Фейтфул-Плейс

– И что? Они все в курсе. Они и сами еще не нагулялись, мы просто развлекаемся. Ничего дурного тут нет.

– Ровным счетом ничего, – согласился я. – Только я-то думал, что ты ради меня рубишься с ма, а не играешь шаловливыми пальчиками с очередной пассией. Что случилось?

– Я рублюсь отсюда. Ма мне уже весь мозг вынесла. Если бы она пошла через дорогу к Дейли, я бы ее изловил.

– Не хочу, чтобы она всему свету растрезвонила.

– Не станет она никому трезвонить, пока не заглянет к миссис Дейли и не разведает все сочные детали. Сейчас она посуду моет и ворчит. Я пытался помочь, так она психанула, что я положил вилку в сушилку не той стороной вверх, кто-нибудь упадет и глаз себе выколет… Вот я и свалил. Сам-то ты где был? С Мэнди Брофи?

– Допустим, ты хочешь попасть из дома три в верхний конец улицы, – сказал я, – но через парадную дверь выйти не можешь. Что будешь делать?

– Задняя дверь, – не задумываясь ответил Кевин и снова уткнулся в телефон. – Через ограды по садам. Тысячу раз так делал.

– Я тоже. – Я провел пальцем через ряд домов, от третьего до пятнадцатого в верхнем конце: – Шесть садов.

Семь, считая сад Дейли. И Рози, возможно, до сих пор ждала меня в одном из них.

– Погоди, – Кевин поднял взгляд от мобильника, – ты имеешь в виду сейчас или тогда?

– Какая разница?

– Гребаный пес Хэлли, вот какая. Помнишь Рэмбо? Мелкий засранец мне как-то чуть задницу не откусил.

– Господи, я и забыл про гаденыша! – воскликнул я. – Я ему однажды пинка дал.

Рэмбо, дворняга с примесью терьерской крови, весил от силы фунтов пять. Кличка развила у него наполеоновский комплекс и непомерные территориальные амбиции.

– Сейчас, когда эти идиоты выкрасили пятый под телепузиков, я бы по твоему пути пошел, – Кевин показал пальцем вдоль того же ряда домов, – а тогда, зная, что Рэмбо только и ждет, чтобы порвать меня как грелку, ни за что. Я пошел бы так.

Он повернулся, и я проследил за его пальцем: мимо дома один, вдоль высокой ограды в нижнем конце Фейтфул-Плейс, обратно по садам четной стороны – и через стену шестнадцатого к фонарному столбу.

– А почему просто не перелезть через ограду в нижнем конце и не пойти улицей? – спросил я. – На черта сигать по дворам на нашей стороне?

Кевин ухмыльнулся:

– Ты с луны свалился, что такой фигни не знаешь? Никогда не бросал камешки Рози в окно?

– Там мистер Дейли в соседней комнате сидел. Мне мои яйца дороги.

– Лет в шестнадцать мы с Линдой Дуайер гуляли – помнишь Дуайеров из первого дома? Встречались по вечерам под окнами их дома, чтобы я ее за грудь не хватал. Эта стена… – он показал в нижний конец улицы, – с той стороны гладкая – не ухватиться. Перелезть можно только на углах, если за край второй стены подтянуться. А потом уже дворами.

– Ты просто кладезь знаний, – сказал я. – Удалось-таки Линде в лифчик залезть?

Кевин закатил глаза и принялся объяснять Линдины сложные взаимоотношения с Легионом Марии, но я думал о своем. Сомнительно, чтобы случайный псих-убийца или сексуальный маньяк шатался по задним дворам воскресной ночью в отчая[12] нной надежде, что мимо пройдет жертва. Напасть на Рози мог только знакомый – он знал, что она придет, и у него был хотя бы смутный план.

За задней стеной проходила Коппер-лейн, похожая на Фейтфул-Плейс, только пошире и оживленнее. Захоти я устроить на пути, указанном Кевином, тайную встречу, засаду или еще чего, особенно в формате, подразумевающем потасовку и избавление от трупа, я бы выбрал для этого дом шестнадцать.

Вспомнились звуки, что я слышал, переминаясь с ноги на ногу от холода под тем фонарем: мужское пыхтение, приглушенные девичьи вскрики, шум возни. Влюбленный шкет – это ходячие яйца в розовых очках, любовь чудилась мне повсюду. Кажется, в ту ночь я воображал, что наша с Рози любовная горячка разносится по воздуху, словно мерцающий дурман, и клубится по Либертис, кружа голову каждому, кто ее вдохнет: измотанные заводские работяги тянулись друг к другу во сне, подростки на углу вдруг жадно впивались друг другу в губы, старики и старухи, выплюнув вставные челюсти, срывали друг с друга фланелевые ночнушки. Вот я и решил, что слышу, как развлекается какая-нибудь парочка. Не исключено, что я ошибался.

Ценой невероятных усилий я представил, что Рози все-таки шла ко мне. Если так, записка означала, что она добралась до шестнадцатого дома тем маршрутом, который указал Кевин. Чемодан означал, что она оттуда так и не вышла.

– Пошли, – перебил я продолжавшего трепаться Кевина (“…я бы плюнул, но у нее были самые большие буфера в…”). – Поиграем там, где мамочка запрещает.

Дом шестнадцать оказался в еще большем запустении, чем я думал: по ступеням крыльца спускались глубокие борозды – рабочие вытаскивали камины; кованые перила по сторонам лестницы кто-то умыкнул, а может, Король недвижимости их тоже продал. Громадный щит, гласивший: “Подрядчик: П. Дж. Лавери”, валялся в приямке под подвальными окнами, никто не позаботился его поднять.

– Что мы тут делаем? – спросил Кевин.

– Пока неясно, – ответил я, не покривив душой. Я знал только, что мы идем по следу Рози, пытаясь выяснить, куда он нас приведет. – Там видно будет, ладно?

Кевин толкнул дверь и, пригнувшись, опасливо заглянул внутрь:

– Главное – в больницу не загреметь.

Прихожую пересекали причудливые тени, наслаивающиеся там, где тусклый свет сочился со всех сторон: из неплотно закрытых дверей пустых комнат, через грязное окно лестничной площадки, из высокого лестничного колодца – вместе с холодным сквозняком. Я достал фонарик. Хоть официально я больше в оперативной деятельности и не участвую, предпочитаю быть готовым к неожиданностям. Потому-то я и ношу кожаную куртку не снимая – в карманах умещается все необходимое: фото Дактилоскопической Фифи, три пластиковых пакетика для улик, блокнот и ручка, складной нож, наручники, перчатки и тонкий мощный фонарик. Табельный “кольт” в специальной кобуре прячется на пояснице, за поясом джинсов, подальше от посторонних глаз.

– Серьезно, – сказал Кевин, с подозрением глядя на темную лестницу, – мне это не нравится. Разок чихнешь – и все нам на головы обрушится.

– Мне в отделе GPS-маячок имплантировали в шею. Нас откопают.

– Правда?

– Нет. Будь мужиком, Кев, ничего с нами не случится. – Я включил фонарик и вошел в дом.

Копившаяся десятилетиями пыль поднялась в воздух и холодными вихрями закружилась вокруг нас. Ступени скрипели и зловеще прогибались под нашим весом, но выдержали. Я начал с комнаты наверху, где когда-то нашел записку Рози и где, по словам родителей, поляки обнаружили ее чемодан. На месте выломанного камина зияла гигантская зазубренная дыра, стены вокруг нее усеивали выцветшие граффити, разъяснявшие, у кого с кем любовь, кто гей и кому куда пойти. Где-то на камине, отправленном в чей-нибудь болсбриджский особняк, остались на[13] ши с Рози инициалы.

Пол был завален привычным мусором – пивные банки, окурки и фантики, густой слой пыли лежал не на всех, теперь у молодежи есть места получше, да и денег побольше; отрадно, что к мусору добавились использованные презервативы. В мое время презервативы были вне закона, и если повезло попасть в ситуацию, когда они бы не помешали, приходилось искушать судьбу и трястись от страха следующие несколько недель. Все углы под потолком затянула паутина, сквозь щели в оконных рамах тонко свистел холодный ветер. Окна, уготованные какому-нибудь мерзкому деляге, жене которого захотелось немного очаровательной старины, доживали последние деньки. Невольно понизив голос, я сказал:

– В этой комнате я невинности лишился.

Я почувствовал на себе вопросительный взгляд Кевина, но брат сдержался и заметил только:

– Для перепихона полно мест поудобнее.

– У нас был плед. И вообще удобство – не главное. Я бы не променял этот притон на пятизвездочный пентхаус.

12

Католическое движение, основанное в Дублине в 1921 г., поначалу цель его состояла в том, чтобы молитвами усмирять сексуальную распущенность.

13

Болсбридж – фешенебельный район Дублина, где сосредоточены иностранные посольства, дорогие бутики и роскошные особняки.