Страница 8 из 11
Горько усмехнувшись, Джон, затушив в яшмовой пепельнице сигарету, медленно встал и, сцепив руки за спиной, подошёл к окну.
– Знаешь, что меня тогда поразило больше всего, Ос? – спросил он, глядя в дождливую даль.
– Не имею ни малейшего понятия, – ответил ему Освальд.
– То, что эти люди были почти ровесниками моих предков, а выглядели настоящими стариками. А им было-то, всего чуть больше сорока. Из них, словно, все соки выпили… «Смоли» – люди батарейки… Смазка для нашей жизни, – безапелляционно заключил Райт и добавил после недолгой паузы. – Они работают столь много и в таких скотских условиях, что никто из нас «меди» или «хайгов» никогда бы по своей воле не стал там работать. Как говорят среди моих знакомых: грязная работа удел неудачников «смоли»…
Джон снова замолчал, проследив взглядом, как пронёсшийся мимо бара мусоровоз обдал тротуар дождевой водой, а потом, презрительно скривив губы, сказал:
– Мы, «меди» вечно гордимся своими достижениями в науке, спорте, искусстве и думаем, что всё наше благолепие – это целиком наша заслуга. А ведь – это иллюзия, Ос. Исчезни завтра все «смоли» разом и тогда весь наш мир рухнет в одночасье. Некому будет кормить и одевать нас. Изготавливать и заправлять наши машины, чинить трубы, подавать свет и убирать за нами мусор. Что толку от написанной тобой симфонии или книги, если в желудке пусто?! – Райт задрал голову и, посмотрев на темнеющее свинцово-серое небо, приложил левую ладонь к стеклу будто собираясь, коснутся хаотично стекающих по нему капель дождя. Но вскоре резко, словно обжегшись, одёрнув её, продолжил. – Никакой великий инженерный проект не воплотить в жизнь без их труда, без добытых их руками ресурсов. Они и есть соль нашей земли, а не мы гордо именующие себя архитекторами человеческого бытия. И эти люди вынуждены были пресмыкаться передо мной, недалёким глупым юнцом-меди, ради своей дочери…
Расставив ноги пошире, Райт опёрся руками о подоконник и приложился лбом к холодному стеклу, словно пытаясь охладить разгоряченную голову. Простояв так с минуту он, оторвавшись от него и сжав до побеления кулаки, зло произнес:
– А ведь это я сам во всём виноват! Понимаешь, Ос! Если бы я не был таким наглым, мажористым засранцем, привыкшим к доступным девчонкам и своему статусу! Если бы я, хоть капельку уважал её, всё могло бы сложиться иначе! Тогда я бы не сломал жизнь единственной женщине, которую любил, только из-за того, что она «презренная смоли», которая посмела отказать мне. Но, увы, я тогда был слишком эгоистичным и трусливым ублюдком, чтобы посмотреть правде в глаза. Я не стал ничего делать и постарался забыть об этом случае, как о дурном сне, чтобы и дальше жить беззаботной и комфортной жизнью меди-мажора.
– А ты пытался узнать, что с ней потом стало? – спросил галиец, поставив на барную очередной помытый и протёртый стакан.
– Нет. Зачем? Сделанного ведь не воротишь, да и вряд ли, она смогла бы меня простить, – пожав плечами, ответил Райт и, закрыв глаза, снова приложился головой к окну.
– И что тебя заставило изменить своё отношение к «смоли»? – поинтересовался бармен.
– Жизнь, Ос. Жизнь… – повернувшись, с задумчивой грустью произнёс Райт, разведя руками по сторонам. – Пока мы живём здесь среди благ цивилизации, мы не видим всей ущербности и лживости нашего мира. Нам всё кажется естественным и нормальным. Каждый на своём месте и занят своим делом. Но когда ты попадаешь на фронтир, где твоя жизнь зависит не только от тебя, но и от того парня, что рядом с тобой, тебе становится неважно кто это – «смоли», «меди» или «хайг», бывший революционер-бунтовщик или законопослушный паинька, а важным будет лишь то, что на этого парня можно положиться. Это сближает, прошлое стирается, социальные границы исчезают, и вы становитесь почти одной семьёй. Друзьями-товарищами, делающими одно общее дело, делящими вместе все тяготы и невзгоды … последний кусок пайка. И со временем до тебя доходит одна простая истина, что между вами нет особой разницы, все вы одной крови. А раз так, то почему тогда у одних всё, а у других ничего кроме беспросветности бытия?! И вот, когда ты, спустя годы скитаний возвращаешься домой, овеянный славой первооткрывателя, и окидываешь новым взглядом этот старый мир, то понимаешь ещё одну краеугольную вещь – этот мир одна сплошная тюрьма, в которой все лишены свободы и живут в клетках подобно животным в зоопарке.
– И даже «хайги»? – удивлённо спросил Освальд.
– Да, и они тоже. Только клетки у всех разные. У «смоли» – обшарпанная и грязная. У «меди» – комфортная, но однообразная. А у «хайгов» – золотая.
– По-моему ты преувеличиваешь, Джо, – не согласился бармен.
– Отнюдь. Посмотри, Ос, на нашу жизнь, она распланирована от и до, с самого нашего рождения. «Смоли» производят, строят, сеют, добывают и обслуживают. «Меди» занимаются мелким и средним бизнесом, муниципальным управлением, наукой, культурой, спортом и инженерией. «Хайги» большой политикой, государственным администрированием и крупным бизнесом. И неважно чего хочешь ты на самом деле, всё равно будешь делать только то, что должно и там, где тебе укажут. Да, в открытую тебе никто не расставляет волчьих флажков, но на деле, разве у трущобного «смоли» много шансов поймать бога за бороду и пробиться в «меди»? Нет. Тех, кому это удалось единицы. Да и то, они всё равно парии в глазах «настоящих меди». А удел оставшегося большинства «смоли» – беспросветное прозябание в нищете и пребывание во власти призрачной иллюзии возможного успеха.
– И ты ещё меня обвиняешь в пессимизме? – саркастически подметил Освальд.
– Ну, ты сам виноват, не надо было отбирать у меня мою выпивку, теперь терпи, дружище, мой депрессивный спич, – усмехнулся в ответ Райт и продолжил. – А «меди», например, всю жизнь должны доказывать свою полезность «хайгам». Такие вечные ребята на подхвате, вынужденные изобретать, сочинять, писать только то, что тебе заказывают из дворцов Нью-Авалона или Парадиз-Скай. И у них не сильно больше шансов, чем у «смоли» пробиться к рулям власти и стать «хайгом». Есть одна старая армейская поговорка, довольно точно отражающая истинное положение вещей: «Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, но у каждого генерала есть сын, который тоже мечтает стать генералом». Так что в верхах уже давно всё переделено и расписано на годы вперёд, кто за кем наследует и кому какие должности светят, а очередь из желающих занять вакантное место в госэлите давно пробила стратосферу. Конечно, жизнь «меди» намного лучше рабских условий гетто «смоли», но это только до тех пор, пока ты не оступишься или, же не дай бог, перейдёшь дорогу «хайгу». Нет, наверное, тебя, скорее всего не убьют и не покалечат за строптивость или ошибки, поскольку ты слишком мелкая сошка для серьёзной возни, а просто выключат из общественной жизни и больше не дадут денег на развитие или не закажут работу или не профинансируют твои исследования, как в моём случае. Вся жизнь «меди» зависит от капризов и интересов «хайгов» и всё, что мы делаем на самом деле надо не нам, а им. Как говориться, кто платит тот и заказывает музыку.
– Ну, а «хайги»? – поинтересовался Гутереш.
– О, их жизнь, словно полная чаша, но наполнена она не вином, а ядом предательства и недоверия. Имея почти безграничные возможности и тысячи путей для приложения своих сил, они тратят почти всё время на интриги, пытаясь выжить в своём золочёном серпентарии, скрашивая свои страхи и переживания, в кутежах и безумных личных тратах. Успешный «хайг» не имеет права быть слабым, добрым, благородным или честным, если хочет чего-то добиться. Засыпая и просыпаясь, он должен всё время носить маску, скрывая свои истинные чувства и намерения, непрерывно плести интриги даже против членов своей семьи, иначе сам может стать их жертвой, он не имеет права доверять, кому бы то ни было, даже себе. Ни каких слабостей или привязанностей, только холодный расчёт. Кто пренебрегает этими неписаными правилами, рискует потерять все, в том числе и жизнь. Например, как мой бывший патрон Франклин Теодор Кенди.