Страница 27 из 61
Открыли дверь первой кладовой, а она доверху полна отборного риса.
— Вот это хорошо! — говорит отец среднему сыну. — Рис для крестьянина — первое дело.
Открыли дверь второй кладовой, а она вся набита свертками шелка.
— Молодец! — говорит отец младшему сыну. — Большое богатство нажил.
А третью кладовую он и смотреть не стал, повернул сразу к дому.
— Что же, отец! — воскликнул старший сын. — В мою кладовую даже заглянуть не хочешь?
— А зачем в нее заглядывать? — отвечает отец. — Только перед гостями срамиться. Ты ведь с одним узелком пришел!
— Не обижай меня! Разве я тебе не такой же сын, как другие?
Делать нечего. Нехотя отпер старик дверь третьей кладовой. И вдруг оттуда рекой хлынули золотые монеты. Все даже зажмурились — так ярко они сверкали.
Смотрят гости, и от удивления никто слова вымолвить не может. Тут старший сын говорит им:
— Берите все по горсти золота, прошу вас, не стесняйтесь! Там еще много останется! А после пойдемте к нам пировать!
Сели гости пировать. Старший сын налил всем чудесного вина, и — пошло веселье!
— Все хорошо, одно только жаль! — сетует отец. — Уж очень я стар! Не то сплясал бы на радостях!
— Сейчас я помогу тебе найти твои молодые ноги, — сказал старший сын и ударил раз-другой старика по спине метелкой.
— Что ты делаешь, непочтительный сын! — удивились гости. Только смотрят: старик отец из седого стал черноволосым бодрым мужчиной — больше тридцати лет никак не дашь! Вскочил он и заплясал. Тут все старики и старухи давай просить, чтобы их тоже метелкой постегали. Дряхлая бабушка и та помолодела. Вслух она поблагодарила, но про себя ворчала:
— Пожалел внучек метлы! Мог бы сделать меня и еще помоложе, чтобы выглядела я лет на двадцать, или, того лучше, на семнадцать.
Все пустились в пляс, только бабушка не стала плясать, куда-то исчезла. Наконец хватились ее, начали искать: глядь, а от метлы одни изломанные прутья остались! Лежит рядом на полу пустой бабушкин халат, а в одном его широком рукаве барахтается грудной младенец, плачем заливается.
Делать нечего, пришлось внукам нянчить собственную бабушку. А метла так и пропала. Вот почему теперь старики больше не молодеют.
Красавица на портрете
Много лет тому назад жил в одной деревне человек недальнего ума по имени Гомбэй. Исполнилось ему тридцать лет, перевалило за сорок, а он все еще в холостых ходил. Девушки только подсмеивались над его простотой.
Вдруг однажды под вечер пришла в его кривую лачужку незнакомая красавица и просит:
— Будь милостив, приюти меня под твоей крышей хоть на одну ночь.
Изумился Гомбэй, но охотно принял гостью. Сели они ужинать, а как поужинали, девушка просит снова:
— Вижу я, живешь ты один. И я одинока. Возьми меня в жены.
Обомлел от счастья Гомбэй.
С той самой поры он так полюбил свою молодую жену, что никакая работа у него больше не ладилась. Начнет плести соломенные сандалии, а сам с жены глаз не сводит. Плетет-плетет и не заметит, что вышли они у него величиной с корыто, обуть нельзя. Станет мастерить соломенный плащ, а сам все на жену глядит. И выйдет у него плащ, как на великана, надеть нельзя.
Пойдет Гомбэй работать в поле — и тут у него работа не спорится. Ударит мотыгой раз, ударит другой — и бежит поглядеть на жену. Вскопает одну борозду — и скорей домой: «Жена, где ты?» Наглядится на нее вдосталь и снова берется за мотыгу.
Увидела красавица, что не идет у Гомбэя дело. Отправилась она в город и заказала художнику свой портрет.
— Смотри, как похоже, — сказала она мужу. — Повесь этот портрет возле поля на ветке шелковичного дерева и любуйся сколько душе угодно.
Перестал Гомбэй то и дело прибегать с поля домой. Взглянет на портрет, а лицо жены улыбается на нем как живое. Налюбуется Гомбэй — и снова за мотыгу. Так до вечера и трудится.
По вот однажды налетел сильный ветер, сорвал портрет с ветки и унес в самые небеса. Плача, воротился Гомбэй домой и рассказал жене о своем горе.
Жена стала его утешать:
— Не печалься! Я велю художнику сделать другой портрет, еще лучше прежнего.
Долго портрет кружился в небе, как сухой листок, и наконец упал на землю в саду князя. Увидел князь красавицу на портрете и захотел во что бы то ни стало добыть ее себе в жены.
— Есть, значит, на свете такая красавица, раз с нее портрет нарисован.
И приказал своим кэраям:
— Разыщите ее непременно! И приведите ко мне во дворец волей или неволей.
Стали княжеские кэраи рыскать по соседним деревням и всем встречным портрет показывать:
— Не видали ли вы такой женщины?
В одной деревне говорят: «Не видели», в другой отвечают: «Не знаем!»
Наконец дошли кэраи до того селения, где жил Гомбэй.
Посмотрели на портрет крестьяне и сразу признали:
— A-а, да ведь это хозяюшка Гомбэй-дона[47]. Она самая!
Пошли кэраи к нему в лачужку. Смотрят, а там красавица, точь-в-точь такая, как на портрете.
— По княжескому повелению мы должны отвести но дворец эту женщину, — сказали кэраи.
Начал их молить Гомбэй:
— Сжальтесь! Помилосердствуйте!
Но они и слушать его не стали. Потащили жену из дому силой. Гомбэй так плакал, что слезы у него ручьями текли. Жена его тоже плакала, но, покидая дом, успела шепнуть мужу:
— Не отчаивайся! Как только наступит канун Нового года, приходи под вечер к княжескому замку продавать ветки новогодних сосен. Я найду случай с тобой повидаться.
Остался Гомбэй снова один и начал дни считать: скоро ли старый год к концу придет?
Наконец наступил долгожданный канун Нового года. Взвалил Гомбэй себе на спину столько сосновых веток, сколько мог унести, и направился к замку. Стал он прохаживаться перед замком, громко выкрикивая;
— Новогодние сосны! Новогодние со-осны!
А жена Гомбэя, с тех пор как попала во дворец, ни разу не улыбнулась. Уж и так старался князь развеселить ее, и этак — ничто не помогало. Напрасно старались шуты, плясуны и музыканты.
Как только услышала красавица голос Гомбэя, так и просияла радостной улыбкой.
Несказанно обрадовался князь.
— Ну, если тебе так нравятся торговцы соснами, — воскликнул он, — я сам буду сосны продавать.
Вышел князь за ворота и надел на себя жалкие лохмотья Гомбэя, а Гомбэй облачился в княжеский наряд. Случилось так, что лицом был он похож на князя, как родной брат.
Ходит князь вокруг замка да кричит:
— Новогодние со-осны! Новогодние со-осны!
А красавица велела слугам:
— Впустите в ворота вашего господина и заприте их накрепко. Никому больше не отворяйте!
Вошел Гомбэй в ворота дворца, а навстречу ему жена бежит! Счастье их никакими словами не описать.
Ходил князь, ходил, кричал-кричал, пока не надоело. Вернулся он к воротам. Глядит: железные ворота наглухо заперты. Начал он стучать изо всех сил:
— Эй, разини, не видите, что ли? Ваш князь за воротами стоит!
Отвечают ему стражники:
— Проваливай отсюда, полоумный бродяга, пока голову тебе не снесли. Наш князь там, где ему быть надлежит, у себя в покоях.
Как ни уверял князь, как ни спорил — никто ему не поверил. Так и не впустили в замок.
Пришлось князю всю жизнь по большим дорогам скитаться.
Гомбэй остался со своей красавицей женой в княжеском замке, и до смерти прожили они дружно и счастливо.
Вечер пятый
Подарок девы озера
Давным-давно, когда нынешний город Тоно́ был еще деревней, жил в тех местах крестьянин по имени Магосиро. Был он трудолюбив, работал не покладая рук, а все не выходил из горькой бедности. Вдобавок жена досталась ему бранчливая да сварливая. Недаром говорят: злая жена все равно что сто лет неурожая. В доме от нее житья не было, целый день ворчала она и бранилась.
47
Дон — вежливая приставка к имени (в крестьянской речи).