В вихре времени

“Не хотелось бы в это верить”, – поёжившись от утреннего холода, подумал он. Хотя, скорее всего, это совпадение, а причины вражды у каждого поколения самые разные.

Надо было собираться домой, в Москву. Николай выдвинул большой ящик – убрать туда документы, что обнаружил в нынешнюю ночь.

Луч солнца всё-таки проник в комнату и осветил письменный стол, обнажая его потёртости и сколы от неумолимого течения времени. Ящик внутри оказался пыльным, и Николай решил рукой протереть серый налёт. И вдруг, в конце ящика он наткнулся на предмет непонятной формы в мягкой плюшевой тряпице, который не заметил вчера вечером.

Он аккуратно взял его в руки и развернул ткань. Сон слетел с глаз. Внутри лежал ещё один медальон размером с ладонь. Ажурный узор из серебра на нём был почти чёрным от времени, однако Николай не думал о его древности.

С медальона на него взирала изумительной красоты женщина. Взгляд её чёрных с поволокой глаз был грустным, будто говорил: “Я знаю, меня уже нет, но вы посмотрите, как я прекрасна.” Белое лицо с нежным румянцем было изображено чуть в профиль, как бы не решаясь развернуться к смотрящему. Губы были сомкнуты без улыбки. Чёрные кудри обрамляли голову и рассыпались по обнажённым плечам.

Кто это? Николай не мог наглядеться. Наконец, он перевернул портрет и на обратной стороне прочитал: “Чаю воскресения мертвыхъ и встречи в будущем веке. Анна Павловна Татищева. 1782 год”.

Вот это новость! Николай снова сел в кресло, тупо глядя на подпись. Татищева? С кем она ждёт встречи? Почему отец мне никогда не рассказывал об этой красавице? Столько вопросов и ни одного ответа.

Стряхнув напавшее оцепенение из-за бессонной ночи, он всё убрал и закрыл ящик на ключ. Подумав немного, портреты матери и таинственной незнакомки Николай бережно сложил в чемодан, чтобы в Москве начать разгадывать очередную историческую загадку, которые он так любил.

Глава четвёртая

Поезд в Москву прибыл рано утром. Николай, абсолютно не выспавшись, тяжело посмотрел на извозчика, когда тот заломил несусветную цену до Замоскворечья, но решил не спорить. Лучше уж заплатить, да скорее добраться домой. Коляска попалась с резиновыми шинами, потому и дорого, зато не будет трясти по булыжным мостовым.

Николай оглядывал улицы и подмечал каждую новую деталь. Всё менялось стремительно: если пролётка вдруг прекращала трястись как от землетрясения, – значит, замостили дорогу новомодным асфальтом, улицы стали светлее – фонари поменяли с газовых на электрические. Прежними остались только москвичи, Николай в этом не сомневался, да он и не хотел, чтобы они менялись…

Дворники ритмично шаркали мётлами и сгребали опавшие листья, горестно вздыхая над бесполезным трудом. Шарманщики с одноногими ящиками за спиной, не разбирая дороги, брели по лужам и первой сентябрьской грязи, а торговцы-лотошники прихорашивались, раскладывали товар и выжидали своего часа, чтобы начать нехитрую торговлишку орехами и ягодами во дворах доходных домов.

Москва уже давно не спала. По улицам разносились цоканья копыт первых лошадёнок да звонки встречных трамваев, предупреждавших об опасности нахальных извозчиков и одиноких рассеянных пешеходов.

Николай с удовольствием вдохнул утренний воздух города и ощутил примешавшийся запах хлеба – в Москве его было много. Этот запах стал символом купеческой столицы: в любом трактире или ресторане хлеба можно брать вволю, не считая, с голоду здесь не умирали.

Нет, всё-таки он рад, что живёт в Москве. В этом, любезном его сердцу городе он начал самостоятельную жизнь сначала гимназистом, потом студентом Московского университета, а теперь преподавателем истории в гимназии. Здесь он чувствовал себя дома. Как бы ни было хорошо в родительском поместье, через неделю или через месяц Николай уже не находил себе места. В голове стучало: "Домой, домой, домой…"

За раздумьями Николай не заметил, что уже подъехал к трёхэтажному дому на Пятницкой, где жил в казённой квартире.

Елагин позавтракал, надел мундир и поехал в Медведниковскую гимназию, где работал уже три года. Директор – Василий Павлович Недачев взял Николая преподавателем, благодаря его работе по теме “Влияние французской революции на внутреннюю политику России”, которую он начал писать ещё в годы учёбы. Николай рассчитывал впоследствии защитить диссертацию и получить звание приват-доцента Московского университета.

Но, несмотря на высокий профессионализм молодого преподавателя, коллеги по гимназии относились к Николаю Константиновичу скорее настороженно, чем дружелюбно. Их можно было понять – он был не женат и жениться не собирался, а значит, в разговорах о надоевших жёнах не участвовал, беднягам-мужьям не сочувствовал и об интрижках на стороне не рассказывал. О чём говорить с таким коллегой? С ним поделишься, а он, пожалуй, ещё и осудит тебя.

Похвалы начальства не прибавляли ему симпатии других преподавателей, потому как человек обычно не радуется чужим успехам, а, скорее, завидует и раздражается…

Но даже и не это больше всего отталкивало коллег от Елагина. Известно, что у каждого человека имеется тайная черта, которую он боится показывать окружающим. И Николай был не исключение. Он боялся пить. Есть же такие несчастные, что не переносят спиртное… Наш герой переносил, но весьма своеобразно.

После небольшого количества вина своим поведением он ярко демонстрировал пословицу "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". И пару раз на банкете, по случаю годовщины гимназии, Николай совершенно свободно высказывал своё мнение о том, что мужчины ему кажутся большими сплетниками, чем женщины, и после этого больше пить с ним никто решался, а значит, и тесной дружбы, увы, не получалось. Так Николай Константинович и держался особняком, оттого за ним и закрепилось университетское прозвище "отшельник".

После уроков Николай зашёл в учительскую и обнаружил общество преподавателей в полном составе. Вежливо поздоровавшись и получив такой же учтивый ответ, он заметил новое лицо – пожилого священника, приглашённого Недачевым на замену батюшки, который ушёл на пенсию в прошлом году. К удивлению Николая, священник по виду был ещё старше, чем прошлый.

– Батюшка, а вы разве не на пенсии? – спросил Елагин.

– На пенсии, на пенсии, милостивый государь, – добродушно ответил отец Тимофей, поглаживая седую аккуратную бородку. По фигуре он напоминал снеговика – невысокий и полный. Туловище венчала круглая голова с пронзительно голубыми глазами, над котороми расположились светлые кустистые брови.

– А зачем же вы хотите работать? – продолжал допытываться Николай, замечая, что ответы батюшки слушают и другие преподаватели.

– Денег, денег не хватает, – со вздохом сказал старичок, разводя руками.

Было в его манере повторять слова и картинно разводить руками что-то необычное. "Словно юродствует", – мелькнуло в голове Николая.

Господин директор ушёл, а преподаватели решили поближе познакомиться с новым священником. Закон Божий не пользовался популярностью ни среди гимназистов, ни среди учителей, но куда ж от него деваться? Положено, значит, надо получше узнать, что за фрукт – отец Тимофей.

– А скажите нам, отче, сами-то верите в то, что будете внушать бедным детям? – спросил учитель математики – господин Выкрутасов. Он сидел в единственном удобном кресле учительской, вальяжно закинув ногу на ногу.

– Что именно вас интересует, господин…

– Выкрутасов, к вашим услугам.

– Да-с, господин Выкрутасов… Так во что я должен верить или не верить? – повернулся всем телом к математику отец Тимофей.

– Ну, хотя бы в заповеди… Что толку их учить, если всё равно их никто не выполняет. Более того, предмет громко называется "Закон Божий"… За невыполнение закона в светском обществе существует наказание, а в христианском обществе и наказания никакого нет.