Фейтфул-Плейс

– Ты в полицию звонила?

– Нет, только тебе.

– Кто еще знает?

– Только строители, два молодых поляка. Они закончили работу и пошли в дом пятнадцать спросить, кому вернуть чемодан, но там сейчас студенты живут, и они отправили поляков к маме с папой.

– И ма не растрепала всей округе? Точно?

– Фейтфул-Плейс уже не та, в половине домов поселились или студенты, или яппи, мы их и по именам не знаем. Каллены остались, Ноланы и кое-кто из Хирнов, но ма не хочет ничего им говорить, пока не сообщила Дейли. Это было бы неправильно.

– Хорошо. Где чемодан сейчас?

– В гостиной. Может, зря строители его трогали? Но им ведь нужно было продолжать работу…

– Все нормально. Только не надо его трогать лишний раз. Приеду, как только смогу.

Секундное молчание.

– Фрэнсис… Не хочу себя накручивать, но это ведь, боже упаси, не значит, что Рози…

– Мы пока ничего не знаем, – сказал я. – Не дергайтесь, ни с кем не говорите и ждите меня.

Я выключил мобильник и быстро оглянулся на квартиру. Дверь Холли была по-прежнему закрыта. Докурив сигарету в один марафонский затяг, я отшвырнул окурок, закурил новую и позвонил Оливии.

Та даже не поздоровалась:

– Нет, Фрэнк. Только не сегодня. Исключено.

– Лив, у меня нет выбора.

– Ты просил проводить с Холли каждые выходные. Умолял. Если ты не хочешь…

– Хочу. У меня ЧП.

– У тебя всегда ЧП. Отдел как-нибудь обойдется без тебя пару дней. Фрэнк, что бы ты ни воображал, ты не такой уж незаменимый.

Со стороны голос Лив мог показаться веселым и непринужденным, но она была в ярости. Звон ножей и вилок, взрывы смеха и что-то похожее на, господи прости, фонтан.

– Это не по работе, – сказал я. – Это семейное.

– Разумеется. И никак не связано с тем, что у меня четвертое свидание с Дермотом?

– Лив, я многое бы отдал, чтобы подпортить вам с Дермотом четвертое свидание, но никогда не пожертвую временем с Холли. Ты же меня знаешь.

Короткая недоверчивая пауза.

– Что за семейное ЧП?

– Пока не знаю. Джеки звонила от родителей в истерике, ничего толком объяснить не может. Мне срочно надо туда.

Снова пауза.

– Ладно, – устало выдохнула Оливия. – Мы в “Котери”, вези ее сюда.

У шеф-повара “Котери” собственное кулинарное шоу, и его до небес превозносят все воскресные газеты. Спалить бы эту столовку к чертовой бабушке.

– Спасибо, Оливия. Серьезно, спасибо. Если смогу, заберу ее попозже или завтра утром. Я тебе позвоню.

– Хорошо. Если сможешь, конечно, – сказала Оливия и дала отбой.

Я выбросил сигарету и пошел внутрь, чтобы продолжить бесить женщин в своей жизни.

Холли, скрестив ноги, сидела на кровати с компьютером на коленях. Вид у нее был обеспокоенный.

– Солнышко, – сказал я, – у нас проблема.

Она показала на ноутбук:

– Пап, смотри.

На экране большими фиолетовыми буквами в окружении уймы мигающих картинок было написано: “Вы умрете в 52 года”. Дочка выглядела порядком расстроенной. Я сел на кровать позади Холли и усадил ее вместе с компьютером к себе на колени:

– Это еще что?

– Сара нашла этот тест в интернете, и я прошла его за тебя, и вот результат. Тебе сорок один.

Господи, только не сейчас.

– Цыпленок, это же интернет. Там чего только не понапишут. Не стоит всему верить.

– Но тут сказано!.. Они все подсчитали!

Оливия будет в восторге, если я верну Холли в слезах.

– Давай кое-что покажу, – сказал я, протянул через нее руки, закрыл свой смертный приговор, открыл вордовский документ и напечатал: “Ты космический пришелец. Ты читаешь это на планете Бонго”. – Ну. Правда это?

Холли хихикнула сквозь слезы:

– Конечно, нет.

Я поменял цвет текста на фиолетовый и выбрал навороченный шрифт:

– А сейчас?

Дочь покачала головой.

– А если я сделаю так, чтобы компьютер сперва задал тебе кучу вопросов, а потом выдал это? Тогда была бы правда?

На секунду мне показалось, что я все уладил, но тут ее узкие плечики снова напряглись.

– Ты сказал “проблема”.

– Да. Придется нам с тобой немножко скорректировать наши планы.

– Я возвращаюсь к маме, да? – спросила Холли, обращаясь к ноутбуку.

– Да, милая. Мне ужасно жаль. Я заберу тебя, как только смогу.

– Ты опять нужен на работе?

Это “опять” ожгло меня больнее, чем самый хлесткий сарказм Оливии.

– Нет, – сказал я, склонив голову набок, чтобы видеть лицо Холли. – Работа ни при чем. Пусть катится колбаской, правда?

Я заслужил слабую улыбку.

– Помнишь тетю Джеки? У нее большая проблема, и ей нужно, чтобы я прямо сейчас ее решил.

– А мне с тобой нельзя?

И Джеки, и Оливия, бывало, намекали, что Холли неплохо бы познакомиться с родней отца. Я бы скорее помер, чем допустил, чтобы Холли окунула ножки в клокочущий котел семейного безумия Мэкки. Да еще этот зловещий чемодан…

– Не сегодня. Как только я все утрясу, позовем тетю Джеки куда-нибудь на мороженое, ладно? Для поднятия духа?

– Ага, – сказала Холли с усталым вздохом, совсем как Оливия. – Будет весело. – Она высвободилась из моих объятий и принялась убирать свои вещи назад в рюкзак.

В машине Холли всю дорогу беседовала с Кларой, шепча так тихо, что я не разобрал ни слова. На каждом светофоре я поглядывал на нее в зеркало заднего вида и обещал себе, что заглажу вину: раздобуду номер семьи Дейли, брошу проклятый чемодан у них на пороге и отвезу Холли спать на ранчо Линча. Я уже понимал, что ничего не выйдет: Фейтфул-Плейс и этот чемодан давным-давно дожидались моего возвращения и, заполучив меня, так скоро не отпустят.

В записке не было никакой девичьей патетики, Рози таким никогда не страдала.

Знаю, все это ужасно неожиданно. Пожалуйста, не надо думать, что я врала нарочно. Я все взвесила, это мой единственный шанс прожить жизнь так, как я хочу. Жаль, если мое решение обидит, расстроит и разочарует. Было бы здорово услышать пожелания удачи в новой жизни в Англии! Но если сейчас это слишком тяжело, я пойму. Обещаю, что когда-нибудь вернусь. До встречи, с большущей любовью, Рози.

Между минутой, когда она оставила записку на полу комнаты в доме шестнадцать, где мы в первый раз поцеловались, и минутой, когда она собиралась перекинуть чемодан через ограду и удрать, что-то произошло.

2

Не зная, где искать, Фейтфул-Плейс не отыщешь. Район Либертис веками разрастался, как сорняк, без всякой помощи со стороны градостроителей, а Фейтфул-Плейс – узкий тупичок, припрятанный в самой середке, будто неверный поворот в лабиринте. Улица находится в десяти минутах пешком от Тринити-колледжа и пафосных бутиков на Графтон-стрит, но в мое время мы не ходили в Тринити, а типчики из Тринити не совались к нам: район был не то чтобы сомнительный, но обособленный – заводские рабочие, каменщики, пекари, безработные да редкие везунчики с гиннессовской пивоварни с медицинской страховкой и вечерними курсами. Либертис – “Свободы” – получили свое название сотни лет назад, потому что шли своим путем и жили по собственным правилам. На моей улице правила были такие: каким бы голодранцем ты ни был, будь добр в свою очередь проставиться в пабе; если твой дружбан ввязался в драку, оттаскивай его при первой крови, чтобы никто не уронил фасон; свой герыч на улицу не тащи; будь ты в этом месяце хоть анархо-панк-рокером, топай на воскресную службу и, что бы ни случилось, никогда ни на кого не стучи.

Я припарковался в нескольких минутах от дома и пошел пешком: незачем родне знать, на чем я езжу, и видеть детское кресло на заднем сиденье. Ночной воздух в Либертис остался прежним – теплым и неспокойным, ветер гнал по улице пакеты из-под чипсов и автобусные билеты, из пабов доносился пьяный гам. Отирающиеся по углам торчки теперь для пущего лоску форсили побрякушками поверх спортивных костюмов. Двое из них смерили меня взглядом и двинули было ко мне, но передумали при виде моей широкой акульей улыбки.