Страница 51 из 61
А самая старая и мудрая цикада посоветовала:
— Надо сороконожку послать. У нее ног много, она скорее всех добежит.
Попросили цикады сороконожку сбегать за врачом, а сами стрекочут возле больной:
— Потерпи немного, потерли, потерпи!
Время идет, больная стонет, а врача все нет как нет. Полетели цикады посмотреть, не вернулась ли сороконожка к себе домой. Видят они: сидит сороконожка, обливаясь потом, на пороге своего домика, а перед ней — ворох соломенных сандалий.
Спросили ее цикады:
— Что же врач так долго не идет?
А сороконожка в ответ:
— Не видите разве, я спешу изо всех сил. Как надену сандалии на все свои ноги, так сразу же и побегу за врачом.
Тут только догадались цикады, что сороконожка, еще обувается в дорогу.
Упрямая жаба
Как-то раз жаба и краб шли вместе по дороге. Вдруг навстречу им скачет лошадь во весь опор.
— Ай, задавит! — испугался краб. — Спрячемся скорее в камнях!
Надулась жаба и пыхтит:
— А мне-то что? Прячься, если хочешь. Я как прыгну, от любого коня ускачу.
Спрятался краб в камнях, а жаба осталась посреди дороги. Но не успела отпрыгнуть она в сторону, и лошадь больно ударила ее копытом.
— Говорил я тебе! — упрекает жабу краб. — Так нет же! Вот теперь на кого ты похожа! Совсем тебя расплющило: глаза на лоб вылезли.
— Ничего они не вылезли, — стоит на своем жаба, — это я от злобы сама так вытаращилась! И с дороги я нарочно не сошла, могла бы лошадь-невежа и стороной объехать!
С той самой поры у жабы глаза навыкате.
Почему собака свою ногу бережёт
В старину, в далекую старину, у собаки было всего три ноги: две передних и одна задняя. На трех ногах далеко не ускачешь. Пришла собака к старшему из богов и просит:
— Нос у меня хороший, чует любую дичь; уши хорошие, слышат каждый шорох; но к чему они, если мне на трех ногах никого не догнать? Будь милостив, сделай мне четвертую ногу!
Видит бог, и правда: у собаки от голода бока впали. Пожалел он ее и слепил ей из глины еще одну заднюю ногу.
Бережет эту ногу собака. Каждый раз, как остановится у куста или около забора, высоко задирает ее кверху, чтобы не размокла. Боится, не пришлось бы снова на трех ногах ковылять.
Вечер девятый
Девушка с чашей на голове
В старину, не слишком от нас отдаленную, жил в уезде Катано́ провинций Кава́ти некий человек по имени Санэта́ка, носивший звание Биттю-но ками, правителя округа Биттю, и владел он несметными богатствами. Было у него всего вдоволь, ни в чем не терпел он недостатка.
Человек он был возвышенных мыслей: любил музыку и поэзию. Когда расцветали вишни, то под сенью их ветвей грустил он о том, что скоро осыплется непрочный вишневый цвет, слагал стихи и любовался спокойным весенним небом. Супруга его любила читать сборники стихов — «Коки́нсю»[102], «Манъё-сю»[103], повесть «Исэ́-моногата́ри»[104] и романы того времени. Глядя на полную луну, вздыхала она, что рассвет прогонит ночь. Ничто не омрачало их сердец. Жили они в полном согласии, неразлучные, как пара мандаринских уток.
Одного только не хватало супругам для полного счастья: не было у них детей. День и ночь печалились они об этом, и вот наконец посетила их нежданная радость: родилась у них дочка. Не выразить словами, как обрадовались отец и мать. Безмерно берегли они ее и лелеяли. Утром и вечером молились богине Каннон, совершали паломничество в Хасэ[105], моля о благополучии и счастье своей дочери.
Так безмятежно текли месяцы и годы. Но когда исполнилось химэги́ми[106] тринадцать лет, матушку ее посетила вдруг тяжелая болезнь. Чувствуя, что не сегодня-завтра покинет этот мир, призвала она к себе свою дочь и, поглаживая ее волосы, блестящие, нежные, как листья весною, вздохнула:
— Увы, жестокая судьба! Не дождалась я, чтоб исполнилось тебе лет семнадцать — восемнадцать, не успела выдать тебя замуж… Тогда бы умерла я со спокойным сердцем… Да не сбылось это, оставляю я тебя, малолетнюю… — И при этих словах полились у нее слезы.
Химэгими тоже заплакала вместе с матерью.
Тогда мать глубоко-глубоко вздохнула, достала стоявший неподалеку ларчик и поставила его на голову дочери. Потом воткнула в волосы дочери гребень, наверно, самый тяжелый на свете, а сверху надела чашу-хати[107], такую большую, что она закрыла голову девочки до самых плеч, и затем произнесла такие стихи:
И с этими словами отошла в иной мир.
Отец, пораженный горем, стал плакать и сетовать:
— О, зачем покинула ты нашу юную дочь, зачем скрылась от нас неизвестно куда!
Но что делать! Как ни грустна была последняя разлука, а пришлось предать умершую огню на погребальном костре. Там обратился в дым ее прекрасный образ: безжалостный ветер развеял лик, сиявший, подобно полной луне.
Отец подошел к химэгими и попробовал было снять у нее с головы чашу, но не смог. Чаша словно приросла.
— О несчастье! Лишилась ты своей матери. Так нет же! Злой судьбе этого показалось мало, наградила она тебя неслыханным уродством. Какое горе! — печалился он.
Но еще того больше грустила осиротевшая дочь. Все время молилась она о душе матери. Образ ее всегда стоял перед глазами химэгими.
Когда весною опустеют ветки сливы, растущей у застрехи дома, когда облетают вишни и остается на них лишь негустая листва, грустно становится на сердце. Но дождись новой весны, и цветы раскроются снова.
Луна зайдет за гребни гор, ночной мрак поглотит ее, но на следующий вечер она появится вновь. Увы, милые образы ушедших от нас людей не являются нам с полной ясностью даже в сновидениях. И нет того дня, и нет того вечера, и нет того перекрестка дорог, на котором кто-нибудь хоть однажды повстречал наяву тех, кто ушел безвозвратно в иной мир. Кружатся мысли в голове, как колесо, вертящееся вхолостую, но нет сил остановить колесо судьбы.
Через некоторое время собрались вместе родные и близкие отца химэгими и стали толковать, что не годится мужчине до конца своих дней оставаться одиноким:
— Что пользы без конца печалиться, подстелив в изголовье влажный от слез рукав! Как бы ни была дорога сердцу та, что покинула наш мир, но пора унять свою скорбь.
Санэтака ответил им, что, конечно, супруги ему уже не вернуть, а печаль вдовца слишком тяжела, и нет пользы в вечных жалобах, и что, словом, он последует их благому совету. Все, как один, очень обрадовались, стали искать ему подходящую невесту, и вскоре он вновь женился.
Так изменчив наш мир, а сердце человеческое непрочно, как вишневый цвет. Когда минула осень и облетели с веток алые листья клена, во всем доме лишь одна химэгими еще печалилась об умершей.
102
«Коки́нсю» — знаменитая поэтическая антология. Создана в 905 году. В основном содержит пятистишия — танка. Значение ее в истории японской поэзии огромно. Образованные люди знали «Коки́нсю» наизусть.
103
«Манъёсю» — поэтическая антология, составленная в середине VIII века. Включает много замечательных стихов, в том числе и «длинных песен» (нагаута).
104
Повесть «Исэ-моногатари» была создана предположительно во второй половине IX века или в начале X. Автором ее считается прославленный поэт, красавец и любезник того времени Аривара́но Нарихи́ра (825–880). Повесть состоит из ряда коротких новелл, повествующих о любовных похождениях одного придворного. Новеллы обязательно содержат в себе стихи-танка.
105
Хасэ́. — В Хасэ находится знаменитый буддийский храм, посвященный богине Каннон.
106
Химэги́ми — титул знатной девушки или молодой женщины в старой Японии.
107
Xати́ — (санскр. патра) — широкая чаша из камня, дерева или металла с плоским дном; в данном случае деревянная. Буддийские монахи собирают в нее подаяния.