Страница 18 из 19
Казалось, что время остановилось, настолько удивительным выглядело все, что окружало нас здесь. Я словно вновь превратилась в маленькую девочку, озирающуюся вокруг разве что не с раскрытым от восторга ртом. И хотя с трудом представляла, что делаю в этом потрясающем дворце вместе со своим начальником, не могла не наслаждаться ситуацией, особенно когда оказалась в знаменитой Галерее красавиц.
Никогда не испытывала к живописи какого-то особенного трепета. Сама совсем не умела рисовать, а с творениями известных художников была знакома лишь в рамках учебной программы. Вот так – вживую, близко, на расстоянии лишь нескольких шагов не видела подобного.
А картины впечатляли настолько, что и мне, не имеющей к искусству никакого отношения, не требовались пояснения для оценки шедевров. Видя выверенное движение кисти, запечатленное на холсте, хрупкую красоту, ожившую в полотнах художника, я словно забыла о времени, всматриваясь в лица, над которыми было не властно время: прекрасные, юные, впечатляющие не внешним лоском, но щедростью судьбы, подарившей им такую неповторимую внешность. Каждой. Эти мысли настолько завладели мной, что я почти полностью прослушала рассказ аудиогида. А решив воспроизвести все по-новой, неожиданно наткнулась на внимательный взгляд Кирмана.
Он смотрел не на картины и не на убранство дворца – на меня – пристально и задумчиво, а от тронувшей губы легкой улыбки я ощутила озноб.
– Что-то случилось?
Филипп покачал головой.
– Нет. Нравится? – кивнул в сторону портретов, не глядя на них.
– Очень. Они потрясающие. Такие красивые… – я снова обернулась туда, где со стены за нами наблюдали более тридцати девушек. Но их взгляды не могли затмить одного, обращенного ко мне.
– Действительно, потрясающая, – его улыбка стала шире, а мое смятение усилилось. Мужчина произнес одними губами, и я скорее прочитала, чем расслышала: – Ты.
Щекам стало горячо, а ладони вспотели. Возьми он меня сейчас за руку – я бы умерла от стыда.
– Откуда у тебя такая неуверенность в себе, Саша? Ты прекрасна, отчего же смущаешься и краснеешь, как неловкая школьница?
Я и ощущала себя такой: неловкой девчонкой, которая не знает, как сделать следующий шаг, и немыслимым было поверить в то, что произносили его уста. Нет, я вполне адекватно оценивала свою внешность и знала о собственных достоинствах. Но слова «потрясающая» или «прекрасная» никак не подходили для описания, а слышать их от Филиппа было еще более удивительно. Он усмехнулся вдруг, рассматривая мою растерянность, и, взяв за плечи, развернул к огромному зеркалу. Пальцы разжались, но прежде чем покинуть меня, чуть коснулись волос. Неощутимо физически – о жесте мужчины подсказало лишь наше отражение – но меня окатило волной жара. Чем могла привлекать моя бледность или нездоровый румянец, сменяющие друг друга с молниеносной скоростью?
– Живая. Юная. Такая настоящая… и откровенно влюбленная… Что может быть прелестней в девушке, чем эта удивительная смесь? Я словно чувствую ее аромат, который затмевает иные ощущения…
Он произнес все вслух, или я начала наяву видеть сны? В бесконечной зеркальной глади отразилась мечта: далекая и недоступная, но склонившаяся в то мгновенье надо мной с неведомой прежде нежностью.
– Так что, красавица? – Филипп опять улыбнулся. – Почему ты в себя не веришь?
– У меня не было повода убедиться в том, что Вы говорите…
Что я могла ему поведать? Как меня задело невнимание? Как оно день ото дня утверждало мою ничтожность в собственных глазах? Красивым женщинам дарят цветы, в их честь слагают поэмы, им признаются в любви до гроба…
Последняя мысль отрезвила, и я, оторвавшись от зеркала, впилась глазами в стоящего рядом мужчину, вдруг понимая, что мне все это не нужно. Удивительные портреты, написанные по заказу короля, должны были увековечить красоту, но стала ли счастливей хоть одна из этих девушек от того, что ее черты навечно впитал мертвый холст? И был ли рядом тот единственный, который насладился этой прелестью и воспел ее в собственном сердце? Оценил в простоте будней и подарил теплоту взаимности?
– Почему твое отношение к самой себе зависит от моей прихоти? А если я глуп, Саша? Или слеп?
Это заявление казалось настолько нелепым, что я рассмеялась.
– Но ведь это неправда! Вы не… – это даже повторить не получилось. Передо мной находился самый достойный мужчина из всех, кого приходилось встречать. Умный, знающий, опытный, еще и невероятно привлекательный. А не нравиться ему я могла лишь по одном причине…
– Никогда не меряй себя чужим мнением. Ты достойна самого лучшего. Всегда. Если кто-то не оценил твои достоинства, не значит, что их нет. Если чувства остались безответными, не спеши с выводами, что ты недостойна любви. Проблема может быть совсем в ином…
– В чем? – я метнулась вслед за своими словами, торопясь услышать ответ. Приблизилась к Кирману почти вплотную, словно это могло понять его лучше.
– И тут не спеши, – он смотрел почти с нежностью, но к ней добавилось еще что-то, и я не могла интерпретировать его взгляд, потому молчала, ожидая, что мужчина сам все прояснит. Но Филипп не торопился с ответом.
– Если закончила любоваться картинами, пойдем: пора подумать о хлебе насущном. Ты наверняка проголодалась, да и время уже позднее.
При мысли о том, что нас ждет совместный ужин, настроение мгновенно улучшилось, хотя я и так была счастлива, ведь изначально настраивалась на совсем другое. Предполагала, что будет повторение горького угощения, преподнесенного мне в Париже. Это было вполне вероятно, учитывая отстраненность Кирмана все последние месяцы и его молчание на протяжении полета. Но музей, а теперь еще и ресторан… Казалось, что за спиной раскрываются крылья, а сдерживать улыбку становилось все труднее. И не хотелось это делать. Я расслабилась, всматриваясь в незнакомый пейзаж за окном. Старинные улочки и относительно невысокие дома, в окнах которых уже начал зажигаться свет, почему-то напоминали сказку, словно я рассматривала книжку с волшебными картинками, оживавшими при перелистывании страниц. До поездки о Мюнхене мне было известно лишь то, что он находится в Германии, а в аэропорту успела прочесть о некоторых достопримечательностях. Но изучать все в реальности было куда интересней, а компания добавляла ощущениям остроты.
Казалось, что самому Филиппу вид за окном был неинтересен: он почти все время смотрел на меня, улыбаясь, когда мое лицо заливалось румянцем из-за его внимания. Происходящего я не понимала. Мужчина изменился, поменял свое поведение по отношению ко мне, и никаких объяснений этому у меня не было. Но, отбрасывая прочь дерзкие мысли о том, что действительно интересна ему, я не могла не наслаждаться моментом. Пусть потом случится то, что должно, а пока я впитаю каждую капельку этого драгоценного времени.
Пешеходная улочка привела к ресторану, название которого я помнила из моей интернет-экскурсии.
– Мы идем в Придворную Пивоварню?
Я знала, что Кирман забронировал столик, и спорить не собиралась, хотя пиво терпеть не могла, потому посещение всемирно известного заведения меня абсолютно не привлекало. Но мелькнувшее на лице разочарование, по-видимому, не удалось скрыть, потому что мужчина рассмеялся и, легонько взяв за плечо, развернул к себе.
– Саша, это твоя проблема. Зачем ты собралась терпеть то, чего не хочешь на самом деле?
Вопрос заставил задуматься. А ведь такое случалось нередко. Я всю жизнь пыталась угодить кому-то: сначала родителям, смиряясь с покорностью матери и закрывая глаза на поведение отца, делала вид, что у нас нормальная, совершенно обычная семья. Привыкла к тому, что сделанные подарки чаще всего рассчитаны на вкус дарителя и не имеют ничего общего с тем, чего на самом деле желает тот, кому они предназначены. Принимала всякий раз с улыбкой и благодарностью, и мне даже в голову не приходило что-то возразить. Но именно тогда, находясь в нескольких шагах от известного на весь мир «Хофбройхауса» вдруг поняла, что Филипп прав. Кому и что я доказывала своим молчаливым принятием действительности? Старалась выглядеть любезной перед подругами, которые не удосуживались предусмотреть, какой дар на самом деле доставит радость? Или подстраивалась под общепринятые рамки приличий? Что в жизни было настоящего, МОЕГО, а не навязанного извне? И как я дожила до двадцати четырех лет, так и не научившись отстаивать собственные интересы?