Потерянные в прямом эфире

— Почему ты хочешь остаться? — его голос больше не звучал враждебно. — Ведь если бы я сам не нашёл тебя, мы бы так и не встретились.

— Ты дал мне шанс, на который я не решалась сама. И я… не позволю себе ещё раз… всё потерять.

***

Выходя из его комнаты я вряд ли могла сказать, что между нами всё встало на свои места, да никто из нас и не понимал, где они, эти самые места. Я будто двигалась в темноте, наощупь, не понимая, где низ, где верх, а где всё остальное. Но тем не менее что-то неуловимое сдвинулось со своего места, давая мне надежду на то, что однажды я смогу добиться прощения.

***

Ключевский ждал меня в спальне, развалившись на кровати, но стоило мне появиться на пороге, он приподнялся на локтях, пройдясь по мне пристальным взглядом. Вдруг стало неловко за свой зарёванный вид: в конце концов, мои эмоции были адресованы Арсению, а не его отцу!

— Что? — не понял он, наткнувшись на отразившееся на моём лице раздражение.

— Не смотри, — потребовала я, хватая с комода один из своих лосьонов, который успел здесь поселиться ещё с прошлого раза. С помощью ватного диска начала стирать размазанные по щекам остатки макияжа, на что Ключевский лишь закатил глаза.

— Напомни, за что мне это всё?

— А не хрен было с кем попало спать.

— А ничего, что мы сейчас о тебе говорим?

— Вот именно! Кому, как не мне, судить о твоей неразборчивости в половых связях? — моя потрёпанная за вечер самооценка требовала крови.

— Что-то я не заметил, чтобы ты возражала… — здесь он осёкся, получив меткий бросок подушкой, — в процессе.

— А что мне было возражать? Ты был молод и горяч, — продолжала я нести всякую ерунду, что лучше любого анестетика ложилась на мои душевные раны.

— Значит, молод? — издевательски изогнул он бровь. — Помнится, кто-то всё время намекал на мой возраст. Кажется, там было что-то про песок.

— Что было, то прошло. Границы старости нынче перенеслись на десять лет вперёд.

— То есть я всё ещё стар?

— Заметь, — изобразила я нарочитый жест указательным пальцем, — это ты сказал, а не я.

И пока Игорь глухо смеялся, дрогнув перед моей наглостью, я села рядом с ним и спрятала лицо в ладони.

Жужа бродила где-то в коридоре, цокая когтями о паркет.

— Как всё прошло? — перешёл к делу Ключевский, в момент сделавшись серьёзным.

Повела плечом.

— Не знаю. Как-то. Рассказала ему правду и попросила дать мне шанс.

— Правду?

— Правду! — ощетинилась я, прекрасно зная, к чему он клонит. — Без подробностей, в общих чертах, но тем не менее.

Он разочарованно покачал головой:

— Значит, ни хрена ты ему не рассказала.

— Тогда почему ты сам ему ничего не рассказал?!

Густая злость на Игоря захлестнула меня с головой. За четырнадцать лет он так и не удосужился объяснить сыну, что я такое! Может быть, Арсению тогда было бы легче, знай он о том, что я натворила. А может быть, он и вовсе не захотел бы искать встречи со мной.

— Как я могу объяснить ему то, чего сам не знаю?! — начал заводиться Ключевский.

— Тебе что, память отшибло? Ещё скажи, что тебя там не было!

— Это ещё не значит, что я хоть что-то понял!

С недоверием уставилась на него: сказанное им никак не желало укладываться в голове.

— Ты же сам тогда сказал, что это моя вина!

Он болезненно поморщился, а я подскочила с кровати, отойдя к стене, обхватила себя руками — в комнате вдруг стало жутко холодно.

— Я тогда не так сказал, — долетели до меня его слова.

— Но подумал.

— Олесь, — выдохнул он, тоже вставая с кровати, — я тогда на эмоциях был. И уже извинился за это — и не раз. Да я в ужасе был, странно вообще, что от меня тогда хоть какой-то толк был.

— Не было от тебя никакого толка! — зло бросила я, развернувшись на пятках. Боль в ноге ярким всполохом пронеслась в сознании и померкла перед тем, что происходило здесь и сейчас. — Знаешь, сколько времени мне потребовалось, чтобы осознать, что ты тогда сделал со мной?!

— Лесь… — Игорь попытался сделать шаг на встречу, но я выставила ладонь перед собой, требуя не подходить ко мне.

— Мне было двадцать. Двадцать! И я старалась, как же я старалась… Но этого вечно всем было недостаточно.

— Я никогда от тебя ничего не требовал.

— Вот именно! Ты не требовал, у тебя для этого были все остальные. Ольга Вениаминовна с этими вечными жалобами и упрёками, что у меня ребёнок плачет, Макаров с его обвинениями и подозрениями. Это же было так благородно — принять залетевшую дурочку!

— Бред не неси! — жёстко потребовал он. Его лицо помрачнело, и уже не верилось, что каких-то пять минут назад мы беззлобно посмеивались друг над другом, сидя на кровати. — Или тебе напомнить, что я сам просил оставить ребёнка и переехать ко мне?

— Конечно сам! — гневно фыркнула я. — Поэтому и смотрел на меня с этим вечным покровительственным сочувствием во взгляде. Но на самом деле ты злился! — Игорь недовольно поморщился, чем лишь ещё сильнее взбесил меня. — Не смей отрицать, мы оба это знаем! Ты чувствовал себя загнанным, тебе так хотелось ребёнка, и как жаль, что в комплекте с ним шла такая неподходящая я.

— Так, стоп! — рыкнул он. — Только этого не начинай, поливание себя помоями уже больше не прокатит.

Я замерла, словно парализованная, за считанные секунды тело налилось свинцом, и казалось, что я теперь никогда не смогу вздохнуть полной грудью.

— Знаешь, — продолжал Ключевский, — иногда мне кажется, что существует две Олеси. Одна из них охренительная, сексуальная, умная, талантливая, самоуверенная, от которой мне в тридцать лет просто крышу снесло. А вторая… вечно несчастная.

— Ну извини! — взвилась я. — Я не могу всё время быть радостной и удобной!

— Да при чём тут это?! Дело не в радости, а в том, что когда что-то случается, ты заводишь свою шарманку: я не такая, я неправильная, я плохая, я не знаю, я не могу, я не умею… И вот тогда, в эти моменты, мне тебя убить охота. Потому что ты не только себя разрушаешь, но и всех вокруг за собой тянешь!

Молчала, придавленная его отповедью. Мне казалось, что ещё чуть-чуть — и меня просто раздавит.

— Знаешь, о чём я сегодня подумал, когда пришёл домой и увидел пришибленного Сеньку? Что убью тебя. За него. Но пока вы там с ним разговаривали, я вдруг понял, что ты и без меня прекрасно справляешься, — он кивнул куда-то мне под ноги. Не сразу сообразив, что нужно делать, я перевела взгляд с Игоря вниз и обнаружила алое пятно крови, расплывающееся по бинтам. — От того, что ты вечно по всём винишь себя, нет толка никому. Хочешь ненавидеть меня — ненавидь. Но от твоих самоистязаний никому лучше не будет, и первым, кого зацепит, будет Арсений. Ты этого хочешь?

Я заторможенно покачала головой, внутри меня всё словно рвалось на части. И первым порывом было опять начать терзать себя за содеянное, но под пристальным взглядом Игоря я старалась удержаться на поверхности и не рухнуть в пучину своих страданий.

Ключевский сделал резкий шаг вперёд и неожиданно сгрёб меня в объятия, с силой прижимая к себе.

— Хочешь правду? — раздалось у меня над самым ухом. — Я виноват перед тобой. Я обещал быть рядом и защищать, но не смог, слишком поздно сообразил, что наш самый злейший враг — мы сами. Я был занят тем, что наказывал себя, и слишком поздно сообразил, что ты занимаешься тем же. Ты так отчаянно нуждалась в любви, а я так боялся, что не смогу дать тебе этого… Но знаешь, что самое печальное? У нас был Сеня, и его чувств хватило бы на всех, с головой. Я никогда не задумывался о том, что только дети умеют так любить — горячо и самоотверженно, несмотря ни на что. И мы бы его с тобой любили точно так же. Этому всего лишь нужно было позволить случиться.

***

В доме Ключевских я прожила неделю, лишь однажды отлучившись на субботний эфир, при этом не забыв предупредить о нём всех десять раз, чем изрядно повеселила отца с сыном. Вообще-то, я слабо понимала, что от меня требовалось и в качестве кого я пребывала на их территории, но всячески старалась развить бурную деятельность, что осложнялось наличием больной ноги. Впрочем, в итоге это сыграло мне только на руку: у меня появилась куча свободного времени, ибо на работе до сих пор были шокированы эпичностью моего последнего появления и с радостью отправили на больничный. Соня посоветовала заодно ещё и нервишки подлечить.