Страница 51 из 64
— Чисто академические науки, ваше высочество, — Штелин внимательно на меня смотрел, изучая как меня самого, так и мои реакции на его слова. — Все-таки чисто академические науки никак не представляется возможности исключить из общего обучения, особенно такие как каллиграфия, история государства Российского, на этом ее величество отдельно настаивала, совершенствование русского языка, иностранные языки, математика, и, возможно, кое-что другое, к чему вы можете проявить увлечение.
— А еще танцы, вы забыли про танцы, Яков Яковлевич, — я прикинул, чему меня хотят научить и слегка офонарел, интересно, а мне спать можно будет, я не говорю уже про развлечения. Ведь нормально учить — это не просто оттарабанить лекцию, но и удостовериться в том, что ученик все понял и запомнил, и тот объем, который для меня, приготовили немного напрягал.
— Обучение вас танцам не входят в мои обязанности, — Штелин улыбнулся кончиками губ. — Так же, как и фехтование, и воинская стратегия, этими науками вы будете заниматься с другими наставниками. Но вот искусство ведения переписки, как дипломатической, так и личной, если вы будете писать письма самостоятельно, не поручая данное занятие вашему секретарю, вам знать совершенно точно необходимо. Но, как я уже говорил, сейчас я буду переделывать план наших занятий, потому что старый совершенно не годится, он был слишком прост, теперь я вижу это куда отчетливее, — вот после этих его слов я икнул, ничего себе, он что, действительно хочет еще больше усложнить мне жизнь?
— Хорошо, полагаю, что через неделю мы приступим к занятиям? — он ответил положительно и на этот раз склонился в прощальном поклоне.
— Встретимся через неделю, ваше высочество. Тогда же и согласуем расписание наших занятий. С вашего разрешения я сейчас же переговорю с вашим камергером фон Криббе, который, насколько мне известно, учит вас еще и фехтованию, чтобы согласовать с ним порядок проведения занятий. Плохо, что у вас пока нет личного секретаря, с которым можно было более полноценно составить ваш распорядок дня. Коронация состоится через полтора месяца в конце апреля, не думаю, что надо будет ждать возвращения в Петербург, чтобы начать заниматься. Тем более, что и в Москве есть на что посмотреть и что посетить.
— Я тоже так считаю, — негромко ответив, я отпустил его. Когда дверь за Штелином закрылась, посмотрел на прошмыгнувшую в комнату Грушу, которая с разбегу запрыгнула в стоящее неподалёку кресло и принялась умываться. — Вот так, Груня, есть у меня ощущение, что меня хотят со света сжить, иначе как объяснить желание тетки загрузить меня так, чтобы я в итоге взвыл? Ладно, посмотрим, может быть, все не так уж и плохо, как мне кажется.
Снова раздался стук в дверь, кого там опять принесло? Если память мне окончательно не отшибло, я далек от принятия решений, во всяком случае на этом этапе моей жизни. Что-то у меня просить — бессмысленно, все равно я ни на что повлиять не смогу. Дверь приоткрылась и в щель протиснулась голова Ивана Лопухина.
— Ваше высочество, к вам Бецкой Иван Иванович с высочайшим повелением пожаловал.
— Кто такой Бецкой и что за высочайшее повеление? — я поморщился. Что опять Елизавете в голову взбрело? Может быть меня уже высочайше просят собрать манатки и валить в свое занюханное герцогство? — Пускай заходит, надо же узнать, что там за повеление, да еще и высочайшее. — Дверь сразу же распахнулась, и в классную комнату вошел не один неизвестный мне пока Бецкой, а целых четверо разновозрастных типа. Младший — совсем мальчишка на вид, чуть старше Саши Суворова, нервно оглядывался по сторонам, явно не совсем понимая, что он тут делает. Парень немногим старше меня, лет шестнадцати-семнадцати на вид, наоборот вел себя несколько вызывающе — он усмехался, оглядываясь по сторонам, но на меня старался лишний раз не смотреть, все-таки иногда излишняя бравада может привести к непредсказуемым последствиям. Еще один парень, лет двадцати, был абсолютно невозмутим и спокойно смотрел на меня, не проявляя беспокойства. Чем-то он напомнил мне Штелина, но, если тот был спокойно-сосредоточен, то этот парень спокойно-безмятежен, и я не понимал, как к этому относится. Самый старший из четверки, наверное, приближался к сорока годам, и именно он, скорее всего, и являлся Бецким, поскольку именно у него в руках были зажаты бумаги, которые могли быть высочайшим повелением.
— Здравствуйте, ваше высочество, — предположительно Бецкой поклонился и протянул мне те самые бумаги, которые комкал в руке. Бумаги я взял, но разворачивать не спешил, глядя на него, и ожидая, что же он мне сейчас скажет. — Ее величество Елизавета Петровна назначила меня камергером при вашей персоне, а также приказала ввести в штат этих молодых людей. Если вы позволите, ваше высочество, то я представлю вам их…
— Нет, не позволю, — я смотрел в упор и Бейкому явно было слегка не по себе. — Полагаю, что молодые люди сами в состоянии представиться, а также рассказать, за какие прегрешения их так наказали, приставив ко мне.
— Ну что вы, ваше высочество, — Бецкой улыбнулся. — Не думаю, что каждый из нас воспринимает наши назначения в качестве наказания…
— И уж точно не я, — тот, который мне показался излишне наглым и самоуверенным сделал шаг вперед, прерывая своего патрона чуть ли не на полуслове. — Петр Румянцев, ваше высочество, — он поклонился. — За меня, видимо, просил отец, потому что, когда меня вышвырнули из посольства в Берлине за «мотовство, леность и забиячество», — он поморщился, произнося последние слова, скорее всего, цитируя выписку из приказа, — я мог пойти только в одно место, в действующую армию, но отец решил, что шестнадцать лет — это все-таки недостаточно, поэтому упал в ноги ее величества, и она решила дать мне последний шанс, к исправлению, назначая в вашу свиту.
— И как, чувствуете в себе силы встать на путь исправления? — я хмыкнул, глядя на парня, который лишь пожал плечами, как бы намекая, что и хотел бы, но не уверен, что получится. — Понимаю, нужно время, чтобы это понять, — и, повернувшись к невозмутимому, насмешливо спросил. — А вы что такого натворили?
— Ничего, — парень оставался просто образцом спокойствия. — Надеюсь, что ничего. Ее величество хотела отправить меня в посольство в Париж, но внезапно передумала и приставила к вашей особе.
— И вам не обидно? — я смотрел на него с любопытством.
— Нет, почему мне должно быть обидно? Это воля ее величества ставить меня туда, где я могу принести больше пользы. Если она считает, что мое место подле вашего высочества, то я могу лишь повиноваться.
— Представьтесь, — я смотрел на его спокойное красивое лицо и пытался понять, он такой и есть, или это какая-то игра.
— Князь Дмитрий Голицын, — я задумался. Что-то было в его имени знакомое. Вроде он какое-то письмо должен был передать Екатерине от уже свергнутого мужа, но вместо этого сжег его в первом попавшемся камине и переметнулся на сторону любящей супруги. Или это был не он? Или он все это время в посольствах провел? Как же плохо быть совсем неподкованным. Совершенно автоматически я потер шею и повернулся к самому младшему.
— Ну а вас как звать-величать?
— Брюс, ваше высочество, — мальчишка собрался и отвечал четко, прямо по-военному. — Яков Брюс. — И я ничего не натворил. Мой отец хлопотал перед ее величеством о зачислении меня в Семеновский полк, но ее величество решила приставить меня к вашему высочеству.
— А в Семеновский полк-то зачислили? — спросил я, размышляя о том, а что я собственно буду с ними со всеми делать?
— Зачислили, ваше высочество, солдатом, — ответил мальчик и несколько смешался. Ну это понятно, обычно дворянских деток сразу в офицеры производят, а тут по какой-то причине — простым солдатом. Его отца я слава Богу знаю. Он был представлен мне по приезду как вице-губернатор Москвы. Тем более странно, что его сына записали всего лишь простым солдатом, а потом и вовсе направили ко мне. Но, с другой стороны, уже тогда я знал, что Брюса-старшего переводят куда-то в Финляндию, а неприязнь Елизаветы к нему могла быть связана в нездоровом пристрастии Александра Романовича к женщинам из рода Долгоруких, в том числе и к невесте бывшего хозяина этого дворца. Все это мне рассказал Корф, который отыскал меня на приветственном балу и привычно занялся любимым делом — посвящать меня в новейшие сплетни.