Страница 37 из 38
За ночь все пассажиры несчастного корабля спустились на лодках, ступили на тёплый песок страны, название которой едва могли произнести, и затерялись в глубине суши среди роскошной растительности, намеренные остричь бороды, избавиться от своих заплесневелых тряпок и вздохнуть от океанских ветров, сделавших чёрствыми их души.
Так и начали свою судьбу иммигрантов Ана и Роберто Блаум, сначала устроившись разнорабочими, чтобы материально поддержать собственное существование, а позже, усвоив правила изменчивого местного общества, оба основательно укоренились, и он смог завершить медицинское образование, прерванное войной.
Они питались бананами и кофе и жили в скромном пансионе, в комнате малосемейки, окно которой выходило прямо на уличный фонарь. По вечерам этот свет помогал Роберто в учёбе, а Ане — в шитье. Закончив работать, он садился смотреть на звёзды над соседскими крышами, а она наигрывала ему на скрипке старые мелодии — обычай, которым они неизменно завершали свой день.
Спустя годы, когда фамилия Блаум стала известной, это время нищеты упоминалось в качестве романтической отсылки к прологам книг или к газетным интервью. Судьба изменила обоих, но они по-прежнему вели себя крайне скромно, потому что не смогли забыть следы прошлых страданий и освободиться от присущего изгнанию чувства ненадёжности. Оба были одинакового роста, с ясными зрачками и крепкими костями. Своим внешним видом Роберто напоминал мудреца — растрёпанная грива волос обрамляла уши. Он носил толстые очки в черепаховой оправе, не снимал серый костюм, а лишь заменил на ещё один такой же, когда Ана отказалась штопать манжеты, и опирался на бамбуковую трость, которую один друг привёз ему из Индии. Это был немногословный человек, следивший за своими словами, как, впрочем, и за всем остальным, хотя и с тонким чувством юмора, сглаживающим увесистый багаж его знаний.
Его ученики, должно быть, запомнят его наидобрейшим педагогом. Благодаря весёлому характеру и доверчивости Ана была неспособна вообразить других людей злобными, отчего всё плохое отскакивало и от неё. Роберто признавал, что его жена наделена замечательным прагматизмом, и с самого начала их отношений возложил на неё принятие всех важных решений и поручил распоряжаться деньгами. Ана заботилась о своём муже с материнской лаской — стригла волосы и ногти, следила за его здоровьем, питанием и сном и всегда находилась в пределах досягаемости на случай, если он её позовёт.
Общество друг друга было столь необходимым им обоим, что Ана отказалась от своего музыкального призвания, вынуждавшего её часто путешествовать, и стала играть на скрипке в исключительно уединённой атмосфере дома. У неё вошло в привычку по вечерам посещать с Роберто морг или университетскую библиотеку, где долгими часами он проводил какие-то расследования. Им обоим нравились уединение и тишина закрытых зданий. Спустя некоторое время они возвращались пешком по пустым улицам в квартал бедняков, где был их дом.
С неконтролируемым разрастанием города этот сектор превратился в гнездо торговцев, проституток и воров, куда после захода солнца не осмеливались заезжать даже полицейские машины, и эту территорию на рассвете они, никем не тревожимые, регулярно пересекали.
В округе их знали все. Не было ни одного заболевания и ни единой проблемы, по которым люди ещё не спросили совета у Роберто, и ни один местный ребёнок не вырос, не попробовав печенье Аны. Кто-то взял на себя обязанность не тянуть с объяснениями вновь прибывшим, что по веским причинам эти старики неприкасаемые. К сказанному добавляли также, что семья Блаум — настоящая гордость народа, что президент лично наградил орденом Роберто и что оба — настолько уважаемые люди, что их не трогала даже агрессивная полиция, когда на своих боевых машинах приезжала в квартал, сравнивая с землёй дома, один за другим.
(Из «Бесконечная жизнь», «Истории Евы Луны»)
Около полуночи, когда свечи практически догорели, мы разделись и погрузились в горячую воду джакузи. Вилли был уже не тот, который много лет назад так привлёк меня с первого взгляда. Он по-прежнему силён, да и улыбка не изменилась. Хотя выстрадал человек немало, его кожа слишком белая, бритая голова скрывает быстрое облысение, а вот голубые глаза всё же потускнели.
И на моём лице уже отражаются боль и потери прошлого, я как-то вся сжалась и уменьшилась на несколько сантиметров, а отдыхающее в воде тело — тело зрелой женщины, которая никогда не была писаной красавицей. Но ни один из нас и не судил, и не сравнивал, мы даже не вспоминали о том, какими сами были в молодости: мы вместе достигли состояния совершенной невидимости, которое и предполагает сосуществование. Мы столь долго спали рядом, что уже не способны видеть друг друга. Точно двое слепых людей, мы ощупываем друг друга, нюхаем, ощущаем присутствие партнёра по взаимоотношениям так, как человек чувствует воздух.
Вилли сказал мне, что его душой была именно я, что именно меня он ждал и искал первые пятьдесят лет своей жизни, уверенный в том, что до своей смерти он непременно меня встретит. Он не из тех, кто распыляется в красивых фразах, он, скорее, человек грубоватый, на которого сентиментальность наводит скуку, поэтому каждое его слово — взвешенное, обдуманное и всегда падает на меня сверху, точно дождевая капля. Я поняла, что и он вошёл в загадочную зону тайного, если не сказать, интимного общения, он тоже отбросил свою внутреннюю броню, и мы оба открылись навстречу друг другу. Поскольку он закрыл собою мою грудь, я выпалила ему на одном дыхании, что, сама того не зная, я тоже искала его вслепую. В своих романах я описывала романтическую любовь, ту, которая, нисколько не скупясь, отдаёт всё, потому что я изначально знала, что такая любовь точно существует, хотя она, возможно, меня никогда не коснётся. Единственную передышку от этой беспрерывной самоотдачи я имела с детьми, когда они были слишком маленькими; только с малышами я почувствовала себя единым с ними духом в недавно отделённых друг от друга телах. Теперь я чувствую это и с Вилли.
Я любила других мужчин, но, даже отдаваясь иррациональной страсти, лично я всегда была начеку. Ещё девочкой я решила для себя, что сама буду о себе заботиться. Играя в подвале дома бабушки и дедушки, где я выросла, я была не красавицей, спасённой принцем, а амазонкой, сражающейся с драконом, чтобы спасти людей. Но теперь, как я сказала Вилли, я бы хотела приклонить голову на его плечо и умолять спрятать и обогреть меня. Так, собственно, и должны поступать мужчины с женщинами, которых любят.
— Разве я тебя не берегу? — удивившись, спросил он.
— Да, Вилли, ты берёшь на себя все практические вещи, но я сейчас имею в виду что-то более романтическое. Я точно не знаю, что это такое. Полагаю, что мне хочется быть красавицей из сказки, а ты бы стал принцем, который меня спасёт. Я устала убивать драконов.
— Я принц вот уже почти двадцать лет, но ты, красавица, похоже, этого не осознаёшь.
— Когда мы только познакомились, то договорились, что я со всем справлюсь сама.
— Мы это сказали?
— Может, и не этими самыми словами, но сразу стало ясно: мы будем партнёрами. Это партнёрство лично для меня отдаёт партизанщиной. Мне бы хотелось проверить на себе, что значит быть слабой и хрупкой супругой, так, для разнообразия.
— Ага! Та скандинавка в танцзале была права: ведёт-то мужчина, — засмеялся он.
Я ответила похлопыванием по груди, он толкнул меня, и мы оказались под водой. Вилли знает меня лучше меня самой и всё же меня любит. У меня есть он, а у него — я, и это нужно праздновать.
— Да что ты! — воскликнул он, всплывая. — Я жду тебя в своём углу, сгораю от нетерпения, потому что ты не приходишь, а ты ждёшь, что я вытащу тебя куда-нибудь потанцевать. И для этого столько терапевтических занятий?
— Без них я бы никогда не признала твоё желание меня приютить и защитить. Что за ерунда! Представляешь, Вилли, всё это идёт в разрез с жизнью феминисток.