Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 13

– Чего, гусь бешеный, натворил спрашиваю? – прикрикнула она и вытаращила на него правый глаз, левый не открывался под тяжестью огромного ячменя, – этак можно среди бела, человека топором? Он уж поди и не дышит.

– Ну тебя, старая, не трогал я его! В лес за дровами ходил, да вместо того вон чего нашел. К Туве теперь несу.

– Ой, ой! Убил! Закапывать понес, злодей бездушный!

– Тьфу. Говорю ж тебе не трогал!

– Ой!

– А ну тебя! – не выдержал Ульф и побрел дальше.

Старушка без устали бранилась ему вслед; а коза, не обращая на то внимания спокойно щипала травку.

* * *

Пока Вилли размышлял о свободе, в управу ввалился взмокший Ульф с топором в руке. С его плеч свисало тело с кровавыми подтеками на лице.

Фульк равнодушно глянул на дровосека и тут же отвернулся; Тува чуть заметно поежилась и покрепче ухватилась за лямку ружья; перепуганный воришка в миг избавился от пут на ногах и юркнул в дверь; а невозмутимый Хансен, не теряя выправки, держал руки по швам.

– Тува, Хансен, доброго вам дня, – улыбнулся Ульф, – как поживаешь, Фульк?

– Всяко лучше, чем ноша твоя, – отозвался Фульк.

– Кто ж его так? – осторожно спросила Тува.

– Дерево, – ответил Ульф и аккуратно уложил лесника на пол, – ты погляди-ка, кряхтит. Стало быть, живой пока.

– Какое еще дерево? – ахнула Тува.

– Сосенку я рубил, а он в кустах спать улегся, кто ж знал? А чуть правее бы прилег, гляди б совсем зашибло.

– Хансен, беги за ребятами и в лазарет его отнесите! – приказала Тува.

– Есть! – откликнулся он и уже через секунду скрылся в коридоре.

– Он же с ночной смены должен был в казарме отсыпаться. Чего он в кустах делал? – нахмурилась Тува, осматривая раненого.

– Поди заснул пока ягоду собирал.

– Оклемается, я ему такую ягоду устрою! – взорвалась Тува, но сразу успокоилась, глядя на страдания раненого.

– Воспитание наука непростая, – важно заметил Ульф, – как бабуля моя матушке моей же говорила: «С ними построже надобно, а то не успеешь оглянуться, как они уже в лес за ягодой бегут».

– Непростая, – согласилась Тува, – они и приказов выполнять не научатся, и головой думать – а браконьерам такое только на руку, – махнула она на арестантов.

– А то же, – согласился Ульф, – опасно без головы на службу выходить.

Тува мимолетно улыбнулась.

– С этим у нас совсем беда, – продолжила она, – особенно после того, как новый приказ от командования пришел. Мои точно головой повредились, как услыхали, что тому, кто лучший метод в борьбе с нарушителями придумает вперед три жалования выплатят. Дня теперь не проходит, чтобы чего нового не изобрели: то маскировки особые, то засады… Бочки еще эти, – поморщилась она, – устала их бредни слушать.

Вилли, охотно наблюдая за разговором, почувствовал легкий тычок в бок, – им бы только методы новые изобретать, – прошептал Фульк ему на ухо.

– Да у них с такими уловками, – кивнул Вилли на раненого, – всё зверье в лесу перебьют.

Тува искоса посмотрела на арестантов.

– А все из-за Хансена, – продолжила она, – выдумал этот олух, что, если бочки с вином по лесу расставить, браконьеры безобразничать перестанут. Обопьются, и не то что охотиться, на ногах стоять не смогут.

– И как, хороша приманка? – увлеченно спросил Ульф.

– Хороша, – подтвердила Тува, – до того, что в лес они теперь ходят как в трактир, а мы их собираем как ягоды, – кивнула она в сторону лежачего, – я бы такое не разрешила ни за что, да только командованию идея с бочками приглянулась. Так и ходим все лето с осенью: спящего найдем с собой забираем, если на браконьера похож, а если нет – там и оставляем. Преступлений, конечно, меньше стало да только и нам хлопот еще больше привалило.

Вилли вдруг расхохотался, вспомнив, что историю с бочками выдумал он сам и как-то в шутку рассказал ее Хансену. Смекалистый Хансен как видно историю не забыл и умело приспособил в лесничем быту.

– Что и говорить, развлечение сплошное, а не методы, – заметила Тува и махнула рукой на Вилли.

– Да, – выдохнул Ульф, – нелегкая у вас служба. Пойду я, пожалуй, березка-то моя для Озерника без присмотра осталась. Мне, знаешь ли, плот в этом году строить доверили, – гордо похвастался он, – придешь завтра на праздник?

– Я вроде бы и не собиралась… но постараюсь, – ласково ответила она и смущенно улыбнулась, – и спасибо, что этого принес.

Тем временем вернулся Хансен с подмогой, и раненого унесли в лазарет. Тува сразу похолодела и выдала новый приказ:

– Этих в камеру отведи и вещи не забудь изъять, а я пока нашего бедолагу проверю.

– Так точно! – отозвался Хансен и без промедления подскочил к арестантам, – а ну барахло свое предъявляете! – скомандовал он.

– Ну, теперь точно ужин пропущу, – пробормотал Фульк.

– Не бойся, не пропустишь, – ответил Хансен, грубо вырвав у него лук из рук.

* * *

Вилли, наблюдая за Хансеном, припомнил одну давным-давно забытую историю. Занесло их тогда ночным ветром в соседнюю деревню. Пивом упились они изрядно и, стыдно сказать, захотелось им по малой нужде. А чтобы лишний раз никого не тревожить решили они спрятаться подальше и уже там организмы облегчить. Вилли пошел в кусты; а осторожный Хансен выбрал место потише и скрылся в ближайшем огороде, прямо в зарослях картошки с капустой. У огорода, к слову, оказалась хозяйская хибара. Свет в ее окнах не горел, и Хансен решил, что все уже давно спят. Но не успел он и штаны приспустить, как его окружил отряд полиции во главе со злым как собака сержантом. Напуганного Хансена скрутили и повели в участок, а заодно поведали о возможных наказаниях за такой дерзкий проступок. После истории о том, как в древние времена ворам за кражу отсекали руку, он всерьез испугался за свое будущее.

В появлении полицейских среди капусты не стоит искать таинственного проведения. Объяснялось все просто: это был их огород, а хибара их полицейским участком. Огород для них был своего рода отдушиной после трудной и опасной работы, а по ночам они зорко и ревностно охраняли его от непрошенных гостей. Воровство с огорода они может и простили бы, но использовать его вместо туалета – для них было хуже убийства. Хансен просидел в участке всю ночь, на утро же, как вернулся в деревню, объявил Вилли, что по нужде больше не пойдет никогда в жизни.

Хансен собрал вещи Фулька в плетеную корзину и переключился на Вилли.

– Вещички у тебя странные, – подметил Хансен, задумчиво поглядывая в лицо деревянному ослу, – меж собой не сочетаются, точно обворовал кого.

– Мерещиться тебе всякое, – возразил Вилли.

– Точно, знахарь, – подхватил Фульк, – не в себе он.

– Это мы еще выясним кто тут не в себе, а пока в камеру пожалуйте, – предложил Хансен, – сидеть вам до утра, потому располагайтесь поудобней, отдыхайте и видом из окна наслаждайтесь. Фульк, тебе-то и говорить незачем. Для тебя дверь всегда открытой держим.

– Не велик почет в твоем сарае ночевать, – угрюмо ответил Фульк.

– И смотри там, не дури. Через решетку все твои гнусности увижу! – пригрозил Хансен и повел арестантов на ночлег.

* * *

В прохладной камере пахло свежими опилками с пола, где пустовали два деревянных топчана. Фульк развалился на том, что ближе к окну, а Вилли достался тот, что у двери.

– Выходит, не первый раз в этом заведении непристойном? – поинтересовался он.

– Не первый, – хмуро ответил Фульк, – не дает Тува спокойной охоты, – за каждым деревом лесников расставила; то и гляди тебя сцапают. И зря ты, знахарь, с ней заигрывать стал, нашел время.

– Не хотел я с ней заигрывать. Лицо у нее больно знакомое.

– Издалека никак приехал раз Туву не знаешь? – ухмыльнулся Фульк.

– Из Ле Брасю.

– Далековато. Ты не подумай, знахарь, я их не тороплюсь осуждать. Лес уважать нужно и в меру у него богатства забирать. Я в былое время тоже злоупотреблял, а эти праведники лесные никак мои старые грехи не отпустят. А одумался после случая одного. Зазевался как-то на охоте, и стая волчья меня окружила. Шерсть дыбом, скалятся, из пастей слюна на землю капает. Но не нападают отчего-то, всё только рычат, угрожают. Верно, обдумывают кому какой кусок от меня достанется. Чую пришла моя пора. Тут вожак их вышел вперед всех, посмотрел на меня и увел за собой всю стаю. Подумал я тогда, что предупреждает меня старый лес, а вожаку указание дал чтоб пока меня не трогал.