Страница 31 из 38
Заметив, как тяжело он дышит, она подняла голову и посмотрела на него. В мягком свете луны каждый видел любовь в глазах другого. Теплая близость Ирэне обволокла Франсиско, как покров милосердия. Сомкнув веки, он привлек ее к себе, потянулся к ее губам, а найдя их, смял долгим, влажным и горячим, властным поцелуем, в котором было все — тяжесть обещаний, сгусток надежд, вызов смерти, ласка, огонь, вздох, жалоба и рыдание любви. Готовый продлить это мгновение до скончания своих дней, он целовал ее губы, будто пил из живого источника, вбирал в себя ее дыхание, и, увлекаемый ураганом чувств, был уверен в одном: вся предыдущая жизнь была дана ему только для того, чтобы прожить эту чудесную ночь, когда он утонет в пучине близости с этой женщиной. О, Ирэне, ты — сладкая, как мед, манящая, как тень, трепетная, как листок, нежная, как персик, изменчивая, как пена; ах, Ирэне, раковины твоих ушей, изгиб твоей шеи, голубиные крылья твоих рук сводят меня с ума; Ирэне, какое счастье чувствовать эту любовь, вместе гореть в этом костре страсти, грезить о тебе наяву, желать тебя во сне, жизнь моя, моя женщина, моя Ирэне. Он потерял представление о том, что еще сказал ей, что шептала она, будто лился неудержимый поток слов, который воспринимал его слух, когда они поплыли, задыхаясь, по реке стонов, рожденной из объятий тех, кто, любя, отдается любви. Разум подсказывал Франсиско: не стоит поддаваться искушению повалить ее на землю, грубо сорвать с нее одежду, уступая безумному, непреодолимому желанию. Он опасался, что ночь и даже сама жизнь окажется коротка, чтобы иссякла сила этого урагана. Медленно и чуть неловко из-за того что дрожали руки, он принялся расстегивать на ней блузку, и ему открывались теплая ямка подмышек, изгиб плеч, маленькие груди и орешки сосков: они были точно такие, как он представлял себе, когда на мотоцикле она прижималась к его спине, или когда склонялась над монтажным столом, или когда они обнялись и соединились в незабываемом поцелуе. В углублениях ладоней, под его руками свили гнездо две теплые неприметные ласточки, а белая, как лунное серебро, девичья кожа затрепетала от прикосновения. Франсиско приподнял Ирэне: она стояла перед ним, а он, опустившись на колени, прижался лицом меж ее грудей, потянулся к их скрытому теплу, вдыхая аромат, схожий с запахом дерева, миндаля и корицы; он развязал ремешки ее сандалий — его глазам предстали ноги девочки, и, лаская, он узнавал их, они ему такие и снились — невинные и легкие. Он снял с нее брюки, и ему открылась упругая округлость ее живота, темная впадина пупка, удлиненная ложбинка на спине — он ее гладил горячими ладонями, — и ее округлые, чуть покрытые золотистым пушком бедра. Он смотрел на нее: ее обнаженная фигура вырисовывалась на фоне глубокого ночного неба, — и тогда его губы заскользили по ее телу, словно прокладывая невидимые дороги, спускались в долины и проделывали туннели, — так он рисовал географическую карту ее тела. Она тоже опустилась на колени, а когда тряхнула головой, копна ее волос рассыпалась, и темные в ночи локоны заплясали на ее плечах. Франсиско сбросил с себя одежду: они смотрели друг на друга, словно первые мужчина и женщина — еще до познания изначальной тайны.
Ирэне никогда еще так не любила, она не знала такой беспредельной жертвенности, без опасений и недомолвок, не помнила, когда испытывала такое наслаждение глубокого взаимного слияния. Изумленная, она открыла для себя новое, удивительное тело своего друга, его жар, вкус, аромат; она словно исследовала его, овладевая им пядь за пядью, осыпая только что придуманными ласками. Никогда еще она не отдавалась с такой радостью празднику чувств: бери меня, обладай мною, вбирай меня, потому что я тоже беру тебя, обладаю тобой, вбираю тебя. Она уткнулась лицом в его грудь, вдыхая его тепло, но он слегка отстранил ее и посмотрел прямо в глаза. В их черном и блестящем зеркале отразилось его собственное «я», прекрасное, благодаря разделенной любви. Шаг за шагом они начали восхождение по ступеням неумирающего ритуала. Она приняла его, а он отдался течению, уносящему в самые укромные ее сады, и оба, в стремлении упредить друг друга, шли к одной цели. Франсиско улыбался от переполнявшего его счастья: он нашел женщину, которая виделась ему в его грезах, начиная с отрочества и потом на протяжении многих лет, когда он искал ее в каждой женщине, искал подругу, сестру, любовницу, товарища. Долго, неторопливо, под сенью мирной ночи он жил в ней и, задерживаясь на пороге каждого ощущения, восторженно приветствовал блаженство, обладая тем, что она отдавала ему. Много позже — когда он почувствовал, как дрожит ее тело, словно струна музыкального инструмента, как на его губы живительной струей падает ее глубокий и протяжный выдох, — внутри у него будто прорвалась огромная запруда, и сила обрушившегося течения потрясла его, наполнив Ирэне водами счастья. Некоторое время, слившись в безраздельное целое, они пребывали в состоянии глубокого покоя, познавая истинную полноту любви; они дышали в одном ритме, и их тела трепетали в унисон, пока оба не почувствовали прилив нового желания. Ощущая, как в ней вновь разрастается мужская плоть, она потянулась к его губам, и они слились в нескончаемом поцелуе. Единственным свидетелем было небо, когда они, царапаясь о камни, покрытые пылью, сминали в любовном хаосе сухие листья и, вознаграждая себя за неиссякаемый пыл, бились в лунном сиянии, охваченные страстью, пока не изошли последним потом, пока с последними вздохами не отлетели их души; и тогда они погрузились в небытие, не размыкая объятий, не разъединяя губ, и грезили одними и теми же сновидениями.
(Из «Любовь и тьма»)
Северо дель Вайле вместе с другими тысячами раненых доставили на лодке в Чили. В то время как многие умирали от гангрены или заражались тифом и дизентерией в наскоро организованных военных машинах скорой помощи, он смог поправиться благодаря Нивее. Она, едва узнав о том, что произошло, связалась со своим дядей, министром Вергарой, и не оставляла его в покое, пока он не послал за Северо и не вызволил его из больницы.
Там он был всего лишь очередным номером среди множества пациентов, пребывающих в ужасных условиях. Вергара отправил его в Вальпараисо на первом освободившемся транспортном средстве. Он продлил и специальное разрешение своей племяннице, чтобы она могла заходить в расположенную в порту военную часть, и приказал лейтенанту помогать ей.
Когда Северо дель Вайле водрузили на носилки, она его не узнала: он похудел килограммов на двадцать, был весь грязный. Он напоминал собой жёлтый косматый труп с небритой несколько недель бородой и испуганными, полными бреда, глазами сумасшедшего. Нивея преодолела ужас благодаря амазонской воле, поддерживающей её во многих других жизненных ситуациях, и поздоровалась с ним весёлым «Привет, мой двоюродный брат, я рада тебя видеть», на что Северо не смог ответить.
Увидев её, он почувствовал такое облегчение, что закрыл лицо руками, чтобы скрыть от неё свои слёзы. Лейтенант организовал транспорт и, получив распоряжение, отвёз Нивею с раненым в Винья дель Мар, во дворец министра, где его супруга уже приготовила комнату. «Мой муж говорит, что ты останешься здесь, пока не сможешь ходить, сынок», — объявила она.
Врач семьи Вергара пользовался всеми научными средствами, чтобы вылечить его. Когда спустя месяц рана всё ещё не затянулась, и Северо продолжал бороться с приступами лихорадки, Нивея поняла, что его душу мучают ужасы войны, и единственное средство от стольких сожалений, пожалуй, только любовь, то решилась пойти на крайние меры.
— Я попрошу разрешения у родителей выйти за тебя замуж, — объявила она Северо.
— Я умираю, Нивея, — вздохнул он.
— Вечно у тебя отговорки, Северо! Агония никогда не мешала женитьбе.
— Ты хочешь стать вдовой, не побыв женой? Я не хочу, чтобы с тобой случилось то, что уже произошло у нас с Линн.
— Я не стану вдовой, потому что ты не умрёшь. Ты бы не мог смиренно попросить меня выйти за тебя замуж, кузен? Скажи мне, например, что я — женщина твоей жизни, твой ангел, твоя муза или что-то ещё в этом духе. Придумай что-нибудь, дружище! Скажи, что не можешь без меня жить, по крайней мере, это правда, разве не так? Признаюсь, мне не льстит мысль, что в наших отношениях я — единственный романтик.