В вихре времени

– О, как вы хорошо осведомлены, Николай Константинович, в придворных интригах… Однако я предпочитаю остерегаться брачных уз. Как говорил наш историк Василий Осипович Ключевский: " Любовь женщины даёт мужчине минутные наслаждения, но кладёт на него вечные обязательства и пожизненные неприятности", – цинично процитировал поручик.

За соседний столик села небольшая компания в такой же военной форме, как у Ерофеева. Тот оживился, увидев знакомых, и, извинившись, отошёл к приятелям.

– Теперь можем поговорить нормально… – обронил Елагин, – как там Мария Степановна поживает?

– Хорошо, тебе привет передавала. Рассказывала, что ты прекрасно читаешь стихи. Какие у тебя намерения насчёт сестры, Коля?

Николай почувствовал, что в горле у него пересохло. Он взял бокал с шампанским и поспешно выпил.

– Я и сам не знаю… Мария занимает все мои мысли, я не сплю по ночам – всё думаю о ней, днём хожу, как пьяный… Разве это нормально? До встречи с ней я жил спокойно, знал, к чему стремиться, что хочу получить от жизни… А сейчас голова идёт кругом. Злюсь на себя, что завишу от её настроения, улыбки, но ничего не могу поделать. Вместо того чтобы писать диссертацию, только и делаю, что придумываю, что ей сказать, куда сводить или какие послать цветы.

– Я не знал, что у тебя так серьёзно…

– Я и сам не знал, Миша. Мне нравилось жить одному и не хотелось страдать, как многие мои коллеги, от плохого брака. Но вспоминаю, каким одиноким был отец после смерти матушки, и понимаю, что это ужасно, и я так не хочу… В трудную минуту рядом должен быть близкий друг – любимая женщина. Я всегда представлял, что она будет такая же умная и красивая, как Мария. Понимаешь меня?

– Прекрасно понимаю, но хочу предупредить: я бы на такой девушке, как Маша, не женился… – шёпотом произнёс Михаил, шутливо округлив глаза.

– Почему?

– Характер у неё – ого-го, в прабабку-ведьму… Никто ей не указ. Спорит по любому поводу. Нет, я бы с такой женщиной не справился… Это пока ещё отец её может усмирить, а ещё немного – и никого не будет слушать. Так что, хочешь жениться – поторопись, приятель.

– Меня уже и так подмывает сделать ей предложение, да боюсь отказа.

– Ну-у, знаешь, как в народе говорят: девичье «нет» – не отказ, – подмигнул Миша, – дерзай, брат, у тебя характер как раз подходящий…

Глава тринадцатая

В последние годы Маша всё чаще вспоминала свою прабабку. Она умерла давно, когда Маше не было и десяти лет, и её образ стёрся из памяти. Но стоило ей лишь однажды явиться во сне, как Мария вспомнила всё: и морщинистое лицо бабы Нюры, и её скрипучий голос, и крючковатые пальцы, перебирающие чётки-лестовки… Деревенские за глаза её называли то ли ведьмой, то ли бабой ягой. И было за что.

Так уж повелось, что с любой болезнью взрослые и дети бегали в дом зажиточных крестьян Рябушинских. Маша помнила, что там всё было не так, как в их городском особняке: старинные часы с кукушкой, травы, развешанные по полкам на кухне, много-много икон. Не таких, к каким она привыкла в Московских церквях, а других, будто написанных детской рукой, и с тёмными, почти чёрными ликами.

Иногда возле печки, где лежала Машина прабабка, появлялся крестьянин, и с шапкой в руках слёзно умолял бабу Нюру, чтобы она посмотрела жену или ребёнка. Та отсылала просителя, а потом с кряхтеньем и вздохами сползала с печи…

Однажды Маша стала свидетелем чуда и поняла, почему её прабабку крестьяне за глаза называли ведьмой.

В тот день она взяла угощение и побежала к Лакомке, пегой лошади. Та сразу её узнала, приняла ржаную подсоленную горбушку, а потом послушно покатала по деревне, чутко прислушиваясь к каждой Машиной команде, словно понимала человеческий язык. Когда она вернулась с прогулки, во дворе конюшни увидела несколько крестьян, столпившихся возле ребёнка. Он бился в падучей на песке, а мать без толку суетилась, хватая его то за руки, то за голову, и выла в голос от собственного бессилия.

Вдруг народ расступился, и Маша заметила ковыляющую бабку Нюру с красной тряпкой в руках. Она властной рукой отодвинула заплаканную мать, накрыла дитё тряпицей, а сама встала перед ним на колени и что-то зашептала. Судороги у мальчика прекратились, и он затих, будто умер. Мать зажала рот рукой, готовясь заорать в голос, но тут бабка сняла тряпку, и все увидели, что ребёнок спокойно смотрит в небо голубыми глазками и моргает…

Бабка побрела домой, а Маша догнала её и доверчиво вложила ладошку в старческую руку. Та глянула и усмехнулась:

– Не боишься меня? – проскрипела она.

Маша отрицательно покачала головой. Так началась их дружба. Бабка слезала с печки и сидела у дома, грея на солнце старые кости. Скрипучим голосом она описывала правнучке нелёгкую жизнь при прошлом барине.

В её голосе звучала тоска по молодости, а иногда злоба. И злилась она больше всего на попов, потому что родители её были старообрядцами-беспоповцами и много пострадали "за ради веры".

– Не слушай никого, Машка, живи своим умом. Чувствую – могутный характер у тебя, в меня пошла. Была бы ты первая, я бы тебе силу передала, а так… Сама ума набирайся… Отец к попам перекинулся, так не будь, как он…

В чём эта сила, и почему не надо слушать отца, Мария так и не поняла, но запомнила прабабкин совет – жить своим умом.

Прошло много лет, маленькая Маша стала взрослой девушкой Марией, и теперь помянула слова бабы Нюры. Да, она хотела жить своим умом, потому что верила в собственные силы. И давно определилась, где добро, а где зло.

Злом была бедность подруги Капитолины, которая не могла заплатить за обучение каких-то пятьдесят рублей за семестр.

"Как возможна такая несправедливость? – думала Маша, возвращаясь домой с Высших женских курсов, – мне отец выдаёт на булавки сто рублей в неделю, а у неё нет пятидесяти на обучение…"

Как нарочно, она истратила последние карманные деньги на жемчужное ожерелье, которое так подходило к новому синему платью.

"Поговорю с папой, ему же не жалко дать бедной девушке на учёбу!" – решила Маша, поднимаясь к отцу в кабинет.

Отец был занят, но увидев Машу, разрешил высказать просьбу в течение пяти минут. Мария горячо описала несчастье подруги, ожидая, что отец сразу откроет ящик и выдаст деньги, как всегда делал при малейшей просьбе. Но тот почему-то не спешил с помощью.

– А почему она пошла учиться, не имея средств для оплаты? Как такое возможно?

Маша не знала, что ответить. Капитолина вроде сначала работала, а потом потеряла место. Отец внимательно выслушал и открыл ящик.

– Маша, я дам деньги, но будет лучше, если мы поможем твоей подруге не разово, а как следует. Надо найти ей место гувернантки, тогда она сможет себя обеспечивать дальше. А если она плохо учит детей и из-за этого теряет место, то нужно ли ей учиться?

– Папа, конечно, нужно! Дети такие капризные, вот она и не справилась.

– Машенька, запомни правило – всегда ищи ошибку в себе, иначе ничего не добьёшься в жизни. Если бы мой дед винил французов, правительство, нечестных партнёров, то не поднялся бы после войны, и не стал бы снова развивать дело с нуля, а так бы и остался нищим крестьянином, у которого другие виноваты в его бедности. Передай деньги Капитолине. Я поищу для неё место гувернантки, а дальше уж пусть сама старается…

Маша поблагодарила, но в душе осталась недовольна: что для отца пятьдесят рублей? А сколько наставлений из-за такой мелочи пришлось выслушать. Нет, папа – человек нежадный, он нищих и лечит, и кормит в бесплатной столовой… И вдруг повёл себя как скряга.

На следующий день она отозвала Капитолину в сторонку. Маша чувствовала себя благодетельницей, предвкушая радость подруги, которая последнее время ходила с заплаканными глазами от мысли, что придётся бросить учёбу.

С расширенными глазами Капитолина смотрела на деньги:

– Откуда это? – прошептала она.

– Отец дал, Капа, бери… – ответила Маша, довольная собой.