Страница 15 из 17
– Голова кружится, – сухо сказал Гримберт. – Бывает. Значит, лангобардский князек присягнул короне и сделался владетелем Арбории?
– Да, этот Клеф ноныча тамошний хозяин, – Берхард по-лошадиному фыркнул, вложив в этот звук не то презрение, не то зависть. – Лангобардское отродье, ан гляди, выхватил у Господа Бога сладкое яблочко… Я так думаю, что господин сенешаль его не от большой любви наградил. И не оттого, что поверил в раскаяние.
– А от чего тогда?
– Каждый хозяин птичника знает, когда кормишь гусей, не кидай крупных кусков, не то они через этот кусок непременно поссорятся и начнут топтать друг друга. Арбория, я так думаю, и есть такой кусок. Чем терпеть грызню среди своих, лучше отдать вкусный кусок чужаку и через то получить его верность. Вот увидишь, мессир, прощенный Господом Богом и императором, Клеф как новоявленный христианин не замедлит предоставить престолу новые доказательства своей верности. Будет ссуживать императорский двор деньгами, выполнять малейшие прихоти короны, а уж перед Святым Престолом будет выстилаться, как может. Давать разрешения на новые монастыри, щедро одаривать монашеские ордена землями и золотом, платить десятину… Да и сожри его дьявол, этого Клефа. Что там с тобой дальше-то было?
– А?
– Сбежал, значит, из Арбории, а дальше-то как?
Дальше… Дальше… Гримберт попытался сосредоточиться на этих словах, чтоб прогнать из тела проклятую слабость.
– Дальше мне повезло. Посчастливилось наткнуться на остаток роты эльзасских кирасир, они направлялись на побывку в Монферратскую марку, ну и предложили мне место в обозе. Даже кормили по дороге.
– Эльзасцы – хорошие парни, – одобрительно проворчал Берхард. – Понятно, отчего помогли. У них покровительница – Святая Одилия, тоже слепая. Видать, решили, что добрый знак…
– Учитывая, что возвращалось их вдесятеро меньше против того, сколько уходило на штурм, им пригодятся добрые знаки, – согласился Гримберт. – Так я и оказался в Казалле-Монферрато.
– Говорят, милое местечко.
– Ровное и хорошо пахнет. – Гримберт не был уверен, способен ли Берхард разбирать злую иронию сказанного, потому улыбаться не стал. – Я не собирался там задерживаться. Оттуда до Турина – каких-нибудь восемьдесят миль, да все по дороге, даже слепой дойдет. Но…
– Дай угадаю – не дошел?
– Дошел только до границы между Туринской и Монферратской марками. Как оказалось, новый маркграф Туринский взялся делить с окрестными сеньорами ввозные пошлины, а пока не поделил, запер все границы на замок.
– Обычное дело. После Похлебки по-Арборийски в его казне небось дыр больше, чем в животе, в который полный заряд дроби вошел. Ну он и старается, значит, орехи лущит. И, видно, стараться ему еще долго, чертов Паук-то ему ничего, кроме долгов небось и не оставил…
– Придется постараться, – подтвердил Гримберт. – Но у него светлая голова, у нового маркграфа, он справится. Я слышал, Паук потратил немало времени, обучая его науке чисел, так что…
Берхард встрепенулся.
– Так, значит, правду болтают, будто бы новый маркграф, Гунтерих, был у Паука прежде конюхом?
– Кутильером, – поправил Гримберт. – Старшим оруженосцем.
Благодарение Альбам, здешний ледяной воздух быстро делает голос хриплым, можно не опасаться, что тот выдаст его чувства. Гримберт едва успел подавить едкий смешок. И уж точно их не выдадут его глаза, зеркало души…
Берхард присвистнул.
– Поди ж ты, оруженосцем… Ну и ну, мессир. Тут даже князишко Клеф от зависти удавился бы. Из оруженосцев в маркграфы, ну!
– Ты хочешь узнать, как я оказался в Салуццо или нет?
– Давай уж, слушаю.
– В этом чертовом Казалле-Монферрато я проторчал два месяца с лишком. Засел, как осколок в ране, ни туда ни сюда. До сих пор во рту привкус от тамошней воды. Паршивая там вода, Берхард, совсем дрянная…
– Это ты себе слизистую сжег, мессир, – хмыкнул Берхард. – Дело известное. Помилуй меня Бог тамошнюю воду пить, один чистый фтор…
– А ты думал, я поехал туда на лечебные воды? – Гримберт едва не рыкнул, но вовремя спохватился, сбавил тон. – Я хотел перейти тайком границу, но быстро сделалось ясно, что это непростое дело даже для зрячего. Пограничная стража свирепствовала так, точно поголовно была одержима лангобардским «Керржесом», превращающим людей в безрассудных садистов. Разъезды егерей, ловушки, капканы, секреты… Сунься я туда, живо остался бы не только без глаз, но и без головы в придачу.
– Ну, ты-то, кажется, не из тех, что сломя голову лезут, – мрачно хохотнул Берхард. – Может, потому до сих пор и небо коптишь.
– И что еще хуже, оставаться в Казалле-Монферрато я долго не мог. Там и поначалу не рай был, а уж потом… Торговые пути перекрыты пошлинами, цены на хлеб лезут до небес, мало того, выживший под Арборией сброд, хлынувший во все стороны, с голодухи начинал бесчинствовать. Начались грабежи, пожары…
Берхард понимающе хмыкнул.
– Из тебя даже нищий толком не вышел, мессир. А уж грабитель-то… Решил, стало быть, идти оттуда?
– Пока окончательно не сжег пищевод проклятым фтором. Решил, раз судьба не пускает меня на запад, обману ее, пойду на юг. Как знать, может, в Туринскую марку через Салуццо попасть будет проще.
Берхард равнодушно сплюнул. Судя по тому, что шлепка вслед за этим не послышалось, сплевывал он все в ту же пропасть.
– Зря решил, мессир. Как Арбория отгремела, туринцы все дороги перекрыли, не только с Монферратом.
Гримберт ответил ему усталым смешком.
– Жаль, я не знал этого раньше. Так я оказался в Салуццо. Отощавший, завшивленный, грязный, едва держащийся на ногах, я не собирался надолго здесь задерживаться. Горный воздух не для меня. Я собирался нанять проводника, чтоб тот тайными тропами перевел меня через границу, в Турин.
– Проводники просят плату за свою работу, – Берхард ухмыльнулся. – Чем ты собрался платить ему, мессир? Горстью вшей? Мозолями? Может, тряпьем, что на тебе надето? Или, может, собственным естеством? А что, тоже дело. Бра, конечно, не столичный Аахен, у нас тут по этой части нравы весьма простые, всяких хитрых изысков не знаем, но, как знать, раз уж из тебя не вышел ни нищий, ни разбойник, может, получился бы неплохой любовник?..
Гримберт испытал искушение поднять посох и обрушить его на то место, где предположительно должна была находиться голова Берхарда. Не стал и пытаться. Слепой человек делается медлителен и неловок, нечего и думать застать проводника врасплох. Возможно, раскроенная голова Берхарда утешила бы его, но ненадолго. Этот человек еще не исчерпал свой ресурс полезности.
– У меня были деньги, – спокойно произнес он. – Не очень много. Примерно двести денье.
– Скажи на милость! – вырвалось у Берхарда. – Изрядный капитал! Хотел бы я знать, мессир, где это ты умудрился сколотить его? Тебя признали королем уродцев на ярмарке в Локарно?
– Нет, – буркнул Гримберт, по-крысиному ощерившись. – Встретил по пути твою женушку. Пришлось поработать за тебя, но это того стоило. Представь себе, она дала мне по денье за каждый раз, когда ты был не в силах выполнить свой долг.
Дрянная шутка, неказистая даже по меркам городских калек, но Берхарду она пришлась по вкусу. Он искренне рассмеялся.
– Недурно, мессир. Кажется, ты выпил недостаточно целебной водицы из Монферрата, чтобы фтор растворил твой мозг без остатка. Ну, и где ты заработал свои монеты? Только не говори, что ты кого-то прирезал по пути.
– Я? Прирезал? – Гримберт поморщился, хоть и знал, что тряпица делает его лицо практически непроницаемым для чужого взгляда. – Взгляни на меня. Я слеп и изможден, и если мои кости все еще держатся вместе, то не потому, что их еще держат потроха, а потому, что смерзлись воедино. Кого бы я смог прирезать, скажи на милость? Кухонную мышь? Даже десятилетний ребенок легко справится со мной, хоть вооруженным, хоть нет.
– Ну, это верно… Однако где-то же ты заработал?
– Заработал, – Гримберт неохотно кивнул. – Скажем так, заложил… некоторые вещи, оставшиеся при мне с лучших времен. И нет, это была не золотая табакерка с вензелем императора. Кое-что… более личного свойства.