Дюк де Ришельё

В Лангедоке Дюк проехал вдоль искусственного канала, построенного при Людовике XIV и с тех пор не очищавшегося, в Ницце посокрушался, что строительство горной дороги вдоль моря (Корниш), начатое при Бонапарте, так и не было закончено. «Правда, великие политики наших дней не придают значения таким пустякам, — писал он Вераку 15 апреля. — Первым делом — принципы и их последствия, а уж потом — торговля, промышленность, сельское хозяйство, если до них дойдёт черёд». Политикой Ришельё, конечно же, интересовался и ежедневно читал газеты и письма из Парижа, внимательно следил за дебатами в парламенте по закону о печати (в мае—июне), однако публичных заявлений не делал и только в письмах друзьям мог посетовать на бессистемные действия нового правительства.

У него появилась новая забота: в Марсель примчалась королева Дезире — якобы навестить дядю. А он-то уже думал, что избавился от её преследований! «Не ожидал я под старость лет вскружить голову юной особе, которой уже за сорок», — писал он Армандине, добавляя, что «нет ничего более нелепого и неприятного, тем более что об этом известно в Париже». Теперь ему приходилось скрывать свой маршрут, выбирать окольные пути, останавливаться на самых невзрачных постоялых дворах — и всё равно проклятая карета непременно появлялась там вслед за его почтовым экипажем. Просто кошмар какой-то! Из Тулона герцог бежал за границу, в Геную; там, наконец, королева отстала.

Успокоившись, Ришельё продолжил путешествие по Италии: Флоренция, Венеция, Милан... «Европа кажется мне такой маленькой, а способы сообщения столь быстрыми, что я не понимаю, почему бы не доставить себе удовольствие разъезжать по ней, особенно когда в разных местах живут люди, которыми дорожишь из былой привязанности, — писал он Вераку 4 июня. — Нужно иметь центральную точку, чтобы свить там гнездо (и для меня это будет Париж), а уж оттуда лететь — хоть на север, хоть на юг. Именно это я и намереваюсь сделать». Но в Цюрихе супруга Карла Юхана вновь «села ему на хвост». «Сегодня утром я нашёл на постоялом дворе букет. Неужели приехала моя чокнутая королева? — делился Арман опасениями с Леоном де Рошешуаром 25 сентября из Спа, где намеревался принимать целебные воды. — Она преследует меня своей неразумной любовью. Я поскорее сбегу».

Весьма вероятно, что сердце самого герцога тогда было несвободно, однако как настоящий рыцарь он всячески скрывал свои чувства, чтобы не скомпрометировать доверившуюся ему женщину. Её имя упоминается только в письмах ближайшим друзьям. 17 сентября Арман отослал Рошешуару из Спа «шкатулочку» для передачи маркизе де Гург, которую в единственной сохранившейся собственноручной записке, адресованной ей, называл «своей дорогой Генриеттой». Скорее всего, познакомились они ещё в Вене, когда герцог был в эмиграции. Это была привлекательная и умная женщина (только сочетание двух этих качеств было способно пленить Ришельё); Моле даже приписывает ей определённое политическое влияние и утверждает, что именно она в 1817 году подтолкнула герцога в лагерь правых.

Тем временем в сентябре состоялись выборы в палату депутатов, ознаменовавшиеся яркой победой «независимых», которые получили 35 депутатских мандатов из 55, увеличив таким образом свою фракцию на 25 человек (правые потеряли 10 мест, сторонники правительства -15). Просто невероятно: в палату избрали бывшего члена Конвента Анри Грегуара[75], подавшего мысль о суде над Людовиком XVI после бегства того в Варенн!

Ришельё был потрясён. Каждое новое имя, опубликованное в «Универсальном вестнике», было для него как «удар кинжалом»; он горько жалел о том, что способствовал принятию закона о выборах 1817 года. «Есть о чём проливать кровавые слёзы, и уж конечно, чересчур претенциозен был бы человек, который после подобной ошибки посмел бы ещё заниматься государственными делами, — записал он в дневнике 21 сентября. — Я и только я виновен в этой ошибке, которая стала преступлением из-за ужасных последствий, поскольку многие люди голосовали за сей роковой закон только из доверия, и это доверие было ко мне». Нет-нет, никогда больше он не вернётся в большую политику, это было бы величайшей глупостью с его стороны!

Вместе с тем он практически в то же время (14 сентября) писал кардиналу де Боссе: «Какие люди должны возглавить народы, чтобы вести их через эту бурю, и кого мы видим вокруг?.. Повсюду безнадёжная посредственность вкупе с несравненной претенциозностью. <...> Ещё более удивляет и шокирует самодовольство наших мелких великих людей, которые ни о чём не подозревают, уверенные в себе, изрекают истину в последней инстанции по самым сложным вопросам, в самых трудных делах. Нужно признать, что сей недостаток, разумеется, присущий нашему веку, в особенности свойствен нашей стране. <...> Я непременно хочу избавиться от него, поскольку я не могу и не хочу отречься от своей страны, а нужно принимать её с её хорошими и дурными качествами».

Как часто бывало, Дюк находил душевное отдохновение в мыслях об Одессе. «Сообщите мне подробности об Одессе, — писал он тогда же, в сентябре, своему постоянному корреспонденту Сикару. — Расскажите мне о лицее, о стране, о её населении, о развитии культуры, поселений, о казаках, о Чёрном море, о положении крымских татар и ногайцев...» В октябре Стемпковский уехал в Россию, где вскоре был определён в 36-й егерский полк. А путь герцога лежал обратно в Париж через Франкфурт, Дюссельдорф, Амстердам, Брюссель и Лилль.

В Гааге личному секретарю герцога барону Триган-Латуру под величайшим секретом вручили длинное письмо Деказа, датированное 7 ноября, к которому прилагалась короткая, но весьма любезная записка короля. Дессоль, Луи и Гувион-Сен-Сир подали в отставку, Деказ считал, что Ришельё — единственный человек, способный остановить нынешнее брожение, не впадая в реакцию, и поэтому умолял его встать во главе большого правительства, состоящего из умеренных представителей «доктринёров» и конституционалистов, а также роялистов, и осуществить целый ряд политических мер, в том числе изменить закон о выборах и укрепить армию. «На коленях заклинаю Вас, во имя стольких интересов, которые Вам так дороги: если Вы не можете решиться уступить мольбам короля и всех нас, подождите, не отвергайте нас, не повидавшись. Приезжайте. Услышьте нас. Выслушаем друг друга».

Ришельё ответил сразу (в Париж его письмо было доставлено 16 ноября): «Положа руку на сердце, прислушиваясь только к голосу моей совести и говоря с Королём, как если бы я говорил с Богом, я считаю своим долгом ему сказать, что ни в коем случае не хочу и не могу вернуться на пост, который я оставил, или любой похожий. Я рассматриваю это решение как абсолютный долг и предпочту утратить благорасположение Короля, нежели не оправдать его доверие, вновь возложив на себя обязанности, которые не считаю себя в состоянии исполнять».

В итоге 19 ноября кабинет возглавил сам Деказ, сформировавший правительство правого центра: графа де Серра (автора законов о свободе прессы 1819 года, который теперь убедился, что был неправ, и был готов закручивать гайки) он назначил министром юстиции, Паскье — министром иностранных дел, генерала де Латур-Мобура — военным министром, Руа — министром финансов. Программа была проста: изменить закон о выборах.

Однако граф де Серр, который должен был представить обеим палатам парламента новое избирательное законодательство, тяжело заболел и лечился на юге. Ришельё, вернувшийся в Париж 2 декабря, следил за ходом событий с интересом, но без иллюзий. Исправлять ошибки гораздо сложнее, чем делать... Король, казалось, смирился с его решением удалиться от большой политики, попросив лишь о последней услуге: 29 января 1820 года скончался английский король Георг III, и Людовик поручил герцогу де Ришельё представлять его на коронации Георга IV.

Арман уже готовился ехать в Лондон, планируя провести часть лета в Одессе и в Крыму, но тут, как уже не раз бывало в его жизни, произошло непредвиденное. Накануне отъезда, 13 февраля, около полуночи, к нему прибежал посланный от Деказа с ошеломляющей новостью: герцог Беррийский смертельно ранен!

75

До революции аббат Грегуар (1750—1831) вёл большую просветительскую работу среди крестьян своего прихода. Избранный в Учредительное собрание, он настаивал на отмене дворянских привилегий, ратовал за эмансипацию евреев, дарование гражданских прав в колониях свободнорождённым неграм и мулатам и постепенную отмену рабства. В Конвенте он отстаивал право народа судить короля как своего первого слугу, но тогда же внёс предложение об отмене смертной казни. За казнь Людовика XVI он не голосовал. По его инициативе были учреждены Консерватория искусств и ремёсел и Национальный институт. При Бонапарте Грегуар был одним из пяти сенаторов, возражавших против провозглашения империи. После Реставрации он опубликовал работу «О французской конституции 1814 года», в которой указывал на недостатки Хартии. Его избрание депутатом от Гренобля в 1819 году стало возможным из-за демарша ультрароялистов, отказавшихся поддержать правительственного кандидата в знак протеста против закона о выборах. Кандидатуру Грегуара поддерживали комитет либеральной партии и газета «Цензор». Шатобриан писал в «Консерваторе»: «Зло — в законе, который коронует не кандидата-цареубийцу, а мнение сего кандидата, в законе, с помощью которого можно изыскать 512 выборщиков, решивших послать к Людовику XVIII судью Людовика XVI». Стендаль же, голосовавший за Грегуара, называл его «самым честным человеком во Франции». Тем не менее его избрание вызвало шок, центристы сомкнулись с правыми. Новая парламентская сессия открылась 29 сентября; с 6 декабря дебаты шли только о том, как исключить из палаты Грегуара. Либералы тщетно пытались уговорить его уйти добровольно. В конце концов за его исключение проголосовали почти единогласно — против был подан всего один голос.