Сальто назад

Белый гладкий потолок без трещин. Белые стены. Белая тумбочка. Белые наволочка и пододеяльник. Белое всё вокруг. При всей парадности, белый цвет постепенно превращается в унылый серый. Вечером серый сгущается, превращаясь в чёрный. Зато на стенах пляшут зелёные и розовые отблески от лампочек медоборудования, расставленного у моего лежбища.

Через три дня по возвращению сознания, я научился поворачивать голову и шевелить пальцами. Ещё через неделю я уже мог достаточно сносно говорить. Беда была в том, что при продолжительном разговоре у меня начинала страшно болеть голова, поэтому доктор Вежинов ограничивался простыми вопросами. В основном они касались моего самочувствия в целом и отдельных частей организма.

— Успеем мы ещё с тобой поговорить, — отшучивался профессор, когда я спрашивал его о «посторонних предметах». — Тебе ещё надоест моё занудство. Я такой нудный, что сам себя иногда вывожу из себя.

Зато мама с каждым моим успехом просто расцветала. Она, работая санитаркой, имела возможность заходить ко мне перед работой и после того, как перемывала все коридоры неврологического отделения больницы.

Сначала мы с ней просто обменивались односложными репликами. Она гладила меня по голове, стараясь не терять при мне бодрости и силы духа. Меня такая забота напрягала, но я понимал, что лучше потерпеть, чем доставлять неприятности самому близкому человеку. Позже, когда состояние улучшилось, она рассказывала, что произошло за то время, что выпало у меня из головы.

Выпало много чего. Так, неожиданно для меня оказалось, что я трижды собирался жениться, и третья попытка даже удалась. Получается, что я уже скоро год, как глава семьи!

В первый раз в Москву ты рванул, как оглашенный ещё на зимних каникулах в десятом классе, — она вздохнула. — Я тогда так волновалась, что ты не представляешь даже.

— Мам, а как мою жену зовут? — Меня же больше волновал вопрос матримониального плана. — Она симпатичная? Чем занимается? Может у нас уже и дитё народилось?

— Детей нет, тут вы молодцы. Зовут её Леночка. Воронина её фамилия. Рыженькая такая. На Катрин Денёв похожа, такая же конопатая. Стрижка короткая, кажется, каре. Ты её должен помнить. Всё-таки с ней в одной школе учился, только она на два года раньше.

Я изо всех сил напрягаю мозг, пытаясь вспомнить. Но никакой Лены Ворониной припомнить не могу. В девятом классе я другой Леночкой был увлечён, и мне было совсем не до восьмиклассниц. Интересно, а что с Тришиной за «пропавшие» годы случилось? Надо спросить, но у меня опять начинает дико болеть голова.

— Боря, у тебя опять голова болит? — Мама заботливо протягивает руку к моему, покрывшемуся испариной, лбу. — Может быть, хватит на сегодня?

— Нет, мне ж интересно. Водички дай глотнуть, может, отпустит… — я стискиваю зубы, и вдруг сквозь боль мне приходит какое-то неясное видение. Огромные карие глаза, прямой нос, что-то неразборчиво шепчущие губы. Тришину я не могу не узнать. Через пару мгновений боль действительно отпускает, напряжение уходит, а вместе с ним уходит и возникший образ. — Да, дальше про Ленку расскажи.

— На ней ты чуть было не женился первый раз. Как раз в позапрошлом году. В Новогоднюю ночь. Прибежал домой такой довольный. Но что-то у вас потом не пошло. А уже в мае она замуж вышла. Галя, ну это мама её, говорила, что за оперного певца.

— Ага, интересно, — я решаю узнать всю историю своих донжуанских похождений, пока новая волна боли не накрыла. — А второй раз я на ком чуть не женился?

— Ой! Я эту девочку и не видела ни разу. Ты её домой не приводил, нам не показывал. Звать её не то Оля, не то Галя. Ты говорил, что вроде бы из параллельной группы. Вы с ней в Крым ездили тоже в позапрошлом году. Ничего про неё сказать не могу.

Очередной приступ головной боли накрывает меня, и сознание опять сменяется мерцающими образами, в которых перемешаны розовые и чёрные пятна. Последнее, что я помню, укол обезболивающего, после которого я проваливаюсь сон.

Пока я лежу неподвижно, мама рассказывает, как я летал в Москву к отцовскому однополчанину, как писал статьи в газеты, как провалился в МГУ. Как поступить на архитектурный в Сибстрин.

— Мам, а почему архитектурный?

— Наверное, от дома недалеко, да и рисовать ты всегда любил, Поступил ты очень хорошо, только по физике четвёрка была, остальные пятёрки. Жаль, что только два года отучился. — Мама пожимает плечами.

— Я тогда так удивилась! — делилась мама эмоциями. — У тебя тогда целая куча статей была опубликована и всего за один год. Если подумать, где журналистика, а где строительство? Как ты умудрился на архитектуру поступить — для меня загадка.

— Потом ты начал вдруг деньги зарабатывать, — продолжает удивлять родительница. — Да не просто почтальоном, сторожем или дворником. Ты какой-то не то цех, не то артель организовал по оформительским работам. Хорошо нам с отцом помогал. Деньги к тебе так и попёрли.

— Удивительно, — я про себя поражаюсь прошедшим событиям. — Мам, а как я в Болгарии оказался?

— Тут, сыночек, очень странная история получилась. Я сама не всё знаю, ты же скрывал какие-то делишки. А сердце материнское чувствовало недоброе. Я ещё тогда очень за тебя волновалась, ночи не спала. — Она начала как-то бессвязно причитать.

— Мама, ты хотела мне рассказать, как я в Болгарию попал, — торможу я её сумбур.

— Как-как, приглашение от болгар прислал Морозов. Помнишь такого? Должен помнить, он к нам в гости приезжал. Ты у него неделю жил в Москве.

— Помнить должен… наверное, но не помню.

— Это однополчанин отца твоего. Они вместе на одном самолёте летали. Он с ещё двумя стариканами какого-то болгарина от смерти спас. Тот им приглашение оформил. Двое мужиков поехать не могли. Тогда Морозов отцу приглашение прислал и тебе почему-то. Отец отказался, ты вместо него Леночку взял. Как уж там всё оформлялось я не знаю, но факт, что вы с ней поехали имел место.

Так ты здесь оказался в первый раз. Через две недели вернулся. Сразу собрался жениться. Тут вдруг тебе от Тодора Живкова приглашение пришло. И не просто в гости, а на работу в институт суггестопедии или суггестологии. К тебе же сейчас ходит его директор, Лозанов кажется его фамилия, симпатичный такой дядечка. Говорит, ты с ним работал.

— Нет, мам, я ничего не помню. Никакого Лозанова. — Я сказал, а сам вдруг вспомнил, что какой-то лохматый дядька действительно на днях приходил и представлялся как раз Лозановым.

— Ну, ладно, это к делу не относится. Так на чём я остановилась? Ага, приглашение тебе лично Живков прислал. Вы с Леночкой быстро брак зарегистрировали и укатили. Ты собирался в отпуск домой приехать в сентябре. Жена твоя на первом курсе восстановилась. Я тут вместо неё за тобой присматриваю.

— Да, да, мне Вежинов рассказывал. Какие-то американские шпионы, похищение, стрельба, мне в башку пулю засадили, я чуть копыта не откинул…

— Тебе всё хаханьки… А тут, ужас-ужас-ужас. Казалось бы спокойная курортная социалистическая страна. Ещё тут политические новости произошли. В мае наши дали афганским лётчикам самолёты и те врезали по Пакистану.

— Ого! Наверное, весь мир нас обозвал убийцами и фашистами?

— Так оно и случилось. Но не это главное в нашем случае. Дело в том, что болгары тоже осудили бомбёжку и вышли из Варшавского договора. И мне пришлось упрашивать лично начальника Новосибирского КГБ, чтобы в ОВИРе дали мне выездную визу.

— Ничего себе! Вот «братушки» учудили… А я, получается, тут с женой чем-то непонятным занимался. А она сейчас где?

— Я же сказала, Леночка тут от тебя две недели не отходила, но ей надо было в университет возвращаться, восстанавливаться. Она домой вернулась. Приедешь обязательно поблагодаришь. Хорошая она девочка, но вот зачем только в эту чёртову Болгарию с тобой согласилась ехать… — голос мамы предательски дрогнул. — Пришлось мне на её место ехать. Мне как матери сам бог велел. Уволилась из училища. Морозова[11] была, конечно, очень недовольна, но удалось её уломать. Даже пообещала принять обратно. Спасибо ей. Вдруг и в самом деле возьмёт…

11

Морозова Мария Михайловна — директор ГПТУ-28 при швейной фабрике «им. ЦК Союза швейников», где работала мать главного героя