Страница 17 из 22
Пока Зинуська в радостном задоре носилась по полю, мы пошли на штурм. Согрелись в мгновение ока. В большинстве случаев наверху оказывался Вова. А вторым по набранным в скоротечных схватках титулам «Царь Горы», – вот неожиданность, – стал я. Тяжеловесный, рыхлый Лёня, не до конца оклемавшийся от последствий ОРЗ, не успевал, опаздывал реагировать, а как следствие – скатывался к подножию горки на пятой точке. Неудачи его заметно расстраивали. Ладно, его обошёл Вова, но я – это уже совсем другое дело. Лёня стал жухлить: то невзначай заедет мне локтем по рёбрам, то за волосы схватит. Ничего ему бедняжке не помогало, так он третьим и остался. Игра окончилась, злоба же Чижова продолжала расти. Он решил отомстить мне по-другому. Когда к нам с весёлыми тявками подлетела моя собачка, он наступил ей на лапку. Как же она голосила, бедная! Рыдала на весь стадион, как ребёнок. Криком кричала, надрывалась. Хотел её поймать, она в руки не даётся, глаза вылупила, бегает кругами.
Кровь ударила мне в голову: с криком – “Гад!” – полетел в атаку на обидчика моей Зинуськи. Такого напора от того, кого он считал зачуханом, Лёня не ожидал. Как пить дать, утирать бы ему кровавые сопли с разбитой рожи, если бы ему под руки не подвернулись санки, забытые кем-то рядом с горкой. Все мои удары разбивались о деревянные планки основания санок. Чижов укрывался за ними от моего безумия, пока мой гнев не пошёл на убыль: как раз и Зинуська перестала кричать, переключившись на тихий скулёж. А тут ещё за моей спиной прозвучал голос:
– О, тут у вас весело.
– Привет, Костяныч. – Хмелёв, перестав нас подзадоривать, спустился с постамента горы, поздороваться с подошедшим к нам парнем, его одногодкой.
Немного успокоившись, я пошёл к Зинуське проверить её лапку. Она больше от меня не убегала, лапку дала спокойно. Ничего серьёзного, кость цела, и собачка побежала дальше. Я вернулся в коллектив. Чижов разрядился. Посмеиваясь, он рассказывал Костянычу про вспышку моего психа, и как он её ловко гасил санками. Костяныч, высокий парень, жилистый, с лицом прямоугольником, слушал, не улыбался. Он запоминался всем, кто его видел сразу из-за одной отличительной черты – кривой ноги – проклятье, знак, отмечающий людей не просто так – в такие вещи верю свято. Вова с ним вместе учился, пока на второй год не загремел. Костяныч ходил в телаге, солдатских кирзачах, носил шапочку пидорку – всё по последней моде конца восьмидесятых годов. Неприятная личность. Хромоногий и злобный упырь, перманенто страдающий от груза уродства, полученного им при рождении.
Спокойно выслушав рассказ Лёни про его удаль – мою тупость, Хромоног, посмотрев в мою сторону, спросил с холодной издёвкой:
– Ты совсем е*банутый или только косишь под придурка.
Я ещё не остыл после стычки с Чижовым, а поэтому выпалил, не думая:
– Сам ты крыса, говножор.
– Костяныч, ты осторожнее, он у нас дикий, укусить может, – предупредил приятеля Вова.
– Используй санки, – посоветовал Лёня.
Не вняв голосу разума, Костяныч кинулся на меня. Драки не получилось. Завязалась борьба в стойке. Он сильно схватил меня за плечи, я его за шкирку и под локоть. Мы топтались на месте под восторженные крики зрителей, сыплющих советами, афоризмами, как из рога изобилия.
Он хромал. Я считал, что его физическим недостатком не грех воспользоваться, поэтому задумал сделать подсечку. Моя щёчка ступни ударила по его изуродованной ноге. Костяныч выдержал. Даже не шелохнулся. Крепкий мэн, связки прочные. Сам весь тугой словно натянутый лук. Мне не удалось его завалить, но и он не смог мне ничего сделать. Так и разошлись ни с чем под звуки заполошного лая испуганной Зинуськи. В тот раз я и не стал Царём Горы. В другой раз повезёт. Однозначно.
Глава 6. Какашкин, он же теперь и Якушкин, как он есть – продолжение
Если иногда мне выпадала передышка, когда я придумывал и смешил Вову, тем самым защищая себя, то намного чаще было совсем по-другому.
Лёня Чижов выздоровел, чтоб ему пусто было. Появился в школе в пятницу. Все три дня его отсутствия я блаженствовал, тусуясь с Хмелёвым, уже считая его своим закадычным дружком. Чижов пришёл в класс первым и занял своё привычное место. Прозвенел звонок, а Вовы всё не приходил. Он опаздывал. Я его ждал, сидя на парте один, приготовив для его ушей хорошую историю про прелести деревенской девушки Кати. Когда он вошёл в класс и учитель математики Варинадзе разрешил ему войти, я непроизвольно расплылся в непозволительной улыбочке, так я был ему рад. Хмурый Вова взглянул на меня и огорошил:
– Чё ты, придурок, лыбишся? – сказал и сел за парту к Чижову. Может, он подумал, что я смеюсь над ним? Так я себя успокаивал, уговаривал.
Это был удар. С двадцатого этажа и в лепешку. Расплата за необоснованные мечты последовала на следующей же перемене. Ко мне подкатил рыхлый Никита и в одиночку предпринял попытку затолкать меня в женский сортир. Ага, сейчас. С ним я справился. Поняв, что план не удался, на меня накинулись остальные, подстрекаемые Чижовым и во главе с Вовой. Мне думается, что Лёня ревновал Вову ко мне в смысле дружбы, и подспудно его ненависть ко мне росла на страхе того, что Вова может начать дружить со мной. Напрасные опасения: мы с Вовой были из разных иерархических слоёв нашего класса, но эти иррациональные подозрения питали Чижова, делая моё существование ещё более невыносимым.
Не знаю как, мне удалось от них отбиться и не оказаться в писечном домике для девочек. Я отскочил, вывернулся, побежал, меня поймали в аппендиксе, намяли бока. Это полбеды. Вперёд выступил Чижов. Оказывается, он придумал новую забаву. В нашем классе учились разные девочки, среди них попадались, как очень красивые, так и довольно страшненькие. Хит парад уродок возглавляла Якушкина. Дама с рожей – сказать лицом язык не поворачивается – малолетнего гоблина, с огромными ушами и ноздрями; разговаривающая так, будто у неё во рту чавкало пюре из первосортного говна. Вредная девка, с душой не краше её внешности. Её чмырили и не общались как парни, так и девчонки. Это уже был совсем отстой. В этой же яме, что и Якушкина, сидел Каменев – настоящий кретин со слюнявым ртом, на переменах постоянно поднимающий, по очереди, ступни к ягодицам, оборачивающийся и с пристрастием рассматривающий свои подошвы. Пунктик, достойный шизофреника. Ещё полоумный Гагашев, сын учительницы алгебры старших классов. Мама его так перенапрягла, пичкая знаниями про запас, что к третьему классу, перегревшись, он начал сильно смахивать на овощ, безобидный и беззащитный. А ещё была пухлая девочка Вавилова: её гнобили тупо за вес и длинный нос. Остальным доставалось не так часто, но регулярно, например, как мне. Примечание: отличников, какими бы они гумазаторами не были, у нас в классе не трогали, с них кормились. Все быки, кроме Лёни (до поры до времени, скоро он тоже перестал учиться), отставали по программе, не делали домашку, получали пары. Чтобы совсем уж не загонять себя в претенденты на второй год, они вампирили отличников из мужской половины; на женской половине неприкасаемых не было: девчонки чего-то важного не понимали и списывать никогда не давали. А наши умники и домашку давали списать и на контрольных тупарей выручали. Симбиоз.
Расклад сил понятен. Чижов подошёл ко мне и, кривляясь, обозвал:
– Эй, Якушкин, иди к своей жене. Она ждёт от тебя поцелуууй.
Якушкина тёрлась рядом, у входа в аппендикс, кушая бутерброд с чесночной колбасой. Отдельный кошмар для моего чувствительного носа. Услышав, что я теперь не Какашин, а Якушкин, вся бычья братия затянула:
– Якушкин лижет Якушкиной!
– Якушкин идёт на куй!
– Якушкин – Подрестушкин!
Сильнее всех разорялся Вовочка. Меня подхватили и понесли на Якушкину. Я, блин, в натуре испугался. Она стояла у стеночки и учитывая тот напор, который меня нёс, всё могло кончиться печально и для неё, и для меня. Бандерлоги вошли в раж и ничего не соображали. В последнее мгновение я выставил ногу. Мой ботинок угодил ей в мягкий живот, Якушкина согнулась – ей было больно. Никого это не трогало и меня в том числе, о ней я не думал, спасал шкуру.