«Сварщик» с Юноны

«Вашбродь, вот кровь из носу, а к октябрю в столице будем!» — пообещал я.

«Ладно, Савелий, не загадывай — на всё воля Божья».

До Якутска мы добрались через тринадцать дней, 15 июля. К моему вящему изумлению, Кондрат с ватагой уже четыре дня обитался в конторе РАК и все мужики пристроены к делу. Даже Степан, приказчик, носился с бумагами и старший конторщик вздохнул с облегчением, настолько тот разгрузил суматоху. Один Макар работал на побегушках, чем особенно не гнушался, а напротив, везде, куда наведывался немедленно подцепит какую-нибудь кралю и вместе с ним приходило веселье и смех. Рубик разболтали до состояния рассохшегося паркета, чуть что сам собой не рассыплется и потому конторские набросились на меня словно тигры на оленя — пришлось выдать ещё один. Обещал пустить в продажу как привелегию оформлю.

Чтобы проверить хватку степана поручил тому подрядить нам ямщиков до Санкт-Петербурга, ибо отсюда уже начинался Московско-Сибирский тракт и не прошло и пары часов, как под окнами гарцевали пять кошев с разухабистыми возчиками.

Я наказал атаману собрать ватагу и, когда мужики набились в мой тесноватый кабинет директора, коротенько, ибо время подгоняло, объявил, что покуда они здесь на испытательном сроке. Кто проштрафится — не обессудьте, кто приживется тут — неволить не стану, кто захочет со мною отправиться в Русскую Америку когда я поеду обратно — милости прошу. Мужики одобрительно загомонили, им пришлось по душе, что «барин не неволит». Однако атаман Кондрат, приказчик Степан и бывший шпик Макар вызвались и в Петербург ехать со мною. Я видел как разочарован старший конторщик, очень уж ему глянулся Степан, но развёл руками, мол «сам видишь».

Описать дорогу до Иркутска могу одним словом: живодерка! Как говорили в моё время про русские дороги: «Сел за руль и поскакал», так и тут дорога малоезжанная, что твоя стиральная доска, а возчики гонят как на пожар, сидишь в кошеве и не знаешь за что ухватиться, так всё подпрыгивает если не привязано, однако не прошло и двух недель, как привыкли, а через двадцать одни сутки, 5 августа, прибыли в Иркутск.

Мало что запомнилось из той бешеной скачки, разве что когда подъехали к очередной переправе, хотя какая там переправа, обычный брод, возчик то и дело обеспокоенно приподнимался и тревожно поглядывал на горный хребет по левую руку.

— Ты что, Пахом? — выбрался я позевывая из-под полога.

— Да вишь, барин, плохо дело. Тама, — он указал кнутом, — в горах дожж льет.

— Ну и что? — спросонья не сообразил я.

— Так река не ровен час взбухнет, могем не поспеть перебраться-то, — озабоченно покачал собеседник головой.

Однако мы успели. Правда едва-едва: последняя кибитка выскочила, когда пена подбиралась уже под брюхо лошадям. И вода всё прибывала, на глазах затопляя берега. Я впервые наблюдал картину сибирского летнего разлива, поэтому аж привстал, чтобы лучше разглядеть несущиеся в бурлящем мутном потоке исполинские деревья, словно утопающие махающие огромными изломанными ветвями и корневищами — мммдаааа, величественная иллюстрация мощи природы! Молчала, пораженная увиденным и вся остальная наша братия, лишь Лангсдорф с развевающимся по ветру покрывалом колдовал со светописцем, торопясь запечатлеть разгул стихии. А я призадумался: а ведь в моё время через все эти реки и речушки перекинуты основательные мосты…

Я сделал визит вежливости к губернатору и пока отдавал распоряжения в главной конторе Русско-американской компании, Лангсдорф развил бурную деятельность, снимал светокартины губернатора с семейством, так что мы еле-еле утащили светописателя продолжать путь. Пришлось отвлечь внимание начальника рубиком, и пока Григорий Иванович собирал светописец, губернатор уже с упоением вертел грани кубика, так что когда начали прощаться он лишь отмахнулся: «Да-да, в добрый путь, голубчик». Но и в этот краткий миг едва не лишился игрушки, которую с двух сторон клянчили дочки. А я ещё подумал, что вот наверное так его подношение золотого перстеняки с бриллиантом в грецкий орех так бы не порадовал, да скорее всего с детства так человек не радовался.

От Иркутска началась действительно гоньба, в сутки, а мчались днём и ночью, покрывали аж до 300 километров! Но чаще под двести — двести пятьдесят. Я прижился в кошеве почти как в вагонном купе: ел и спал на ходу и в какой-то момент даже перестал замечать неудобства, досаждавшие вначале. Как будто никогда не спал ни на чем мягче сена поверх чемоданов.

Когда проскочили Красноярск, мимоходом, не останавливаясь, меня словно отпустило нервное напряжение, которое подспудно держало всё это время, ведь в моей прежней жизни камергер Резанов скоропостижно скончался именно под этим сибирским городом. Ну что же, возможно дело не в месте, а в дате: поживём — увидим, доживём — узнаем, переживём — расскажем.

В Екатеринбурге задержались на полдня: народ загнал в баньку, да и сам попарился, наконец сбрил опостылевшие усы, а то всё бегом-бегом, не до того было. Потом отправил мужиков отъедаться в трактир, сам с Фернандо и Лангсдорфом двинулись в ресторацию, подле которой остановился прикупить газет, где меня, точнее со-владельца тела, Резанова, окликнули:

— Николай Петрович! Не может быть! — из коляски выбирался солидного вида дядька и спешил ко мне с распростёртыми объятиями.

«Кто это?» — осведомился я, у со-владельца тела.

«Николай Никитич Демидов», — ответствовал камергер. Но, видя мое непонимание, снизошел: «Владелец Нижнетагильских железоделательных заводов».

Выяснилось, что они с Резановым давние знакомцы и Демидов присоединился к нам. За трапезой я держал ухо востро и подспудно, наводящими вопросами выяснил, что главные проблеммы, сдерживающие металлургию в России отсутствие простого способа превращать чугун в сталь с одной стороны и, с другой, нехватка мощности водяных приводов в производстве, тогда как квалифицированных рабочих готовят сами в, насколько я понял, в прообразе фабрично-заводского училища.

— Николай Никитич, а если стали сможете получать сколько захотите и появится независимый от воды малогабаритный привод, сможете внедрить их у себя?

— Да ухватился бы обеими руками за сию возможность! Да ведь только покуда ни в Германии, ни в Англии похожего нет.

— Ну не скажите, — проявил осведомленность я, — паровые машины-то внедряют.

— Пока прожорливые, но да, есть, — а Вы откуда знаете?

— Мы в Русской америке много чего нового знаем, — отшутился я. — И обещал прислать чертежи переделочной печи по способу, известному в мое время как Бессемеровский и улучшенной мощной паровой машины двойного расширения, а сейчас, увы, спешим, — говорил я уже на подходе к коляске. Но умная, а главное вовремя пришедшая мысль заставила остановиться: — Николай Никитич, а давайте-ка сделаем совместный светоснимок, — я кивнул Лангсдорфу и первый светописатель воодушевленно потянул треногу из-под полога.

— Светоснимок? — склонил набок голову озадаченный заводчик, завороженно разглядывая устанавлиемый аппарат.

— Ну да, вот такой, — я выудил из пакета наш общий снимок у борта «Юноны» перед отплытием из Новоархангельска. — Мы Вам эти светоснимки почтой отправим из столицы, давайте запишу точный адрес.

Пока Лангсдорф деловито производил отработанные манипуляции, Демидов задумчиво произнес:

— А ведь, Николай Петрович, это замечательнейшее изобретение… Хотя бы, к примеру, процесс производства стали запечатлеть ученикам в обучение… Вот бы нам такое устройство.

— Вы про своё ремесленное училище речь ведете? Ваших ребят подучим и аппаратурой обеспечим, дайте только срок фабрику открыть да привелегию выправить. Кстати, Николай Никитич, а вот Вам, — я выудил из баула на сиденье, — рубик, — я в нескольких движениях продемонстрировал как пользоваться, — Вашим ученикам для развития объемного воображения.

Демидов сдвинул брови и принялся сосредоточенно крутить грани кубика, приговаривая под нос:

— Так, это сюда, это туда… — Потом еле-еле оторвавшись, поднял глаза на меня: — Сколько я Вам, Николай Петрович, должен за сей замечательный кубик, рубик?