Я хочу сейчас

Богачи (и некоторые другие) искренне равнодушны к тому, где они находятся, в каком окружении, уместно ли, соответственно ли стилю ведут себя, и готовы без принуждения сказать все, что у них на уме. Вот что должно заинтересовать и психологов, и искусствоведов, выясняющих связь формы и содержания. Часть этих мыслей пришла к Ронни сразу, часть потом. Пока что для него главным было – опущены или нет плечи Симон под черным платьем.

– Ну, тут я не могу ничего прояснить, – сказал он сразу и стремительно. – Но я совершенно убежден, что Симон не такая. Нисколько не соответствует вашему описанию.

Раздался смех миссис Ван Пан – за это время первый заметный звук из другого конца комнаты. Мэнсфилд подался вперед – весь внимание. Лорд Болдок смотрел на всех, словно через дымку. Симон оставалась на месте. Леди Болдок ответила еще более резко, чем предполагал Ронни.

Выпрямившись, она казалась в своей алой штуке с высоким воротником столь же внушительной, сколь неприятной.

– Вы говорите мне, что знаете мою дочь лучше меня?

– Не во всем, конечно, нет. Но в этом отношении, пожалуй, знаю. Она любит людей, и у нее есть чувства. Тут нет сомнений.

– Мистер Апплиард, завтра вы уезжаете, и нам не придется много разговаривать. Рада этому. И остаток вечера мы можем провести врозь, верно? Тебя я тоже не хочу видеть, Мона.

Десять минут спустя Симон лежала голая, но отвернувшись, на розовой постели. Она пока ничего не сказала. Было около десяти, и воздух позднего лета был приятно прохладен. Ронни не особенно раздумывал – завтра на корабле, а потом на самолете времени для этого будет с избытком. Он без любопытства глянул в окно и увидел луну, скалы, деревья, море. Вид был, пожалуй, претенциозно ПУАНТИЛИСТСКИМ из-за проволочной сетки. Ладно, какой есть. Он разделся, почистил зубы и лег в постель. Симон повернулась к нему.

– Прости, что я расстроил твою мать.

– Она не расстроена, просто рассердилась. Молчи.

Трепещет, но напряжения нет. И трепещет не по-старому. Она коротко поцеловала его и вздохнула. Судорожно глотнула. Потом обвила себя его рукой и прижала ее к своей груди. Сделав это, затрепетала еще больше, но снова не так, как прежде, и не напрягаясь. Ронни хотел верить, но он мог только сомневаться. Все шло очень быстро и необыкновенно до заключительной фазы, которая была очень медленной и тоже необыкновенной. Потом Ронни обнаружил, что вспотел, как толстяк в турецкой бане, а дышит, словно пробежал в гору милю, спасаясь от разъяренного быка. Потребовалось минут сорок, чтобы тело успокоилось, и он был изумлен. Вспомнил, как боролся с собою, чтобы сделать это насколько мог быстрее и безболезненней для Симон, – подобно, скажем, короткой утренней прогулке по английскому лугу. Тогда почему?… Возможно, он стареет. Нет. Уж если что-нибудь чувствует, так вернувшуюся молодость. Словно в старые времена, в эпоху мисс Дженингхэм и ее сверстниц.

– Ну как? – спросил он, когда мог спросить. Хотел напомнить договор в Пустосе, но в последний миг удержался.

– О, Ронни, чудесно. Я хочу сказать, что сделала тебе приятно.

– А самой было приятно?

– В первый раз за все время это не было ужасно.

– Но нисколько не приятно?

– По-настоящему нет. Но я не против, и ты ведь тоже. Это было так не ужасно, что почти, почти потрясающе хорошо. И только подумай, Ронни. Если это совсем не ужасно, то когда-нибудь может понравиться, верно?

– Конечно. Должно! Теперь каждый раз будет все лучше и лучше. Увидишь.

– О, Ронни, я хочу спросить кое-что, пока не забыла. Почему ты сказал маме, что я не знаю, чего хочу?

– Да, меня это тоже заботит. Я, по правде, не знаю, почему сказал так, но мне казалось, что сказать нужно именно это. Плохо, когда говоришь банальности, верно? Ты ведь считаешь, что знаешь, что тебе надо?

– Спорю, что знаю. И всегда знала. Хорошего парня, чтобы весь был мой. Что может быть проще? Хотеть, конечно. Получить – другое дело.

– Ну, ты пыталась получить его чертовски глупым способом, нет?

– Я знаю, я знала все время, но другого пути не нашла. Я так боялась, что заметят, как меня страшит эта штука, и старалась казаться неистовой. Все равно как если продаешь очень надежную машину, то разъезжаешь туда и сюда, чтобы показать, какая она безопасная. Ну, так делают.

– Да, делают. Я хочу закурить.

– Давай. И ты знаешь, получилось. В каком-то смысле. Вот что забавно.

– Да? Что получилось?

– Ну, хочу сказать, никто не замечал. Что я считаю это ужасным. Пока не пришел ты, Ронни, разве не досадно, что люди должны заниматься сексом?

– Нет. Как бы то ни было, что ты хочешь сказать?

– Было бы куда легче, если б каждый занимался сексом сам, а потом можно было разговаривать и любить друг друга. Вроде еды. Еда ведь не та штука, которую нужно ДЕЛАТЬ кому-то.

Ронни опустил сигарету:

– Слушай, милая.

– О, милый! Да?

– Это все вздор. Верно?

– Да, должно быть.

– Потому что ты получила парня, и он весь твой. Надеюсь, он тебе нравится.

– О да, он чудесный. Но будет нелегко.

– Да, я знаю.

– Понимаешь, есть мама.

– Знаю.

III. Форт-Чарльз

РОННИ Апплиард стоял возле своей пары чемоданов в аэропорту «Форт-Чарльз», ища взглядом рыжего Дворецкого. Не было и следа его. Пять часов вечера – рановато для того, кто начал пить, даже для того, кто готов напиться и медлит выполнить намек сэра Сесиля: «Ээ, вы бы, ээ». Вряд ли сэр Сесиль или еще кто-нибудь из Малакоса ожидались здесь сейчас или через полгода, разве что они сопровождают леди Болдок в поездках почти без отдыха, чтобы у леди всегда под рукой были толстосумы. Но и Симон не видать. Это было естественно и немного зловеще.

Рядом дюжина белых садились в «лимузин» – длинный автомобиль, хитро отталкивающий всякую мысль о выродившейся модели омнибуса. Раскрашенные, как игрушки, машины заполнялись и отъезжали. Несколько пожилых пар, прибывших сюда ради Дня благодарения, как, в сущности, сам Ронни, в сопровождении своих несчастных отпрысков ковыляли к стоянке. За ними следовали чудовищно нагруженные негры-носильщики. Трое из них поравнялись с Ронни, дружно повернулись и поглядели. Казалось, они, уверенные, что он не черный, сомневались, какого же он цвета. Зеленого, наверно. В прыжке через океан тошнотворнее всего была реакция стюардессы, узнавшей, что он, как она и догадывалась, Ронни Апплиард. Она спросила, знает ли он Билла Хамера. Но некоторое время назад, когда пересекали горы, была гнусная болтанка, а капитан еще больше напугал пассажиров, заявив, что все нормально.

Ронни почти болезненно переносил вопросы о Хамере, ублюдок стал уже частью его жизни. Хотя не совсем. Пришлось подавить стон, увидев Хамера самого в сопровождении носильщика. Он уверенно вынырнул из вращающейся двери, огляделся, увидел Ронни, дружески улыбнулся и зашагал навстречу. Ронни кивал, махал рукой, улыбался в ответ и пережевывал воспоминание о том, как осчастливил стюардессу, сказав, что встречает Хамера в Кеннеди и летит с ним на Юг, но она огорчилась, узнав, что расписание не позволит и взглянуть на него.

– В порядке? – спросил Ронни.

– Именно. Чемодан чуть не заслали в Нэшвил.

– Где это?

– Нэшвил… Господи, не знаю. Флорида, Миссури или еще где-то.

– Нэшвил – это в Теннесса, сэр, – сказал носильщик.

– Без сомнения, дружище, – сказал Хамер, недоплачивая ему с шиком богача, – без сомнения. А как насчет транспорта?

– Взять вам машину, сэр?

– Нет, нет. Все. По крайней мере надеюсь. Ронни, вы говорили…

– Он будет здесь.

Через пять минут «он» был, с ним шофер-негр в сиреневых перчатках. Сам дворецкий был в тартановой, удивительно скромной куртке, ее клетки и полосы терялись в синем пуху, не ослепляя наблюдателя. Он сорвал попытку Ронни показать, какие они старые друзья, бурно приветствуя Хамера и сказав, как наслаждается его передачами, когда удается посмотреть. Плохое предзнаменование! Ронни слышал, что недалеко отсюда южане понесли одно из ужасных поражений в Гражданской войне, и чувствовал, что обречен идти по их стопам.