своеземец, земелька есть, стадо в сорок коров, да лошади, да свиньи, да всякая птичья мелочь…
– Понятно – типа фермер, значит. Или, как в простонародье говорили – кулак. А ты у него в работниках… в холопях… – Егор с усмешкой подмигнул собеседнику и опять потянулся. – Ла-а-адно, больше пытать не стану. Пора! Ты, Федор, загляни вечерком, после ужина – поболтаем, ага?
– Ага, – юный собеседник кивнул и, почему-то вздрогнув, понизил голос: – Добрый ты человек, господине. Приду.
Ужин прошел весело, в беседе. Пока гости уминали ушицу да пироги с кашами, какой-то седобородый дед нараспев читал былины про Илью Муромца и всех прочих. Потом, когда уже пошли орехи да всякие сладкие заедки под медовуху, подсел к столу какой-то непонятный тип лет сорока; все, как и положено – при бороде, в посконной рубахе с кушаком, с вышивкой, в кожаных постолах. Подсел, завел разговор, все выспрашивал про разные города – про Ярославль, Владимир, Устюжну… Борисычи отвечали односложно, Антип вообще в разговор не лез, да и Егор отмалчивался – а чего говорить-то, коли в Устюжне никогда не был, а в Ярославле с Владимиром хоть и бывал, но так, проездом. Вот и молчал, да иногда о своем думал – все ж лезли в голову разные мысли – не робот, чай, человек, – в пятнадцатый из двадцать первого века попал, и что – дальше поскакали?
Переживал Егор, уж конечно, и пытался себя занять разговорами, хоть какой-то беседой – поговоришь с кем-нибудь, все не так грустно покажется. Ла-адно, и в пятнадцатом веке люди живут… жили… и колдунью разыщем и… может быть, чем черт не шутит?
Хозяин, своеземец Игнат, надо отдать ему должное, все ж управлял застольем: хмельное подливали вовремя, да и тосты произносились часто.
Борисычи с Антипом – видно было – захмелели, а вот у Егора тот, легкий квасной, хмель давно прошел, выветрился, а новый не брал, потому как закуски было в избытке, а вот выпить, считай, что и нечего – медовуха, чай, не водка, не виски, не кальвадос.
«Ишь ты, кальвадос ему! – посмеялся сам над собой Вожников. – Граппу еще вспомни!»
Он заметил у Игната серебряный браслет с узором из ма-а-аленьких таких шариков – зернь называется, а на бревенчатой стене – доспех из металлических продолговатых пластин, друг на друга чуть-чуть наползающих и кольцами скрепленных, бахтерец. Все правильно – пятнадцатый век, не раньше…
Гости и хозяин, захмелев, раскраснелись и затянули песни, большей частью, естественно, Егору незнакомые. Он и не подтягивал, просто сидел, слушал.
– Э-э! – допев, повернулся к нему Игнат. – А ты что не поешь?
– Так песен этих не знаю.
– Тогда свою затяни!
– И затяну, запросто! Наливай.
– Эхх…
– Эй, подпевайте!
Дирижируя обглоданной рыбьей костью, Вожников допел песню до конца и довольно хмыкнул:
– Вот!
– Добрая песня, – тут же заценили собравшиеся. – Это в Заозерье такие поют?
– Где поют – там поют, – уклончиво ответил Егор и спросил: – А что, водки-то у вас нету?
– Чего-чего?
– А, ладно, медовуху тогда наливай!
Ну, не брала Вожникова медовуха, слабенькая все же, сейчас – под такие песни – водки бы, да девчонок позвать – народный хор!
– А что, Игнат, девчонки-то у вас не поют?
– Чего ж не поют-то? Сейчас кликну. Эй, Федька, раскудрит твою так! А ну, челядинок, девок зови! Да чтоб с песнями. А мы пока выпьем, ага?
– Наливай, сказал же! Ну, чтобы все!
Тут же не замедлили явиться и девки, правда, без кокошников, в серых посконных рубахах с вышивкой и с какими-то дешевыми бусиками. Такие же браслеты, а еще – лапти. Ну, уж так-то зачем? Неужели покрасивее нельзя было?
– Ты, Игнат, чего девок-то не приодел? Как-то, честно говоря, убого.
– Ась?
– Ла-а-адно, проехали. Петь-то они будут?
Кивнув, хозяин усадьбы ухмыльнулся и, громко хлопнув в ладоши, приказал:
– Пойте!
Девушки переглянулись, вздохнули.
– Укатилося красно солнышко за горы оно за высокия, – тоненьким, писклявым голоском начала одна.
– За лесушко оно да за дремучия, за облачко оно, да за ходячия… – подхватили другие, точно такими же тонкими голосами, у Егора аж барабанные перепонки задрожали – резонанс. А захмелел уже изрядно – вот она, медовуха коварная!
Покачал головой, в ладоши похлопал, а потом спросил:
– А «Напилася я пьяна» хотя бы нельзя? Или что-нибудь из седой старины, типа «Синий, синий иней» или «В реку смотрятся облака»? Что, не знаете таких?
Испуганно переглянувшись, девчонки поклонились разом:
– Не гневайся, батюшка, не ведаем таких!
– Ну, блин… Я ж не «Шизгару» прошу! Ну, давайте тогда «Листья желтые», ее-то все знают… Листья желтые над городом кружа-а-атся, с тихим шорохом нам под ноги ложа-а-атся! Не понял? Что молчим? И эту не знаете? Игнат, что за дела-то?
– За такие дела велю их завтра на конюшне высечь! – пьяно ухмыльнулся Игнат. – Ух, корвищи! Не знают, что петь!
– Не вели сечь, батюшко! – хором взмолились девушки. – Хочешь, мы те про Соловья-разбойника споем?
– Не умеют петь, пусть тогда пляшут. Голыми! – снова пошутил Егор.
– Голыми? – Игнат ненадолго задумался и вздохнул. – Не, голыми им нельзя – утопятся еще со сраму в проруби. Мне – прямой убыток.
– Да шучу я!
– Так про Соловья-разбойника будете слушать?
– Послушаем, чего уж. Пусть поют.
После веселого – обильного, с хмельным и с песнями – ужина гости полегли спать, едва только растянулись на приготовленных ложах – кто на широких, застеленных медвежьими шкурами сундуках, кто – на лавках. Сразу и захрапели – и Борисычи, и Антип. Иван – Тугой Лук – Борисович, правда, сказать успел:
– Тебе, Егорий, нынче сторожу нести. Вижу, не так уж ты и хмелен, молодец.
– Да с чего тут хмелеть-то? Была б водка, а так…
Поворочавшись – все равно не заснуть, да и нельзя – «сторожа!», Вожников вышел на крыльцо, подышал воздухом, прогоняя остатки ненужного хмеля. Ночь выдалась тихой и теплой, падавший было мокрой крупой снежок вроде бы перестал, сквозь разрывы туч проглянули серебристый месяц и звезды. Хорошо! Нет, правда. Словно в каком-нибудь пансионате а-ля рюс. Так и кажется, что вот-вот выйдет кто-нибудь выкурить в тишине сигаретку… Да-а-а…
Что-то скрипнуло. Чья-то тень бочком скользнула к крыльцу. Молодой человек вздрогнул – кого еще черт принес? Ах, это ж, кажется…
– Федя, ты, что ли?
– Язм, господине.
– Молодец! – Вожников приглашающе махнул рукой. – Давай, поднимайся, на крылечке с тобой постоим, побазарим.
Парень как-то затравленно оглянулся:
– Лучше уж, господине, в сенях.
– В сенях так в сенях, – пожал плечами Егор. – Только темно там.
– Это и хорошо, что темно – никто не увидит. Слово к тебе есть!
– Хм, надо же – слово! Ладно, проходи, говори свое слово.
Оба уселись в сенях на старый сундук и с полминуты сидели молча. Вожников слушал тишину и… тяжелое дыхание подростка. И чего он так дышит-то? Как паровоз прямо.
– Ну? Что молчишь-то?
– С мыслями, господине мой, собираюсь.
– Слышь! Сказал же уже – хватит прикалываться. Что хотел-то?