Фейтфул-Плейс

– Его зовут Дермот, и да, с ним.

– А ведь он четвертую неделю тебя выгуливает, верно? – впечатлился я. – Скажи-ка, уж не готовится ли нынче Главный Вечер?

Оливия повернулась к лестнице:

– Холли! Твой отец приехал!

Улучив момент, я протиснулся мимо нее в прихожую, и на меня повеяло “Шанель № 5” – этими духами она пользовалась, сколько я ее знаю.

– Папочка! – донеслось сверху. – Иду-иду-иду! Я только… – И Холли что-то увлеченно залопотала, нимало не заботясь, слышно ее или нет.

– Не спеши, солнышко! – крикнул я по пути в кухню.

Оливия следовала за мной.

– Дермот с минуты на минуту будет здесь.

Я не понял, угрожает она или оправдывается.

– Не нравится мне морда этого парня. У него нет подбородка. Никогда не доверял мужикам без подбородка.

Я распахнул дверцу холодильника и заглянул внутрь.

– Что ж, к счастью, твой вкус на мужчин никого тут не волнует.

– Если у вас все серьезно, он будет постоянно отираться рядом с Холли. Напомни, как его фамилия?

Однажды, когда дело у нас уже шло к разводу, Оливия шарахнула дверцей холодильника мне по голове. Видно было, что сейчас ее так и тянуло повторить. Я продолжал стоять, нагнувшись, чтобы ей было сподручней, но она сдержалась:

– Зачем тебе?

– Пробью его по базе. – Я достал пакет апельсинового сока и взболтал: – Что это за хрень? Когда ты перестала покупать нормальные продукты?

Оливия поджала чуть подкрашенные губы:

– Фрэнк, не смей пробивать Дермота ни по какой базе.

– У меня нет выбора, – бодро сказал я. – Надо ведь убедиться, что он не педофил!

– Господи, Фрэнк! Он не…

– Может, и нет, – признал я. – Вероятно, нет. Но, Лив, наверняка-то ты не знаешь. Лучше проверить, чем потом жалеть.

Я открыл сок и сделал большой глоток.

– Холли! – повысила голос Оливия. – Поторопись!

– Я не могу найти лошадку! – Сверху послышался топот.

– Они вечно подкатывают к матерям-одиночкам с милыми детишками, – сказал я. – И удивительно то, что у большинства из них нет подбородка. Никогда не замечала?

– Нет, Фрэнк, не замечала. И я не хочу, чтобы ты пользовался служебным положением, чтобы запугивать…

– Присмотрись, когда по телику очередного педа покажут: всегда белый фургон и никакого подбородка, гарантирую. Что за тачку водит Дерьми?

– Холли!

Я отхлебнул еще сока, вытер горлышко рукавом и сунул пакет обратно в холодильник:

– На вкус как кошачья моча. Если я алименты увеличу, сможешь на приличный сок раскошелиться?

– Будто тебе это по карману, – с нежным холодком сказала Оливия и глянула на часы. – Если утроишь, может, и хватит на пакет в неделю.

Если долго дергать кошку за хвост, она выпустит коготки.

Нас спасла пулей выскочившая из своей комнаты Холли.

– Папа-папа-папа! – что было мочи вопила она.

Я подошел к подножию лестницы как раз вовремя: Холли вертящейся петардой скатилась в мои объятия в облаке спутанных золотистых волос и розовых искр, обвила меня ногами и стукнула по спине школьным рюкзаком и видавшей лучшие деньки пушистой пони по имени Клара.

– Здорово, мармозетка, – сказал я, чмокнув дочь в макушку. Холли была легкой, как фея. – Как неделя прошла?

– Дел по горло, и я тебе не мармозетка, – сурово сказала она, держась со мной нос к носу. – А что такое мармозетка?

Холли девять лет, она тоненькая, ранимая и как две капли воды похожа на родню с материнской стороны; мы-то, Мэкки, крепкие, толстокожие, с жесткими волосами, рождены для тяжелого труда в дублинском климате. Только глаза у нее не как у матери. Когда я впервые ее увидел, она уставилась на меня моими собственными глазами – два огромных синих озера, поразивших меня почище электрошокера. До сих пор от них у меня сердце начинает заходиться. Пускай Оливия и соскребла с себя мою фамилию, как устаревший адресный ярлык, забивает холодильник соком, от которого меня воротит, и приглашает Педофила Дерьми на мою половину кровати, но от этих глаз ей никуда не деться.

– Это волшебная фея-обезьянка, которая живет в зачарованном лесу, – сказал я.

Холли бросила на меня взгляд, в котором читалось одновременно “ух ты” и “ври больше”.

– И чем же ты так занята?

Дочка соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.

– Мы с Хлоей и Сарой заводим собственную группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому что мы придумали танец, и можно мне белые сапожки? И Сара написала песню, а еще…

В какой-то миг мы с Оливией чуть не улыбнулись друг другу поверх ее головы, но Оливия вовремя опомнилась и снова посмотрела на часы.

На подъездной дорожке мы столкнулись с моим приятелем Дерьми – образцово законопослушным парнем, который ни разу даже не припарковал свою “ауди” на двойной сплошной (это я знаю наверняка, потому что пробил его номера, еще когда он впервые ужинал с Оливией) и вовсе не виноват, что выглядит так, будто вот-вот рыгнет.

– Добрый вечер. – Он кивнул судорожно, как если бы его поджаривали на электрическом стуле. – Привет, Холли.

– Как ты его называешь? – спросил я Холли, пристегнув ее в детском кресле; тем временем прекрасная, как Грейс Келли, Оливия целовала Дерьми в щеку на пороге.

Холли пригладила гриву Клары и дернула плечами:

– Мама хочет, чтобы я звала его “дядя Дермот”.

– А ты что?

– Вслух никак не называю. А про себя зову Осьмирожей. – Она глянула в зеркало заднего вида, проверяя, не попадет ли ей за это прозвище, и приготовилась строптиво выпятить подбородок.

– Прекрасно! Да ты вся в меня! – рассмеялся я и, не сняв машину с ручника, с ревом развернулся. Оливия и Осьмирожа так и подскочили.

С тех пор как Оливия образумилась и вышибла меня из особняка, я живу в огромном многоквартирном доме на набережной, который был построен в девяностые, судя по всему, не кем иным, как Дэвидом Линчем. Ковры здесь такие пушистые, что напрочь заглушают шаги, зато, как вокруг гудят пять сотен мозгов, слышно даже в четыре утра – это мечтают, надеются, тревожатся, планируют и думают жильцы. Я вырос в захудалом многоквартирнике и, казалось, могу привыкнуть даже к жизни на птицефабрике, но тут другое. Всех этих людей я не знаю, даже не вижу никогда. Понятия не имею, как и когда они приходят и уходят. Почем знать, может, они вообще дом не покидают, забаррикадировались в своих квартирах и ворочают мозгами. Даже во сне я краем уха прислушиваюсь к этому гудению, готовый выпрыгнуть из постели и защитить свою территорию.

Мой личный уголок Твин Пикса обставлен в стиле “шик разведенца”: я живу здесь уже четыре года, а квартира по-прежнему выглядит так, будто фургон для перевозки мебели еще не прикатил. Исключение составляет разве что комната Холли, загроможденная пастельных оттенков пушистыми штуковинами, какие только известны человечеству. В день, когда мы с дочерью отправились выбирать мебель, я наконец вырвал у Оливии одни выходные в месяц и готов был скупить для Холли все три этажа торгового центра. Я-то почти уверился, что никогда больше ее не увижу.

– Чем завтра займемся? – осведомилась дочка, волоча Клару за ногу по устланному ковром коридору. Еще недавно она бы визжала как резаная при одной мысли, что лошадка коснется пола. Моргнуть не успеешь, как все меняется.

– Помнишь, я тебе воздушного змея подарил? Если сегодня доделаешь всю домашку, а завтра не будет дождя, пойдем в Феникс-парк и я научу тебя его запускать.

– А Саре можно пойти?

– После ужина позвоним ее маме.

Родители дочкиных подружек во мне души не чают. Апогей родительской сознательности – отправить чадо в парк под надзором детектива.

– Закажем на ужин пиццу?

– А как же, – сказал я.

Образ жизни Оливии запрещает любые пищевые добавки – исключительно органический, богатый клетчаткой провиант, и если я не послужу противовесом, дочь вырастет вдвое здоровей всех своих подруг и будет чувствовать себя белой вороной.

– Почему бы и нет? – добавил я, отпер дверь и получил первый намек на то, что пиццы нам с Холли сегодня не видать.