Трамвай её желания

Парень еле заметно улыбнулся. Ей часто доводилось встречать случайные улыбки прохожих. Среди толпы всегда найдёшь доброжелательных людей, которые не прочь лишний раз поделиться хорошим настроением. Но в этот раз она немного растерялась, хотя и не отвела взгляда. Заметив это, парень нахмурился и попытался продвинуться вглубь вагона. Но Нино успела схватить его за рукав.

– Спасибо вам большое, – сказала она проникновенно.

– Не за что, – ответил он и заморгал карими глазами в обрамлении длинных ресниц, которым позавидует любая девушка. Её всегда нравились карие глаза, она считала их очень выразительными, умными и романтичными. А потом на его щеках выступил румянец. Видать, засмущался, решила она. Это надо же – встретить в наши дни мужчину, способного смущаться!

– Я вам обязательно верну, обещаю, – добавила она, улыбаясь. – Сегодня же.

– Да не стоит, – равнодушно пожал он плечами и посмотрел на двери.

Бог ты мой, наверное, ему скоро выходить, прикинула Нино. А ведь даже не познакомились. А он такой… такой! Просто эталон красоты. Его густые тёмно-каштановые волосы блестели в свете солнечных лучей, а четкие линии бровей добавляли выразительности взгляду. Он слегка щурился, словно забыл дома очки, и хмурил переносицу, что выглядело чрезвычайно мило. Да, странно было встретить его здесь, в трамвае. Солнце за окнами засветило ярче прежнего, и сердце её запело. Ей всегда было интересно, существует ли любовь с первого взгляда. Сейчас она убедилась, что существует. И ей захотелось смеяться, кричать в неудержимом восторге и творить глупости. «Влюбляюсь», – молнией пронеслось в голове. Влюбляюсь и ничего не могу с этим поделать. Да и вид у неё был слишком довольный. Правда, она не знала, что делать со всем этим дальше.

– Не хотите сесть? – нежданно-негаданно предложила она незнакомцу. – Вон там, впереди, возле выхода, освободились два места.

Он молча кивнул и послушно двинулся в указанном направлении. Сел возле окна. Нино пристроилась рядышком.

– А я ведь и не спросила, как ваше имя, – полюбопытствовала она и тут же заподозрила, что он сейчас скажет «Георгий», ведь это, пожалуй, самое распространённое мужское имя в Грузии.

– Георгий…

Ну надо же, до чего я догадливая, вмиг пронеслось в её голове. А вслух она произнесла:

– Очень приятно, Георгий. А меня зовут Нино. Я, представляете, в первый раз в жизни кошелёк дома забыла. Такая досада. Обычно я не такая растеряха. Знаете, если бы не вы…

– Да ничего страшного, – парень смущённо улыбнулся. Правда, теперь он разглядывал девушку с некоторым интересом. Чудо, какой скромненький, заключила она. И уж точно, что умный и добрый. Ну сущий Мистер Немногословность. Болтливых людей она не любила, в особенности – болтливых парней.

Она и не заметила, как трамвай плавно подошёл к остановке. Георгий вдруг подскочил, ловко огибая колени Нино и сообщил:

– Извините, мне пора сходить.

– Ой, – всполошилась Нино, глянув в окно. – Мне тоже… уже…

Он ловко спрыгнул со ступеньки и протянул ей руку. Сердце Нино растаяло. Точно влюбилась, подумала она радостно. А потом железные двери гулко закрылись перед ними и гостеприимный вагон покатился по рельсам, раскачиваясь и набирая ход.

– Ну, я пойду, – неловко сказал парень. – Всего вам хорошего, Нино.

– И вам, – отозвалась она.

Он кивнул, развернулся и зашагал по тротуару вдоль по улице. Нино, растерянная, смотрела ему вслед так, словно не верила, что он уходит. Потом вздохнула. Ожидание чуда – отчаянное и безумное, но такое нелепое – таяло с каждой секундой. Рассчитывать больше было не на что.

Она в глубокой задумчивости направилась в другую сторону. И, с трудом сдерживая слёзы, уговаривала себя не терять голову, не разрушать свой прежний благополучный и спокойный мир, такой незыблемый и устойчивый, в котором ещё совсем недавно была счастлива. И всё же слабая надежда не покидала её, вопреки холодным и расчётливым доводам рассудка.

– Нино! – вдруг раздалось сзади.

Чуть не подпрыгнув от неожиданности, она обернулась. В её душе зажёгся свет. Георгий догонял её широкими шагами и вскоре оказался рядом.

– Знаете что? – выпалил он, задыхаясь. Нино смотрела на него снизу вверх и ждала. Догадывался ли он в эту минуту, что за этими большими глазами стоит личность со своим бескрайним космосом?

– Позвоните мне, если что, – сказал он ей тихим голосом. – Я там, на билете, номер записал.

С этими словами он что-то проворно вложил в карман её курточки и побежал обратно. Нино, на седьмом небе от счастья, глядела ему вслед, пока его фигура не растворилась в толпе прохожих.

А спустя мгновение, она, не веря собственным глазам, долго смотрела на ладонь, на которой, поблескивая серебряным замочком, лежал её маленький кожаный кошелёк. А из него торчал смятый трамвайный билет.

Мимо шли люди, поглощённые своими большими и маленькими проблемами, своими бедами и печалями, и им не было дела до Нино, как и ей теперь не было дела до них. Её больше не радовала тёплая весна, яркое солнце на голубом небосводе, буйное цветение природы и звонкое пение жаворонка. Потому что была она совершенно одна, а вокруг ни души – лишь тяжелая, неподвижная тишина, безответно поглотившая все краски и звуки жизни…

Неношеное платье

Время от времени старуха покашливала, и влажная мокрота протяжно хрипела у неё в бронхах, превращаясь в сладковатый слизистый комочек во рту. Она сидела в чёрной косынке перед гробом мужа и неотрывно теребила в руках носовой платок, часто поднося его к лицу и протирая уголком то глаза, то подрагивающие кончики губ, которые, казалось, вот-вот коснутся выпирающего подбородка. А порой медленно покачивалась в такт негромким, певучим причитаниям: «Ваня, милый ты мой, кровинушка! На кого ж ты меня покинул?! За что наказал? Теперь одна… Как же жить-то теперь?», и тогда солёные слёзы разъедали ей лицо, а мысли о трагической смерти мужа душили мучительно больно.

Чин отпевания подошёл к концу, но хромоногий дьячок в белой обожжённой рясе не ушёл: уселся себе в дальнем углу, отложил в сторонку дымящееся кадило и тихим однообразным голосом читал псалтырь. Дверь, как положено в таких случаях, была нараспашку и народ всё шёл и шёл: как-никак, а село у них большое. Одна толпа сменяла другую: одни шли, чтоб отдать последний поклон гробу, другие, чтобы поглазеть, как покоится в нём Иван. Крепкий мужчина, облачённый в новый тёмный пиджак, лежал, накрытый белой простынёй, с ликом Спасителя на груди, безвольно зажав погребальный крест в восковых руках. Слабый мерцающий огонёк свечи бросал косые лучи на его заострившийся нос и загорелый морщинистый лоб с насупленными бровями: он словно сердился на тех, кто уложил его в эту окроплённую святой водой холодную некрашеную домовину, сколоченную из свежеструганных сосновых досок.

Сельские бабы, только ступив в дом, принимались голосить с самого порога. Мужики же поначалу копошились в сенях, топали валенками, сбивая с них снег, затем украдкой заглядывали в горницу, где проходило прощание, жались по углам, больше удивлённые и испуганные, чем огорчённые. Входили бочком и, бросая несмелые взгляды на Ивана, торопливо скидывали шапки, крестились на иконы, обкладывали гроб мокрым, колючим еловым лапником и, оборачиваясь, сочувствие вдове выражали. Бабы рассаживались на лавках, что стояли полукругом перед гробом, пускали слезу, а потом удручённо головами в косыночках мотали и о чём-то шептались меж собой. Кто-то из них обронил, что, мол, рановато Иван отдал Богу душу, дюжий был мужик, мог бы ещё жить да жить. Вдова не повернула головы: всё шевелила губами немые причитания да теребила платок.

Глядь, в дом вбежал полоумный Васька-заморыш, ногами к гробу засеменил и раз – что-то сунул в ноги покойному.

– Эй, Васька, ты чё учудил, дуралей? – хмуро спросил сосед, наклонившись и дохнув табачищем с лёгким перегаром, когда тот примостился рядом.

– Да Васька чё? Васька всё село обежал, нигде цветов нету. Непогодица. Все Ваську журят, а Васька Ивану шоколадку…