Сальто назад

Верные соратники поначалу ни как не могли согласиться на столь кардинальные изменения курса, да что там курса, самой идеи Югославского государства.

— Товарищ Тито! Ладно, Хорватия и Словения, эти всегда были на отшибе, и всегда не любили сербов. Убрать их из общего государства — всем будет только легче, — гремел бас генерала Любечича. — Но! Сербы никогда не смогут смириться с передачей Албании Косовского края. Это же колыбель сербского государства! Помните, что неделю назад творилось в Приштине? Если бы милиция не успела прибыть, там бы всех сербов вырезали, а вместе с ними и евреев с цыганами. Албанские фашисты! Их всех надо депортировать в Албанию! Пускай с ними Ходжа возится.

— К сожалению, Косово и Албанского государства колыбель, — изо всех сил старался сохранить спокойствие Тито. К тому же сербы там жить не захотели. Демография штука упрямая. Да, я когда-то ошибся, запретив сербам возвращаться в Косовский край, Но и возражений особых не последовало, а сейчас там на одного серба шесть албанцев-косоваров.

— Я тоже категорически против изменения статуса Косова, — поддержал министра обороны Лазар Колишевский. — Тем более если делать что-то в пожарном порядке. Народ может и возмутиться. Боюсь, не пришлось бы нам стрелять в наших братьев.

— Вот, для того, чтобы этого не произошло, я вас сегодня и собрал здесь у смертного одра. — Сначала надо будет распустить слухи, один другого страшнее, это мы Ранковича попросим, он у нас мастер на такие штуки. А Чубриловича надо прижать, наделает он глупостей со своей Великой Сербией.

Я вам напомню, что сохраниться целиком в сегодняшних границах наша Югославия не сможет. Зато сможет стать во главе единой балканской федерации. Там, при правильном поведении, аккуратном, осторожном, можно вместо взрывоопасной бочки получить, пусть и не прочное, но достаточно устойчивое образование. Вот какая должна быть цель у сербов.

— Ладно, пусть так, — берёт слово Стефан Дороньский, — но дружить с болгарами? После того, как болгарская солдатня убивала женщин и детей в Пуста Реке и Бойнике[30]?

— Ты был бы прав, Стефан, если бы не одно но. НРБ отличается от Болгарского Царства точно также как Королевство Карагеоргиевичей от СФРЮ. Как могут нынешние коммунистические власти отвечать за преступления, которые они не совершали. Живков лично участвовал, как и т, как и я, в партизанской войне. Лично воевал с солдатнёй царя Бориса. А хорватские усташи мало истребили сербов? Думаю, раз в десять больше чем болгары, а мы с ними спокойно живём, жмём руки, ракию пьём, песни поём, и ничего.

— И ещё один сюрприз, товарищи, — Тито с трудом растянул губы в улыбке. — Я договорился с Живковым, чтобы их Державна Сигурност умыкнула из Америки мерзавца Васила Бойдева, чтобы он предстал перед судом как нацистский преступник.

Последняя новость прозвучала очень ободряюще для собравшихся, но убеждение и разговоры продолжались до тех пор, пока врачи не прекратили безобразие, напугав собравшихся ухудшением состояния главы государства.

После телеграммы из Любляны с приглашением на срочное совещание четырёх заинтересованных сторон, настроение болгарского диктатора было до неприличия прекрасным. Он, конечно, понимал, что не хорошо радоваться болезни союзника, и на людях сохранял подобающее ситуации лицо. Но душа его просто пела. «Сбылось предсказание «Пророка»! Значит, шансы получить общий балканский рынок растут.

Для того чтобы не смущать Титго большим количеством болгар, Живков решил взять с собой только молодого и энергичного министра иностранных дел Петра Младенова. Перед этим прямо на именинах Джурова они вдвоём долго приобщали «неофита» таинствам воспоминаний о будущем.

Сейчас оба уютно устроились в кожаных креслах личного самолёта главы НРБ, и проговаривали свои партии в предстоящих переговорах ещё раз. Им важно было заручиться не только принципиальным согласием Тито, но и подтолкнуть его к конкретным решениям и постановлениям на уровне Скупщины.

— Вот так вот, друже, не пройдёт и десяти лет, и ты обвинишь меня в чудовищных преступлениях, — старик хитро по-крестьянски улыбается в усы, но глаза его совершенно серьёзны. — Как говорится, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным.

— Я пока ничего не могу сказать, — в голосе министра слышится оскорблённое достоинство. — Как я сегодня могу отвечать, за то, что может быть, и не сделаю через десять лет? Да и вы товарищ Живков, сейчас уже не можете с уверенностью сказать, как будут развиваться события в мире, после всего, что случилось в последний год.

— Не сердись! — Живков ласково треплет Петра по плечу. — Я старше тебя на 20 лет и могу себе позволить чуть-чуть пошутить, разве нет?

— Товарищ Живков, а мы точно сможем достать этого нацистского прихвостня?

— Там вопрос был в том, что наше партийное руководство возражало против выдачи его сербам. Хотели судить его сами у себя. Вот он и живёт спокойно в Вайоминге. Большого интереса для американцев он не представляет, поэтому тут проблем быть не может. А мы с Джуровым после неудавшегося путча, хорошо всех прошерстили. Сейчас и в ЦК, и в Совмине у нас просто удивительное единодушие. Беспокоят, правда, меня наши генералы и адмиралы. Придумали мы с товарищем Джуровым один ход, но я пока лучше промолчу.

В роскошном трёхэтажном особняке под черепичной крышей, в зале у камина сидел в любимом кресле несменяемый лидер Страны Орлов Энвер Халиль Ходжа. Он в который раз перечитывал короткое письмо, доставленное егерской депешей прямо из клинического центра Любляны.

— Мне кажется очень опасной эта поездка, дорогой. — Неджмие разливает крепки турецкий кофе по чашкам, одновременно пытаясь достучаться до разума влиятельного супруга. Как ей кажется, он в полушаге от гибели. — Если тебе надоело жить, то это одно, но ведь может погибнуть дело всей нашей жизни. Неужели ты не понимаешь? На тебе же лежит ответственность перед всем прогрессивным человечеством. На всё планете только ты один остался верным последователем настоящего коммунистического учения.

— Я не могу терять лицо! Это не только моё лицо! Это лицо албанского народа… Сейчас меня приглашает на беседу не просто мой политический противник, с которым я веду многолетнюю борьбу. Нет! — Энвер порывается ткнуть в лицо жене письмо Тито. — Тито мой старый боевой товарищ! С ним мы когда-то воевали с итальянцами, с немцами. Да, мы смертельно ссорились, но сейчас… ты только посмотри на эти дрожащие буквы. Это писал явно человек на пороге смерти. У Тито нет ни одного повода, чтобы что-то сделать со мной. У него головная боль с косоварами, с хорватами, с сербскими антикоммунистами. Русских там не будет. Чаушеску, Живков и я, тесная балканская компания. Будет очень хороший повод, для того чтобы забыть обиды и наконец стать добрыми соседями.

— Я конечно не вправе тебе препятствовать, дорогой мой, но мне очень не нравится твой энтузиазм. В лучшем случае вы все четверо пожмёте руки, чтобы скрасить последние минуты югославского ревизиониста, а после его смерти будете точно также заниматься каждый своим делом, без оглядки на соседа.

— С тобой можно было бы согласиться, но сейчас происходят довольно интересные события. Полгода назад болгары и румыны вдруг вышли из Варшавского договора, и не устрашились красных дивизий. Я, ты должна помнить, ждал объявления о вторжении со дня на день, но ничего не случилось. Русский медведь не шелохнулся! Разве такое могло случиться ещё десять лет назад? Нет, нет и нет!

Поэтому дорогая, что бы ни случилось, а я завтра утром вылетаю в Любляну, на 12 число Тито нас приглашает, а 13 ему назначена операция, которую он может и не пережить… — Албанский диктатор в предвкушении свёл руки в замок. — Вот так!

30

Места массовых расправ болгарских карателей над мирным сербским населением