Страница 23 из 38
Слившись в объятиях, они упали на матрас, подпорченный влажностью и забвением, и любили друг друга в темноте и полной тишине, задыхаясь от невысказанных слов и возгласов наслаждения, таявших во вздохах. Во время их разлуки Гамбо в лагере отводил душу и с другими женщинами, но ему так и не удалось обмануть жажду неутоленной любви. Ему было семнадцать, и он жил, терзаемый пламенем неотступного желания любви Зарите. Он запомнил ее высокой, обильной, щедрой, но она оказалась ниже его, а эти груди, которые раньше представлялись ему огромными, теперь запросто помещались в его ладонях. Зарите под ним превращалась в пену. В спешке и алчности столь долго сдерживаемой любви ему даже не удалось войти в нее, как внезапно в одно мгновение вся его жизнь вышла наружу в одном мощном содрогании. И он погрузился в пустоту, пока дыхание Зарите, обдающее его ухо жаром, не возвратило его в комнату безумной хозяйки. Она принялась ласкать его, похлопывая по спине, как всегда поступала с Морисом, чтобы утешить малыша. А когда почувствовала, что он начинает оживать, перевернула его в постели, придавив одной рукой его живот, а другой, помогая себе искусанными губами и алчущим языком, массировала и лизала, поднимая его к самым небесам, где он вновь затерялся в мелькающих звездах любви. Той самой, о которой он мечтал каждое мгновение своего отдыха, и во время каждой передышки в бою, и каждый день на рассвете, встреченном в тысячелетних туманных расщелинах касиков, где столько раз ему приходилось стоять на страже. Неспособный сдерживаться дольше, юноша приподнял ее за талию, и она уселась на него верхом, нанизываясь на этот горящий член, которого так страстно желала, наклоняясь вперед, чтобы покрыть поцелуями его лицо, облизать уши, коснуться его сосками, чтобы качаться, как на качелях, на его потерявших чувствительность ногах, крепко сжимая его бедрами амазонки, извиваясь волнами, подобно морскому угрю на песчаном морском дне. Так они любили друг друга, словно в первый и одновременно последний раз, изобретая все новые па этого старинного танца. Воздух в комнате наполнился запахом семени и пота, впитав в себя благоразумное насилие наслаждения и надрывность любви, насытился приглушенными стонами, подавленным смехом, отчаянными атаками и предсмертными хрипами, которые тут же оборачивались веселыми поцелуями. Возможно, они и не делали ничего такого, что не было уже опробовано другими, но заниматься любовью любя — это совсем другое дело.
Устав от счастья, они заснули в тесном переплетении рук и ног, измученные тяжелой духотой июльской ночи. Через несколько минут Гамбо проснулся в тревоге оттого, что настолько утратил осторожность, но, почувствовав рядом с собой оставшуюся в одиночестве женщину, тихо посапывающую во сне, он принялся осторожно, стараясь не разбудить, ощупывать ее, чтобы узнать о происшедших с этим телом изменениях, ведь, когда он уходил, оно было искажено беременностью. В груди все еще было молоко, но она уже стала мягче, с вытянутыми сосками, талия показалась ему очень тонкой, ведь он не помнил, какой она была до беременности, а живот, бедра, ягодицы и ляжки были воплощением роскоши и плавности.
Запах Тете тоже изменился: теперь она пахла уже не мылом, а молоком и в тот момент источала еще их общий запах. Он зарылся носом в ее волосы на шее, ощутив ток крови по венам, ритм ее дыхания, стук сердца. Тете с довольным вздохом вытянулась. Ей снился Гамбо, и хватило одного мгновения, чтобы осознать, что они и вправду вместе и ей вовсе не нужно его выдумывать.
— А я пришел за тобой, Зарите. Нам пора уходить, — шепнул ей Гамбо.
Он рассказал, что раньше прийти никак не мог, потому что ему было некуда забрать ее, но больше ждать было нельзя. Он не знал, смогут ли белые подавить восстание, но для этого им явно придется убить всех негров до самого последнего, прежде чем объявить о своей победе. Никто из восставших не был расположен вернуться в рабство. Смерть гуляла по острову свободно и подкарауливала свои жертвы. Не было ни одного безопасного уголка, но худшим злом, чем страх и война, была разлука. Он рассказал ей, что не верит вождям, даже Туссену, и что он ничего им не должен и думает бороться по-своему, переходя из лагеря в лагерь, или дезертировать, там уж видно будет. Какое-то время жить вместе они могли бы в его лагере, сказал он; у него уже построена хижина-навес, айупа, сооружение из палок и пальмовых листьев, а еды им хватит. Он не мог предложить ей ничего, кроме нелегкой жизни, а она привыкла к удобствам дома белого человека, но она ни за что не раскается, потому что, когда ты попробовал свободы, назад вернуться уже не можешь.
(Из «Остров в глубинах моря»)
Юмор и эротика
Единственный способ, которым слушаем мы, женщины, — это когда нам шепчут на ухо. Точка G расположена в ушах; кто ищет её ниже — теряет и своё, и наше время.
(Из «Афродита»)
++++часть 2 ***************************
Практически невозможно противостоять искушению и не рассказать любовную историю насмешливым тоном, потому что юмор предостерегает впасть в сентиментальность и китч, вечно скрытно присутствующих в подобных сценах. И потом, я считаю смех лучшим афродизиаком.
Чувственность без юмора меня немного утомляет, я не выношу торжественные преамбулы или любовников, крайне серьёзно воспринимающих самих себя. Одна моя подруга, женщина завидной прямоты нрава, мать и даже бабушка, просто ушла от своего преуспевающего мужа и шестимесячного внука, света её очей, и пустилась вслед за сантехником, встретившимся ей на жизненном пути. Никто не понимал её бегства, поскольку на первый взгляд это был обычный мужчина — мы встретились через пару лет, и я еле её узнала: она была в цветастом платье, с длинными волосами, а на лице не было никакой косметики. Подруга выглядела на двадцать лет моложе и очень счастливой. Мы сели поболтать, и так я узнала, что днём мужчина работал сантехником, а ночью — комиком в кабаре. «Он знает немало шуток, поёт песни на грани приличия, танцует чечётку, у него весёлые друзья, и ты себе даже не представляешь, какими глупостями мы занимаемся, оставшись наедине», — призналась она мне, шаловливо подмигнув. Я поняла. Ради такого любовника я бы тоже всё бросила, включая и внуков.
Многое из того, что я пишу, вполне реально. Я восполняю своё временами недостаточное воображение упорным наблюдением и слушанием, поэтому материала мне хватает всегда. Историй в этом мире великое множество, и все они бесплатные, я могу пользоваться ими, как захочу, не переживая о тратах. Выбранные для этой главы три эпизода произошли с моими знакомыми в реальной жизни; я совсем немного изменила героев и обстоятельства, чтобы никого не задеть.
В первом рассказывается о приключении молодого человека, знаменитого тенора и любителя бельканто, которое, как я уже сказала, на самом деле случилось с одной из моих двоюродных сестёр; я всего лишь перенесла конкретные факты в другой город и другой временной период.
На описывающий Коломбу эпизод меня вдохновил случай с чилийской журналисткой, муж которой, профессор университета, соблазнил студентку на пустой парковке около стадиона с футбольным полем. И у него был ветхий Ситроен семидесятых годов, который не помог трюкам влюблённых, и пока они занимались любовью за какими-то кустами, соорудив подушку из пиджака, у парочки украли и транспорт, и остальную одежду. Им пришлось возвращаться пешком, он — обнажённый, а она кое-как прикрылась пиджаком.
Пугало-модель, главная героиня третьего эпизода, — самодовольная дама, франко-немка, скончавшаяся несколько лет назад, имела отношение к моей семье. Никто не подозревал, что за её жадностью и твёрдостью характера скрывался игривый дух, способный придумывать остроумные шутки. Каким образом я это узнала? Умирая со смеху, мне в этом признался её муж, старичок, которому было уже за восемьдесят.