Вне Объектива (ЛП)

Джуд медленно кивает, соглашаясь с этой идеей. Затем его завораживающие глаза пристально смотрят на меня, когда он спрашивает:

— А между нами что-то происходит?

Резко воздух выходит из легких, и я становлюсь парализованной.

«Да», кричит мое подсознание.

Но затем легкие делают вдох, и защита уже приходит в движение.

— Конечно… Я имею в виду, что мы поужинали, и ты тоже проводил меня до моей комнаты, — шучу я, не обращая внимания на его серьезный вопрос.

— Чарли,.. — произносит он, понижая голос.

Мне хочется закричать: «Чего ты хочешь от меня, Джуд!?» Он не может задавать мне подобные вопросы, если только не хочет услышать ответы, которые ему не понравятся.

— Почему ты расстроился, когда я пошутила про твою работу? — спрашиваю я, прищурив глаза. Если он хочет заставить меня чувствовать себя неловко, я сделаю то же самое и посмотрю, насколько ему это понравится. Мы оба скрываем демонов, но он, похоже, забыл об этом факте с тех пор, как мы были в раю. Я думала, мы веселимся и забываем обо всем, кроме нас, здесь и сейчас.

Руки Джуда с силой пробегают по волосам, когда он смотрит на океан.

— Это не та история, которую я всем рассказываю, — неопределенно говорит Джуд, как будто этого достаточно, чтобы закончить разговор. Черт возьми, так оно и есть.

Я откидываюсь на пододеяльник, пока тело не упирается в изголовье кровати. Я не говорю ни слова, не подталкиваю его к разговору. Честно говоря, было бы проще, если бы Джуд отключился, как это делаю я, закрыв тему, чтобы мы могли перейти к физической стороне наших «отношений». Таким образом, не было бы никакой путаницы в том, в чем заключается наше соглашение. Часть меня отчаянно хочет, чтобы Джуд открылся и раскрыл секреты, но я знаю, что это все усложнит. Мы должны просто придерживаться того, что лежит на поверхности: химического притяжения. Просто и ясно.

Джуд не двигается и не смотрит на меня. Руки сложены на груди, а глаза прикованы к океану за окном.

Но потом он начинает говорить, и сердце медленно рушится под тяжестью его слов.

— После колледжа я пошел работать в популярный журнал военным фотографом. Это цель, к которой стремится большинство специалистов в области фотожурналистики: освещать реальные новости в тех регионах мира, которые в этом нуждаются. Я стажировался в журнале во время учебы в колледже, и когда мне предложили эту должность, я был бы сумасшедшим, если бы отказался от нее.

Я понятия не имела, что Джуд - военный фотограф. Он сказал, что его нынешняя работа легче, чем предыдущая, но я не думала в таком контексте.

— Мы были размещены в разных деревнях Ирака. Командировка должна была длиться месяц, но в итоге они несколько раз продлевали её, и в общей сложности я пробыл там чуть больше восьми месяцев. Это были самые долгие восемь месяцев в моей жизни. — Когда Джуд говорит, его глаза темнеют, а челюсть крепко сжимается. — Война, которую мы ведем там, отличается от войн прошлого. Сегодняшние конфликты не ведутся на полях сражений. Вместо того чтобы маршировать войсками навстречу врагу с винтовками наготове, современные военные участвуют в городских боях. Мы должны были постоянно быть начеку, потому что враг мог быть где угодно. Не было разделения между войной и жизнью, только постоянная паранойя по поводу того, что может поджидать за углом.

Я закрываю рот рукой, не издавая ни звука.

— Сначала я пытался сосредоточиться на том, что мог контролировать: экспозиция, насыщенность и баланс белого в фотографиях. Я делал снимки, которые должны были шокировать западный мир, и отлично справлялся с этим. Я шаг за шагом следовал за подразделениями морской пехоты, протестующими и гражданскими лицами по разрушающимся кварталам и переполненным рынкам, чтобы сфотографировать участников боевых действий и пострадавших. Мирные жители страдают от нехватки продовольствия, больницы переполнены больными и ранеными, а целые деревни горят под тяжестью войны. Каждый вечер, когда я просматривал фотографии, пытаясь решить, какие из них отправить боссу, на меня обрушивались трагедии того дня. Я отталкивал все, усваивая непреодолимое страдание. Но ночью маскировка соскальзывала, и я начинал созерцать окружающую меня тьму, — Джуд делает паузу и тяжело вздыхает. — Но только когда я встретил Али, все, черт возьми, рухнуло.

Слеза скатывается по его щеке. Я поражена всем, что ему пришлось вынести. Что с ним могло случиться?

— Джуд, тебе не нужно продолжать.

Он с силой вытирает слезу и продолжает рассказ. Я думаю, ему было бы легче сказать все это сразу. Если Джуд сейчас остановится, я задамся вопросом, захочет ли он когда-нибудь снова поднять этот вопрос.

— Али был маленьким мальчиком, жившим в деревне, в которой мы находились под конец задания. Я видел его каждое утро, выпрашивающим еду вместе с остальными этими мальчиками-сиротами. Нас учили держать гражданских на расстоянии, оставаться беспристрастными наблюдателями. Я не мог понять культуру этой деревни. Голод может творить с людьми безумные вещи, но я не знал. Понятия не имел, каковы будут последствия. — Страдание, стоящее за его признаниями, наполняет мои глаза печальными слезами. Что могло случиться? — Чарли, он был таким чертовски худым, что я мог видеть каждую косточку в его теле. — Наконец Джуд смотрит на меня, и сердце разрывается надвое. — Я не мог просто проигнорировать это. Каждый день это давило на совесть. Чтобы быть хорошим военным фотографом, ты должен быть готовым подойти как можно ближе к объекту съемки, ни черта не чувствуя. Какой ублюдок может это сделать?

— Джуд, — прошу я сквозь тихие слезы. Мне хочется убедиться, что он поступил правильно, но не хочу его прерывать.

— После того, как думал об этом в течение нескольких дней, однажды утром я положил протеиновый батончик и немного хлеба в сумку для фотоаппарата, и отправился в деревню, чтобы найти его, как делал каждое утро. Он выучил несколько слов по-английски и спрашивал, как меня зовут и есть ли у меня семья в Америке. Спрашивал об этом каждый день, и каждый день я отвечал «нет» и продолжал идти. В то утро я сказал мальчику следовать за мной в переулок. Мне пришлось оттащить его; слишком много людей голодало, не только эти сироты, но и вся деревня. ООН пыталась отправить помощь, но она недостаточно быстро добиралась до этих маленьких деревень. Я дал ему еду, а он начал плакать. Али вгрызся в хлеб так быстро, как только мог. Но я не мог остаться; я уже слишком долго отсутствовал.

Медленными движениями я сползаю с кровати и обнимаю Джуда, не зная, что еще сделать. Я хочу протянуть руку и забрать каждую унцию печали; стереть ее начисто. Он не заслуживает того, чтобы чувствовать что-либо подобное.

— Мне стоило остаться. Теперь всю жизнь я жалею что оставил его с этой едой. — Его рыдание разносится по комнате, и я чувствую, как его сердце бешено колотится у моего уха.

— Джуд, ты покормил его. Он был такой голодный, а ты покормил его.

Я чувствую, как Джуд качает головой.

— Они нашли его. Группа подростков нашла его и попыталась украсть еду. Другие мальчики-сироты видели, как я отдал ее Али. Они сказали, что он бы не сдался, и избили его. Они убили его, чтобы получить этот гребаный протеиновый батончик. Из-за того, что я не смог просто выполнять свою работу и держаться подальше, Али умер.

— Нет! Джуд! — Я отстраняюсь, чтобы посмотреть Джуду в глаза, но его взгляд сосредоточен на кровати прямо над моей головой. — Если бы ты его не покормил, он бы все равно умер. Ты поступил правильно, Джуд. — Я знаю, что мои слова остаются без внимания. Я как будто смотрю на него через двустороннее зеркало; Джуд так далеко, но я вижу каждую эмоцию, запечатленную на прекрасных грустных чертах. Он не простил себя, и теперь до него не дойдет, ничего из того, что я скажу.

— Это не имеет значения, Чарли. Даже если бы не было Али, война меняет всех. Я каждый день наблюдал, как солдаты, коллеги и гражданские лица получают ранения или умирают. Это изматывает тебя. Необходимость постоянно быть начеку превращает тело в комок нервов. Когда я вернулся, мне поставили диагноз «посттравматический стресс», и некоторое время я посещал сеансы. Но даже психотерапевты не могут полностью справиться с этой травмой. У солдат есть миссия: уничтожить врага. У них есть собственный набор трудностей, и я не могу представить, каково это - убить кого-то. Но границы размыты для журналистов и фотографов. Мы должны подойти слишком близко, чтобы запечатлеть трагедию. Чем ближе мы подходим, тем лучше наши фотографии и тем больше переёбана психика. — Джуд вырывается из моей крепкой хватки и отходит, чтобы сделать несколько успокаивающих вдохов. — Теперь я просто привык жить с ночными кошмарами. С годами они уменьшились. И чем больше заполняю жизнь бессмысленной работой фотографа, тем меньше мне приходится думать о том, что там произошло.