Страница 7 из 25
– Молодееец! – приносится признание неопознанным выкриком из глубины хейтерской трибуны.
– Подождите! – жестом предостерегает он от поспешных выводов. И ухмыляется предвкушением. Он знает что там дальше. Грядет.
Потом он без предупреждения бахает по головам неподготовленных – одной из своих самых хулиганистых безобидных танцевальных нескучалок. С текстом про предмет гардероба. Почтенная дама рядом с девочкой со второго ряда отшатывается, снова будто переключенная с режима на режим, и губами в кадре произносит снисходительное заключение: «хулиганье», пока он стаскивает с себя кроссовок с порвавшимся от танцев шнурком, и в запале сразмаху пуляет его в сторону от трибуны в стену, чтоб потом ковылять за ним на половину разутый, всё еще не промазывая мима нот. И чтоб потом – остаток песенки отпеть и оттанцевать наполовину босым, дирижируя видавшей виды, но очень креативной обувью, которой истоптал немало танцполов. Ну не успел он переобуться вчера с корпоратива!
Правая трибуна с этого всего угарала, левая – старалась понегодовать хоть для проформы. Сдерживая улыби.
Мало того, что он не смог сам не откликнуться на эту песню, одну из самых своих легких и настроенческих, а потом на ответную реакцию на неё, так ещё и форсмажорчик – вместо того чтоб сбить – развеселил и самого. Всё постороннее облетело окончательно, уступив место чистому ощущению, когда энергия накачивает и пронизывает насквозь, и ты – просто собираешь её извне и направляешь.
Ну а потом он предложил выбрать верной правой трибуне из его репертуара – чем он сегодня закончит. Только с условием – не тем, что он сейчас поет каждый день! Жребий пал на песню… которая немного поставила его в тупик, хоть и срезонировала с его внутренним, несценическим настроением. Из глубины.
Это была лирика, довольно тонкая, хоть он лихо танцевал и под неё, маскируя пропитывающую её грусть. Песня про «болит», про оглядыывание назад и странные неясные надежды. Чувственная, мужская, не жалостливая, не отнимавшая у него достоинства, но наделявшая его человечностью. После всех этих его детских песенок и позерства. Песня без возраста. Но очень персонализированная, будто закодированная – никто не смог бы больше исполнить её кроме её исходных исполнителей.
Подвох был в том, что обычно это был дуэт. С тем самым владельцем временно-его-шней машины. Довольно сложная исполнительски и по дыханию, для одного, даже очень крепкого и прокаченного вокалиста, она была почти невыполнимой задачей. Особенно после уже исполненного только что сэта.
Но он – решился. Он начал привыкать, что наступило время смелых решений без оглядок, когда ни шагу назад, и нужно пробовать даже, и именно то, что кажется неподъемным.
Это была хорошая песня. Звучавшая точечно даже на радио, и побурлившая немного в интернет-чартах, выжимавшая влагу из глаз милых танцующих преданных девчонок с правой трибуны, и звучавшая всем его нутром, и лицом тоже – в зеркалочках «серьёшек» слева. Она качала и трогала одновременно.
И он вытянул её, в одиночку. Чуть не задохнулся, но вновь пропотевший насквозь, чувствовал себя одолевшим этот марафон. Победителем.
Это было исповедью. Как же странно было распахиваться перед этими – столь другими людьми! И рассказывать о прошлом – той, в ком он заподозрил свое будущее…
А на экране – лишь крепкий залихвацкий голос, произносящий малопонятные слова, танец узора на рефлексирующей шее, и трепет ресниц на крупных планах.
Он вспомнил то чувство, когда закончил: хотелось еще! Не хотелось отпускать этот момент! Его накачало такой мощью веры в себя, необъяснимых стихий, в которых он – инициатор и «щепка» одновременно,
что он как в тренажерном зале, прохаживался прокаченный, «поигрывая мускулами» победоностного образа. Камеры выключились, и даже зрители вышли из образов…
Но не все. Не все люди… не все камеры…
Костик успел отмонтировать начало и серединку, а до концовки ещё не добрался. Артём сам монтировал свои видосы на свой канал много лет, и знал, что дело – не минутное, и за день не управишься. Тем более – такой крепкий уровень мероприятия и технической поддержки!
Поэтому когда погасли основные осветительные приборы, и расслабленные люди потихоньку засобирались прочь, остатки вчера всё ещё фиксировались одной из боковых камер. Под ними сидело пару девченок. Теперь их голоса были слышны.
Кстати, только сейчас он заметил, что не очень-то люди и заторопились. Теперь, хоть у спортивного зала не было кулис, сегодняшним зрителям в гостиной открылся подлинный бэкстейдж.
Там прогуливался (вновь без майки! Будто не музыкант, а рестлер) взмыленный триумфатор, участники перед трибунами обменивались впечатлениями и прощальными фразами, их было не слишком хорошо слышно с этого ракурса. На медиаэкране сцен-поддержки кто-то в продолжение вечера включил фоном его, Артёма, старые забытые треки, мало претендовавшие на медийность, с легкостью найдя их в открытом доступе. Он не заметил, кто это сделал.
Но не возражал. Особо даже не заметил. Хоть там зазвучали поочередно не совсем те песни, которые хотелось бы показывать сегодня, и именно этой публике.
Да, иногда ему хотелось сеять вокруг разумное-доброе-светлое… Иногда… нет. Иногда прорывалось то, что накопилось и накипело. Без цензуры. И потому сейчас с легкой руки кого-то неизвестной расположенности к нему, хаотично зазвучало всё подряд (ну хоть до закосов под «руки вверх» не добрались! Хотя… может, лучше б добрались…)
А так – зазвучало… то, что попалось. Что зазывается, «что попало». Ну в данном контексте, ведь он ко всему своему творчеству относился очень… компромиссно, привык прощать и позволять себе любые настроения. Хотябы в творчестве. Вот его широкоформатность его и настигла… Одна – апофеоз его депрессий, снова про боль. Другая – чуть ли не подростковая, улично-пацанская – нескрываемо-фривольного содержания, третья – и вовсе с ненормативной лексикой, коих изобиловало в «закромах… (что такое Закрома, кстати, ему надо б загуглить!) его творческой коллекции.
В другой раз он среагировал бы, но тогда – так растратился и исчерпал свой запас сил и эмоций, что для него самого сей факт тоже прошел как-то фоном… Ну играет – и играет. Фончик. У него было двоякое ощущение, что он узнает звучащее – как родное, и ощущает сопричастность, но как слушатель, а не создатель. Так, слушатель фончиком поневоле, ващщще не при делах… Хотя вокруг пчелиным жужжанием настигало откровение о принадлежности авторства, да и на экране был обозначен его псевдоним рядом с названием трека.
Ар-тэм. Коротко и ясно, с чётким ударением на начало – мало похоже на имя. Никнейм, неузнаваемый в широких смыслах, уникальный. Пускай, теперь всем известно, словно его раздели на публику, паспортное Артём Дарцев. Пусть, фигле.
Хотя б пока не обнародовали, что для друзей- У-дарцев. Или Удальцов.
Под «прикрытием» – ему как-то комфортней – есть некая размытость его контуров, его ответственности, личности, персонализации. Бытовухи. Всего того, что пластами складывает его жизнь, а не творчество. И он затруднялся сказать, какой из этих его миров – обширнее.
Кстати, можно – АРТ-эм. Этот – имеет право ваять и вещать что угодно, даже то, что льется сейчас с экранов в бэкстейдж. Он же – персонаж. Какой с него спрос?
Правда, это не сбило недавних его противников: одна женщина пафосного вида и содержания из первого ряда – окликнула его, и сообщила ему, что она – педагог консерватории, и хотела бы его посмотреть. Пока он попутно устало стягивал майку, оочередную, оголяя узоры, и кидал отработанное друзьям в пакет-стирку. Он бегло взял бутылку воды, и ходил остывал… Он даже попросил её обождать секунду – его поочередно или разом окликали со всех сторон – друзья, незнакомцы… и эта какафония пока плохо укладывалась в голове. А когда вежливо переспросил, испытав укол совести за такую непочтительность, почти надменную невнимательность, сначала даже «не выкупил», что это такое она ему говорит? Что за слова такие… файлы не обнаружены))) Вокал? Акдемический? Консерватория? Дама сконфуженно пялилась на его разукрашенности на груди и убегающие под кромку штанов, но не отступала… Он сам не понял, как он фоном с ней договорился…