Страница 19 из 20
Глава 5. Расправа
«Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся, власть»
В. Ленин
Таврический дворец встретил бурлящей толпой солдат, рабочих, студентов и вообще непонятно кого. Керенский, обгоняя следовавших за ним людей из Бюро, быстрым шагом вошёл внутрь здания, громко приветствуя всех, кто попадался ему навстречу.
Стремительно пройдя по коридорам, поднялся на второй этаж и вошёл в зал заседаний. Там стоял дым коромыслом, как в прямом, так и в переносном смысле. Табачный дым струился вверх, облизывая своими тонкими прядями обшивку зала и балконы. Едкий ядрёный запах давно не мытого мужского тела забивал ноздри, пробивая даже самый сильный насморк.
Загаженность зала была полная, смачные плевки, пепел, грязь, выщербины от оружия на полу ярко дополняли картину народной свободы и свободного поведения. Хорошо, что здесь ещё женщин не было, а то на полу могли быть не только плевки, а ещё и другие биологические жидкости.
Со стороны немногочисленных туалетов тянуло невыносимой вонью. В один из таких Керенский заглянул и ощутил себя, как в далёком детстве. Небольшой полустанок районного центра с одним туалетом на две стороны, пол которого был полностью загажен тёмными пятнами фекалий, клочками перепрелой бумаги и жёлтыми едкими разводами. Здесь было почти также, только бумаги меньше, всё же, дорога она.
Лопухов поблизости тоже не наблюдалось, и Керенский старался не думать, что означают неровные коричневые запёкшиеся полосы, видневшиеся на стенах туалета. Но нос запах прочищал очень хорошо, пробив его полностью. Стараясь не думать о грустном, Керенский направился в президиум.
— Товарищи! — остановившись посередине, привлёк он к себе внимание и приветливо помахал собравшимся рукой. Добившись того, что по залу прокатились шепотки и громкие возгласы, Керенский прошёл за кафедру.
— Товарищи, вы читали вчерашние и сегодняшние газеты?
— Читали, читали! — послышались возгласы с разных мест.
— И что там пишут?
— Разное пишут!
— А про меня?
— Так это… покушение на вас было, пишут!
— Да, товарищи! Я пришёл к вам показать, что я жив, как и жива наша революция, как жива наша Родина, как жива наша Россия (Керенский постоянно на митингах напирал на Россию, откровенно замалчивая лозунги Интернационала). Все вы знаете, что в меня кидали бомбу и стреляли на Дворцовой площади, но революцию не убьёшь! Революцию так просто не возьмёшь!
Керенский постепенно накручивал себя, приводя в раж, а толпа либо ещё не поняла, куда он ведёт, либо плохо читала газеты. Но ничего, с ним по-подлому, и он тоже так умеет. Кто бы там против него не играл, это не важно, главное, как он сыграет на этом поле, на абсолютно чужом для него поле.
Одним резким движением Керенский дернул на себя отворот френча, полетели во все стороны латунные пуговицы. Распахнув плотную суконную ткань, Керенский рванул дальше ворот рубашки, обнажив на груди свежий глубокий порез.
— Товарищи! Революция снова в опасности, тёмные силы не сдаются. Они сопротивляются, пытаясь уничтожить тех, кто не сдаётся никогда, кто день и ночь думает о вас, товарищи! Вчера не успел я спастись от эсеровско-большевисткой бомбы, как меня достало следующее покушение.
Ночью, когда я лежал без сознания в госпитале, на меня было совершенно ещё одно нападение. Целый полковник, как ночной тать, прокрался ко мне в палату, усыпил бдительность охраны, под предлогом помощи, и нанёс мне удар в грудь кинжалом. И только благодаря преданным мне соратникам удалось удержать в последний момент его руку от рокового удара. Спасибо за то вам, солдаты. Ведь это ваш товарищ спас меня от удара.
Из глаз Керенского хлынули слёзы, ему так жалко стало себя, так жалко. Он здесь один, совсем: ни родителей, ни жены, ни детей, ни любовницы, кошмар просто, стоило и прослезиться. Керенский, не стесняясь слёз, вытирал их, продолжая славословить безвестного солдата-спасителя, в роли которого выступал барон Унгерн. Но кто об этом узнает?
Толпа ахнула, многие вскочили со своих мест, желая поближе рассмотреть рану. А что там её рассматривать? Керенский десять минут провозился возле зеркала, ковыряя кожу ножом для бумаг. Получилось не очень, скорее, расцарапал кожу, чем рассёк. Не было у него подобного опыта. Ещё и спиртом пришлось протирать поврежденное место, но красное пятно получилось большое и его можно было рассмотреть издалека.
Один из солдатских депутатов, мелкий юркий солдат подскочил к Керенскому и, взглянув на ранку, заорал.
— Братцы, как есть, кинжалом царапнули, да только удержали. Да что ж это такое в Петрограде творится? Вождя революции убивают, а мы ничего и сделать не можем.
— Да! Смерть офицерью! Убивать их везде! Убивать! — толпа мгновенно вскипела.
— Спокойно, товарищи! — заорал в ответ Керенский. — Полковник арестован, он действовал по указанию великих князей и остатков деятелей Государственной думы, которые сейчас ещё находятся здесь.
— Ааа! — толпа подхватилась и ринулась на выход, она получила цель и точку приложения своего праведного гнева. Жажда крови и ненависть к власть предержащим полностью захватила разгневанные умы.
— Мною арестован император и посажен в тюрьму.
— Ааа! — ещё сильнее взревела толпа и ускорилась.
Керенский опустился на ближайший опустевший стул и со смешанными чувствами стал ожидать развития событий. В здании, и так изрядно пострадавшем от происходящих потрясений, но ещё работавшем, находился Родзянко и ещё несколько деятелей, которые не успели попасть под революционный молот. И вот они его дождались.
По всему зданию стали раздаваться крики деятелей, входивших во Временный комитет Государственной Думы, их находили, вытаскивали из кабинетов и избивали до смерти. Керенский представил это и ему стало не по себе. Он подошёл к одиноко висевшему зеркалу и посмотрел на своё отражение.