Страница 29 из 38
(Из «Валимаи», «Истории Евы Луны»)
Самая пожилая прихожанка салона, которая за полвека не пропустила ни одной субботы в «Маленьком Хайдельберге», была Нинья Элоиза, миниатюрная дама, нежная и мягкая, с кожей, напоминающей рисовую бумагу, и короной из воздушных волос. Столько времени она зарабатывала на жизнь, делая конфеты на кухне, что навсегда пропиталась ароматом шоколада, а пахла она праздником — днём рождения.
Несмотря на свой возраст, она не забыла несколько движений первой молодости и могла всю ночь кружиться на танцплощадке, не растеряв кудряшки пучка и не сбившись с сердечного ритма.
Она приехала в страну в начале века из одной русской южной деревни с матерью, которая на ту пору считалась женщиной ослепительной красоты. Они жили вместе, занимаясь производством шоколада, совершенно чуждые суровости климата, века и одиночества, без мужей, без семьи и без значительных потрясений, как и без иных развлечений, кроме «Маленького Хайдельберга» каждые выходные.
После смерти матери Нинья Элоиза крутилась в одиночку. Дон Руперт принял её в дверях с большим почтением и проводил до стола под приветственные звуки оркестра первых аккордов его любимого вальса. На некоторых столах высились кувшины пива в честь её прихода, потому что она была самым пожилым человеком и, без сомнения, самой любимой посетительницей заведения.
Женщина скромная, она никогда не осмеливалась приглашать на танец мужчину, но за все свои годы ей ни разу не пришлось этого делать, потому что любой человек считал для себя за привилегию взять её за руку, нежно обвить её размеры, чтобы не раздавить какую-нибудь хрустальную косточку, и провести по танцплощадке. Она была изящной балериной и источала сладкий аромат, возвращающийся тому, кто навеет на неё лучшие воспоминания детства.
Капитан сидел один и всегда за тем же столом, умеренно пил и никогда не выказывал и толики энтузиазма к жаркому доньи Бургель с добавлением афродизиака. Он отбивал ногой ритм музыки и приглашал освободившуюся Нинью Элоизу, чётко становился прямо перед ней, сдержанно стуча каблуками и слегка наклоняясь. Они никогда не говорили друг с другом, только смотрели и улыбались между галопом, выходом и диагоналями какого-то выдержанного танца.
В декабрьскую субботу, менее влажную, чем другие, в «Маленький Хайдельберг» пришли пара туристов. На этот раз речь шла не о дисциплинированных японцах последних времён, а о высокого роста скандинавах с загорелой кожей и обесцвеченными волосами, которые устроились за столом и, очарованные, наблюдали за балеринами. Они были весёлыми и шумными, чокались кружками пива, смеялись от души и громко болтали. Слова иностранцев достигли сидящего за своим столом Капитана и откуда-то издалека, из другого времени и другой обстановки до него дошёл звук его собственного языка, целый и свежий, будто изобретённый совсем недавно, слова, которые он не слышал уже несколько десятилетий, но, нетронутые, они жили в его памяти.
Формулировки смягчили лицо этого старого мореплавателя, на какие-то минуты посеяв сомнения между столиком, где он удобно сидел, и почти забытым восторгом упустить разговор. В конце концов он встал и подошёл к незнакомцам.
Из-за стойки бара дон Руперт наблюдал за Капитаном, который, слегка наклонившись и убрав руки за спину, что-то говорил вновь прибывшим. Очень скоро остальные клиенты, девушки и музыканты поняли, что этот человек заговорил впервые с тех пор, как они познакомились, и тоже замолчали, чтобы лучше расслышать.
У него был голос прадеда, текучий и медленный, но он вкладывал в каждую фразу огромное значение. Когда он закончил вытаскивать содержание беседы прямо из груди, в салоне наступила такая тишина, что донья Бургель вышла из кухни, чтобы узнать, не умер ли кто. В конце концов, после очень продолжительной паузы, один из туристов потревожил всеобщее удивление и позвал дона Руперта, чтобы на примитивном английском языке попросить его помочь перевести речь Капитана.
Скандинавцы последовали за старым моряком к столику, за которым сидела и ждала донья Элоиза. Подошёл и дон Руперт, по дороге снимая передник и предвкушая торжественное мероприятие. Капитан сказал несколько слов на своём языке, один из иностранцев перевёл это на английский, и дон Руперт с красными ушами и дрожащими усами ещё раз всё это повторил на вывернутом испанском.
— Нинья Элоиза, — спросил Капитан, — хотите ли вы выйти за меня замуж?
Хрупкая старушка так и сидела с круглыми от удивления глазами и с прикрытым батистовым платком ртом, а все, задержав дыхание, ждали, пока ей удастся совладать с голосом.
— Вам не кажется, что всё это немного преждевременно? — пробормотала она.
Её слова прошли через трактирщика и через туристов, а ответ на вопрос проделал такой же путь в обратном порядке.
— Капитан говорит, что он ждал сорок лет, чтобы вам это сказать, и что он не смог бы подождать, пока снова не появится кто-то, разговаривающий на его языке. И говорит, что просит вас ответить сейчас, пожалуйста.
— Хорошо, — едва прошептала Нинья Элоиза, и не было необходимости переводить ответ, потому что все его поняли.
Дон Руперт в эйфории поднял обе руки и объявил компромисс. Капитан поцеловал невесту в щёки, туристы пожали всем руки, музыканты грянули на своих инструментах марш победы, а помощники, взявшись за руки, образовали кольцо вокруг пары. Женщины утирали слёзы, мужчины, восторженные, поднимали тосты, дон Руперт сел перед баром и закрыл голову руками, сотрясаемый эмоциями, пока донья Бургель и две их дочери откупоривали бутылки лучшего рома. Тотчас музыканты заиграли вальс «На прекрасном голубом Дунае», и все расчистили танцевальную площадку.
Капитан взял за руку эту нежную женщину, которую, не говоря ни слова, любил уже столько времени, и отвёл её в центр салона, где они изящно, словно две цапли, начали свой свадебный танец. Капитан поддерживал её с той же любовной заботой, с какой в молодости ловил ветер парусами некоего выдуманного судна, ведя её по танцплощадке так, словно бы они оба покачивались на тихой волне в бухте, и одновременно говорил на своём языке метелей и лесов всё то, о чём молчало сердце до этого момента.
Танцуя, Капитан всё молодел и молодел, и с каждым шагом они становились радостнее и легче. Один оборот за другим, аккорды музыки всё энергичнее, шаги быстрее, её талия у́же и у́же, вес её миниатюрной ручки в его всё легче, а её присутствие всё незаметнее. Тогда он увидел, как Нинья Элоиза постепенно становилась кружевом, пеной, туманом, пока почти вся не сошла на нет и, наконец, не исчезла совсем, а он по-прежнему всё кружился и кружился с пустыми руками, и его единственным окружением был незаметный аромат шоколада.
Тенор указал музыкантам продолжать играть тот же вальс как можно дольше, потому что понял, что с его последней нотой Капитан выйдет из своих грёз, а воспоминание о Нинье Элоизе испарится окончательно. Потрясённые, старые прихожане «Маленького Хайдельберга» оставались, не шевелясь, на своих стульях, пока, наконец, Мексиканка, сменив высокомерие на милосердную нежность, встала и тактично не пошла навстречу дрожащим рукам Капитана, чтобы с ним потанцевать.
(Из «Маленький Хайдельберг», «Истории Евы Луны»)
Бернардо целых два дня скакал галопом по холмам, чтобы попрощаться с Ночной Молнией. Она уже знала о скором отъезде своего друга и ждала его.
Взявшись за руки, они вышли на берег. Ночная Молния спросила, что ждет его за морем и когда он вернется. Юноша стал чертить палочкой на земле карту, но так и не смог объяснить своей подруге, какое огромное расстояние отделяет их от диковинной страны Испании. По карте мира, которую Бернардо видел у падре Мендосы, было трудно судить о реальности. Он не знал, когда вернется, но понимал, что разлука может продлиться не один год. «Я хочу сделать тебе подарок на память», — сказала Ночная Молния. Глаза девушки сияли, в них светилась древняя мудрость, девушка сняла ожерелья из перьев и семян, красный пояс, ботинки из кроличьего меха, кожаную тунику и, нагая, застыла в солнечном свете, струящемся сквозь ветви деревьев. Бернардо ощутил, что кровь застывает в его жилах, что его наполняет счастье, что душа готова расстаться с телом. Это удивительное, прекрасное и непостижимое создание предлагало слишком дорогой подарок. Ночная Молния положила одну руку юноши себе на грудь, другую на талию и расплела косу, чтобы водопад черных, как вороново крыло, волос рассыпался по плечам. Бернардо начал шептать ее имя: Ночная Молния, Ночная Молния. Это были первые слова, которые она услышала от него. Девушка закрыла рот Бернардо поцелуем, она целовала его снова и снова, не в силах удержать слезы. Любимый еще не уехал, а она уже скучала по нему. Через несколько часов, очнувшись от любовной истомы, Бернардо всеми силами постарался внушить девушке самую важную мысль: отныне они навсегда едины. Она рассмеялась счастливым смехом и ответила, что он совсем еще мальчишка, но на чужбине наверняка станет настоящим мужчиной.