Я хочу сейчас

– Она хочет, чтобы Студент женился на мне, потому что он сын человека, которого она любила девушкой, до того, как вышла за папу, – пробубнила Симон.

– Да, это ее последняя заклепка. Официальный довод. Всем друзьям понятно: «Да, дорогая, я знаю, выбор кажется странным, но вы же слышали о Джульетте и отце парня». Она даже себя самое может убедить в этом.

Симон подняла голову. Глаза были полузакрыты, нижняя губа оттопырилась.

– Мама любит меня, – сказала она, глубоко вздохнув.

– Брось. Попытайся стать взрослой. Через пять минут реви сколько угодно, но сейчас твое дело слушать. Каждое слово. Будешь?

Она кивнула.

– Минуточку.

Он огляделся, но прежде чем мог подумать, реальны ли панели на стенах и потолке, внезапно внутри этих стен возник странный звук или мешанина звуков. Шипело, лязгало, жужжало, постепенно все реже, очень громко щелкало, завывало, нисходя к басам, мычало – так переплетаясь, что Ронни на секунду подумал, не запустили ли кассету с конкретной музыкой (впрочем, довольно устарелой).

– Что за дьявольский шум? – спросил он.

– Отопление.

Словно эти слова спустили курок, прибавилось новое: казалось, огромный сапог продрался сквозь барабан, слетела крышка гигантской кастрюли, защелкнулся замок исполинского саквояжа. Затем – продолжительное диминуэндо.

– Все.

– Здорово сделано, Симон. Что она правду чувствует к тебе, чем бы оно ни было, я не знаю. Но самой тебе остается одно – вести себя так, словно она тебя ненавидит. Не знаю, что получится, но, клянусь Богом, здесь есть из-за чего выбирать, ты дочь мистера Квика, не генерала Мэнсфилда. Твой первый отчим – как его, черт? – Ставрос думал о тебе, вместо того, чтобы думать только о ней. То же самое с Чамми. Он…

– Чамми – чудовище. Он ненавидит меня.

– Чудовище, верно, видит Бог, но он не ненавидит тебя. По-своему он заботится о тебе. Ненавидит он меня. Из-за чего, не будем вдаваться. Продолжим перечень. Она хотела сына-гомосексуалиста, который обожал бы свою дорогую мамочку, а получилась нормальная дочь. В ее отношении к тебе кое-что доказывает это, но не будем увлекаться фрейдистской чушью. Все просто: ты не только красивее ее, вы одного типа, схожим ростом и фигурой, но цвет лица у тебя лучше и необычнее. И, понимаешь, вас могут сравнивать. Что было бы невозможно, будь ты грудастой бабой с бедрами и большим задом! А так люди сравнивают и не могут не видеть, что ты лучше. Потому что цвет лица отцовский, ручаюсь. А? Спорю, что прав.

– Наверно. Но не лучше, чем у мамы.

– Вот! Хотя уверен, что тебе с колыбели твердили обратное. Во всяком случае, с ней надо что-то сделать, пока не поздно. О Боже!

Крышка кастрюли и замок саквояжа начали медленный диалог, им аккомпанировали шип, лязг и жужжание. Ронни ждал, пока все стихнет. Этого не случилось, и он подошел к Симон, нагнулся над ее стулом, но не дотронулся до нее.

– Ты должна уйти от нее. В воскресенье я возвращаюсь в Лондон, и ты поедешь со мной. Я о тебе позабочусь.

– Не могу.

– Нет, можешь. Ты думаешь, она страшно расстроится. Конечно, черт возьми! Это ее последнее средство. Не позволяй ей использовать его. Ускользни, не говоря никому. Не бери саквояж, иди в чем есть. Только возьми паспорт. Встретишь меня в аэропорту в десять пятнадцать в воскресенье.

– Не могу.

– Ты должна, Симон. Если не поедешь со мной в воскресенье, для тебя конец. Это последний шанс начать нормальную жизнь, как все женщины, наслаждаться любовью и быть счастливой. Ты ведь знаешь, что это так, правда?

Она кивнула, потом затрясла головой.

– Смелости не хватает.

– Должно хватить. И много смелости не нужно. Лучше всего сделать вид, что ты меня провожаешь. Ручаюсь, ни одна сволочь, кроме разве старого Берк-Смита, не вцепится в тебя при посадке, да и его не представляю при этом. Ты должна уйти.

Она молчала.

– Ты не можешь смириться с тем, что она тебя ненавидит, хотя я чертовски уверен – в прошлом у тебя мелькали такие мысли. Так подумай. И слушай меня. Почему она притащила меня сюда? Сперва казалось, что хочет отплатить мне за тот спор, показав тебя и Студента вместе. Но теперь думаю, что целит она в тебя. Нашла способ как-то унизить меня, чтобы ударить по тебе. Понимаешь, она знает, что я тебе нравлюсь, а такое отношение к мужчине с твоей стороны простить нельзя.

– Ты мне не просто нравишься. – Симон встала и пошла к двери. Она казалась очень спокойной и очень несчастной.

– Куда ты идешь? – Он взял ее легонько за руку, которая показалась рукой куклы. – Завтракать с ней?

– Нет. Пойду лягу.

– Почему? Что-нибудь не в порядке? Ты не заболела?

– Нет. Просто хочу лечь.

Ронни пытался еще что-то сказать, но понял, что она уже не слушает, а в стене началась каденция барабана. И он отпустил Симон, закурил и ушел. Лорд Болдок стоял (руки в карманах) и явно недоверчиво смотрел сквозь стекла входной двери. Повернулся, поглядел на Ронни и несколько раз кивнул.

– Должен сказать, Апплиард, – произнес он почти самым высоким голосом, – вы, по-моему, весьма странно добиваетесь своего. Пятиминутного разговора с вами достаточно, чтобы довести Симон до отчаяния.

– Вы не понимаете, – сказал Ронни, – но спорить не будем.

– Конечно, не будем. Уезжаете в воскресенье, верно? Мм. Целых три дня.

Эти целых три дня были для Ронни в миллион раз тоскливее, чем для Болдоков. Что ему было делать, кроме стараний не попадаться никому под ноги насколько возможно? Нечем было занять мысли. Не будь так много поставлено на кон, он бы в два счета связался по проводу с вельветовым Эриком ради хорошей порции плана Б. Но было ясно, что три дня – самое меньшее для того, чтобы Симон стала действовать так, как ей сказано (если она вообще способна на это), а может быть, потребуется больше времени, может быть, он даже метнется к плану В, включающему вымышленную болезнь и Бог знает что. Был завтрак в солнечной комнате рядом с оранжереей: каша с орехами и твердыми кусочками сухофруктов, яйца и бекон, английские булочки, но Ронни ничего не мог взять в рот, кроме кофе. Была там леди Болдок, столь занятая Хамером, что не обращала внимания ни на кого другого. Это показывает, что даже самые богопротивные твари приносят пользу. Не было Василикоса, Мэнсфилда и прочих; Парро уехал вечером домой, но должен был вернуться на ужин в День благодарения. Ронни почти обрадовался бы Сакстонам, Ван Папам, даже Апшотам, но знал, что шансов на их появление нет. Допущенные в здешнее общество, они обесценили бы титул леди Болдок или затмили ее богатством, не умалив престижа Василикоса.

Ронни продержался часть утра, неохотно листая книги «Наркотики – новые разногласия» и «ЛБД – орудие фашизма». Первая навела на мысль, что за чрезмерное усердие обрушить на людей документ о дураках наркоманах следует карать так же, как за продажу наркотиков. Вторая, что ЛБД – орудие фашизма или нет, но Ронни ненавидит его немного меньше, чем людей, нравящихся автору. Все это происходило в его спальне, где предпринимались решительные попытки удалить Ронни, чтобы подмести и убрать постель либо сделать уборку при нем. Он стойко сопротивлялся и тому и другому, покуда не пришел Хоскинс, рослый седой дворецкий (тот, видать, в двадцатые годы играл у Луиса Армстронга), добавив свои веские упреки.

– Ладно, сейчас уйду, только дочитаю.

– Прекрасно, сэр. Если хотите заниматься в библиотеке, я уверен, что вам не помешают, сэр.

– Это мысль. Где, э-э, леди Болдок, не знаете?

– Тут недалеко Генри-холл – это имение семьи Генри, сэр, с которой в отдаленном родстве состоит патриот Патрик Генри. Генерал Кальгун Генри командовал армией конфедератов в Гражданской войне. Дом сейчас – семейный и национальный музей, сэр.

– Это звучит… Скажите, что будет потом? Когда все снова соберутся.

– В полдень будут напитки в баре, сэр. Бар в северо-восточной части дома, справа от зеленой комнаты, сэр. В половине первого его откроют, сэр.