Страница 4 из 15
– Мама, – тихо, чтобы пес не услышал. – Я скоро буду.
Не отпуская из виду собаку, она медленно, пятясь задом, начала двигаться в сторону дивана. Пес ворчал, косился на нее синим глазом, но пока не двигался, только шерсть поднялась дыбом на загривке.
Малышка легла на живот, и быстро-быстро юркнула под диван.
Челюсти пса клацнули возле ее пятки, когда она уже практически полностью была под диваном.
Резкая боль.
В пасти рассерженной собаки торчал клок волос.
Не ее.
Какие-то рыжие, практически как у клоуна, который был в цирке.
Не обращая внимание на резкую боль в ноге, она проползла к изголовью, подтянулась за подлокотник и оказалась на диване.
Комната была пуста.
На диване сидела маленькая девочка в обнимку с подушкой и испуганным взглядом озиралась по сторонам.
– Мамочка?
Тишина.
Хотя нет.
С кухни доносился странный булькающий звук.
Она встала и пошла на кухню, подушка послушно волочилась за ней. В коридоре моргнул и резко погас свет и за спиной опять послышалось утробное урчание.
Не смея обернуться, девочка крепко ухватила подушку и бросилась в сторону открытой кухонной двери.
Челюсти сжались на левой ноге.
Боли не было.
Только какая-то невыносимая тоска резко упала на узенькие детские плечи, и она заплакала. Было ужасно обидно, что никак не успеть принести маме подушку. Как же тогда мамочка будет лежать? Она так любит эту подушку. Каждый вечер, после работы, дорогая мамуля садится на диван и после того, как выпьет два стакана красного сока, ложится на подушечку и засыпает, а она, как самый послушный ребенок, садится рядом и гладит ее по волосам.
Как-то она попробовала этот сок и так и не поняла, что в нем такого хорошего и вкусного. Сухой и горький. И почему мама так улыбалась, когда его пила?
Странные эти родители.
Как-то раз к мамуле приходил знакомый дядя. Взрослые вместе пили этот сок, смеялись. Давно девочка не видела маму такой веселой. Она сидела у себя в комнате и наводила порядок в кукольном домике и слушала, как мама смеется.
Когда малышка засыпала, то еще слышала радостный смех мамы и глубокий голос ее друга.
На утро все изменилось.
Дядя ушел, а мама сидела за столом и плакала, тогда она принесла ей ее любимую чашку, пакет сушек, села на пол рядом и прижалась щекой к ноге. Мама перебирала ее волосы, а она жмурилась и представляла себе, как они вместе живут в ее кукольном домике, и никто им не мешает.
Ни дядя.
Ни собака.
Никто.
Боль в ноге прекратилась.
Девочка обернулась.
Собаки больше не было, но в коридоре стоял большой черный человек в шляпе, он улыбался и не спускал с нее взгляда.
Синие глаза выжигали насквозь. Она чувствовала, как внутри все похолодело. Но этот холод был не таким, как ото льда, который она схватила из морозилки, когда мама доставала ей мороженное.
Этот холод…
Доставал…
До каждой частички ее тела…
Не в силах больше терпеть, она из последних сил рванула в сторону кухни и плотно закрыла за собой дверь.
Мама сидела на полу, свесив голову на грудь. Она подошла к ней, подсунула подушку под голову и позволила ей улечься на пол. Сушка покатилась и опять залетела под стол. Девчоночка всплеснула руками и посмотрела на маму.
На бледном, холодном лице ярким пламенем горели синие глаза.
Она резко отстранилась, зажмурив глаза, и закричала.
– Хватит орать. Тебя здесь все равно никто и никогда не услышит.
Голос в пустой камере звучал глухо и угрожающе.
– Сиди спокойно. Будешь молчать – будет легче.
Она попыталась напрячь глаза, но безрезультатно. Тьма была настолько густой и непроглядной, что не было видно собственной руки. Она пальцами ощупала свое лицо, с ужасом представляя, что теперь у нее нет глаз.
Вроде на месте.
– Фу-у-у-х.
– И не говори, – голос звучал со всех сторон. – Но ты не первая, кто думал, будто я лишил их зрения. Мне это неинтересно.
– Где я? – голос дрожал. Она сделала пару глубоких вдохов, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. – Кто ты?
– Ух ты! – в голосе звучало искреннее изумление. – А ты крепкая. Мне такие нравятся.
– Кто ты?
– И чем тебе это поможет? Ну, предположим, что я высокий, толстый, плешивый мужчина с короткими ручками. Что тебе это дает?
– Вы врете.
– О, Боже! Конечно. Кто же скажет правду?
– Я бы хотела понять – где я и кто вы?
– Любопытство еще никого до добра не доводило, – послышались шаркающие шаги и яркий свет больно ударил по глазам. – Сиди смирно.
Она убрала руку от лица только тогда, когда миллионы радужных кругов наконец-то пропали.
Во рту было сухо. Очень хотелось пить и она принялась шарить руками по полу в поисках какой-нибудь емкости. Не мог же ее тюремщик оставить без воды. Раз до сих пор жива, значит и вода где-то должна была быть.
Что-то похожее на глубокую миску оказалось в углу. Она принюхалась – вроде нет никакого резкого запаха, значит можно и выпить.
Она зажмурилась и сделала глоток.
Ничего. Вода как вода.
Значит еще можно пожить.
Интересно, а давно она здесь?
Как бы это узнать?
Она попыталась вспомнить как она здесь оказалась.
Ничего.
Темнота.
Ну что же – тогда займемся собственным исследованием.
Волосы на голове – короткая прическа, вроде не грязные.
Он ее мыл или она здесь не так долго?
Нет ответа.
Лицо – вроде все на месте. Да и что можно сказать без зеркала?
Она резко моргнула – перед глазами проплыли черно-белые круги. Будем считать это положительным фактором. Да, резкий свет, когда тюремщик открыл дверь, резанул довольно больно, но страх отсутствия зрения все равно был силен.
Руки продолжали свое путешествие.
Плечи, ключицы – целые. Выпирают только сильно. Значит она худая.
Худая, напуганная девушка.
Вот она кто!
А, интересно, какой у нее рост?
Как же в этой кромешной темноте это проверить?
Она хихикнула и резко зажала рот рукой. Еще не хватало сойти с ума от того, что не может проверить свой рост в темноте.
И возраст.
Руки опустились ниже.
Грудь.
Вроде не очень большая, упругая.
– Будем считать, что я не подросток, – она опять зажала рот рукой. Голос в тишине прозвучал резко и истерично.
А, ведь, даже не подозревала, что так напугана.
Страх липко опустился на плечи и со всей силой вдавил ее в пол.
Сколько она проплакала – сказать было некому. Опираясь о стены, встала и сделала несколько шагов, придерживаясь и стараясь наступать как можно более осторожно.
Что-то резко толкнуло ее под левое колено, и она скривилась от боли.
Унитаз.
Она села и почувствовала, как ее ягодицы обжимает холод железной конструкции. Она подскочила и принялась дальше шарить по телу.
Голая.
Ни лоскутка одежды.
Она опять села на пол, положила голову на унитаз и…
Ничего.
Слез больше не было. Осталось только ощущение предательства и полной незащищенности. Глупо было подозревать, что тюремщик не видел ее голой, но теперь это казалось надругательством не только над ее уставшим телом, но и над душой.
Она вздохнула так, что, наверное, могла бы разжалобить льва, готового вцепиться ей в горло, но в этой темноте никто и ничто не побеспокоилось. Стены отразили ее вздох и замолчали.
Что же делать?
Воду ей дают.
Как бы не было противно, но на самом деле в камере, или где там она очутилась, было не холодно. Да, пол был каменным и шершавым, стены, пока она вела по одной из них рукой, тоже были каменными. Она даже пару раз наткнулась на что-то, что походило на паутину. Пусть будет так.
Судя по всему, измотать ее голодом и холодом не собирались.
Уже хорошо.
Она опять нервно хихикнула.
Так уж ли это хорошо?
Что может быть прекраснее, чем сидеть в темноте, пить воду из непонятной миски, уткнуться в железный унитаз и понимать, что она еще для чего-то нужна.