Точка

– И все?

– Еще про то, кто как приподнял усики при обсуждении, в какую сторону повернулся, сколько раз мигнул, что всё это значит, и как с этим быть.

– И что всё это значит? – поинтересовался Иван, рассматривая пену в стакане, который ему принесли.

– Да всё что угодно, я понятия не имею, они и сами, кажется, не знают.

– Херня какая-то, – выразил мнение Иван. – И че там, совсем ничего интересного?

– Ну… – Икар задумался, щурясь на желтую лампу на стене, – задвинулись недавно на тему пожирателей. Ну это знаешь, наверное, те, которые последними прибыли.

– И что, реально последними или это всё вранье?

– Реально последними, после них пока никого.

– И что с ними?

– С ними все хорошо, но Сантьяго загнался по поводу какого-то объекта, я не смог понять, что именно за объект. Они называли его «точкой», хотя это неточный перевод, у них такого знака нет в пунктуации, по смыслу самое близкое… м-м-м… слово означает… м-м-м… завершение… короче этот Сантьяго возбудился страшно, ни разу не видел его в таком состоянии.

– Обычно вялый твой таракан, да?

– Таракан… – усмехнулся Икар, – вообще они нормальные ребята, очень вежливые и даже… деликатные.

– Да, очень. Деликатные, – брат передразнил Икара. – С нами они тоже очень деликатно обошлись.

– С кем с нами? – осторожно спросил Икар, поднимая глаза на брата.

– С тобой, со мной, с отцом, с Энджи, с людьми.

– Мы же победили, – нерешительно произнес Икар.

Иван посмотрел на него так, словно брат произнёс какую-то глупость, Икар опустил глаза, слегка розовея.

– Победили, да. Когда ты последний раз с отцом общался?

Икар покраснел, не ответил.

– Он бы рассказал. Как мы победили.

– А ты когда? – вызывающе бросил Икар, рассчитывая, как ему казалось, на то, что Иван начнёт оправдываться и вилять, и тогда его собственная растерянность станет менее заметной. Но брат вилять не стал.

– Не помню.

Икар удивился, растерялся.

– А что? Плохо это, но если честно, я его немного побаиваюсь… ну не его самого, а то, кем он стал, каким…

– Чем.

– А?

– Чем он стал.

– А, да, и это тоже.

Икар снова заглянул в лицо брата, на этот раз с укором. Тот заметил и, словно извиняясь, улыбнулся, качая головой.

– Херово это. Как он там? Я не знаю, ты не знаешь, зато про какие-то срангуари своего таракана ты отлично в курсе.

– Сынгуари, – поправил Икар.

– Я так и сказал, – буркнул Иван, забираясь носом в стакан. – Давить их надо было. Сильнее, сильнее давить.

– А раздавили вас! – неожиданно донеслось из-за ширмы, отделявшей их столик от соседнего, – Надутых червяков с манией величия и убогим оружием! Гху!

Другие голоса его поддержали, за ширмой одобрительно загудели, гху, гху, причем нарочито громко, чтобы их услышали наверняка. Гху, гху, гху – характерный хык местных мулатов, чудовищной и унизительной смеси человека с аборигенами.

Иван встал и отправился за ширму. Рука его потянулась к бедру, и за ней непроизвольно последовал взгляд Икара и наткнулся там на что-то черное, сверкнувшее мрачным металлическом изгибом под случайно приподнявшимся краем рубашки. Ткань словно ухмыльнулась, обнажив стальные крепкие зубы.

Икар сразу понял, это оружие. Как и всякий, наверное, кто родился и вырос на Энджи. Потому что это было то самое оружие, оттуда, с Энджи. Их оружие.

За ширмой раздался сухой металлический щелчок, оборвал гхукание, и спокойный голос брата произнёс:

– Повтори, мразь.

Затем тишина, совершенная, абсолютная тишина, хотя, возможно она лишь показалась Икару, потому что рядом бубнил и дёргался экран, а вокруг мерцали другие ширмы, закрывавшие другие соседние столики, за которыми шла какая-то другая, далеко не бесшумная жизнь. Но ему в тот момент показалось, что всё замерло. Стихло, затаилось в испуге и ожидании оглушительного хлопка. Икар как будто почувствовал даже и запах. Масло, порох. Такой часто шел от дедушки, от его рук и одежды. Запах войны, опасности, разрушения, и бессильного отчаяния, и нехорошего, ненужного будущего.

Тишина за ширмой. Брат вернулся, сел за столик, поправляя одежду, поднёс к губам стакан, сделал глоток и произнес:

– Ни разу не встречал ни одного живого мпода. Всякой мрази сколько угодно. А мподов ни разу, – отхлебнул еще и поставил на стол. – Они вообще существуют или это выдумки какого-нибудь дурацкого местного Новостэ, чтобы держать нас всех за идиотов?

Икар разлепил рот, и будто не своим голосом ответил:

– Я видел, кгхэ-э-эм… они настоящие.

– Значит, не все потеряно.

Стол перед ними неожиданно окрасился синим, и от него потянуло холодом.

– Настучали гады, – ухмыльнулся Иван. – Ну пойдем, раз так.

К изменившемуся в цвете столу мгновенно прилипли их недопитые стаканы и все остальное, что лежало на нем за исключением личных вещей.

– Вот и посидели, – произнёс Икар.

Оба встали и направились к причалу. Иван бросил взгляд на число, горевшее на выходе из бара, номер эшелона.

– Ого, а я и забыл. Чувствую, тяжело так дышится. Пятьсот девятнадцать, ты видал?

Икар пробубнил что-то в ответ, мол, сколько раз здесь были, и ничего. У самого причала Иван неожиданно погрустнел, плечи его словно сложились, он будто вспомнил что-то, увидев развернувшийся перед ними город. И тогда он сказал, но как-то неуверенно, словно не декларировал очередную мудрость, добытую чьим-то чужим опытом, а уговаривал сам себя, утешал или оправдывался:

– Жизнь – это не те дни, которые мы прожили, а те, которые запомнились.1

Без всякого сомнения, этот день запомнился Икару: этот ненужный рассказ о работе; укоряющий образ отца в памяти; мерзкое гхукание за ширмой; тишина – эта маленькая, но приятная победка; странные сожаления брата, его молчаливое порицание, и, конечно, загадочное оружие, блеснувшее у него под рубашкой, так легко успокоившее мулатов.

Вспоминая это, Икар задумался над тем, не была ли просьба брата чем-то большим, чем просьба? Не было ли в ней какого-нибудь двойного дна, о котором тот не сообщил из опасений спугнуть помощника?

Икар снова поёрзал в кресле. Успокаивало то, что это было не в первый раз, когда брат просил ему помочь, передать что-нибудь кому-нибудь где-нибудь. При этом обычно Икар понятия не имел, что и кому надо было передать. Это было неинтересно, город везде одинаковый. Везде, где ему разрешено было находиться. Даже та область, куда он ездил работать, отличалась несущественно.

Тем не менее, у Ивана имелось оружие, и это было странно. Зачем?

Серый город рябило от дронов. Серое небо с оранжевыми перьями, подсвеченными невидимым закатом. Икар закрыл глаза. Если брат сказал «безопасно», значит так и есть.

Дрон добрался до нужного дома, вошел в вертикальный канал и устремился вниз. Перед глазами Икара задергались цифры, лохматые мподские кривые черточки, похожие на слетевшихся мух. От лёгкой невесомости зачесалось в груди.

Квартира Ивана размещалась на сто пятьдесят третьем эшелоне и располагалась в доме несравнимо более шикарном, чем у Икара. Все в ней было просторней, и даже стены казались не такими круглыми. Брат держал их пустыми. Но самое крутое, чему Икар завидовал особенно – это вызывающе, бескомпромиссно ровный пол. Высокие потолки позволяли сделать в комнатах настил, который не только избавлял полы от неровностей, но и позволял использовать образовавшиеся под ним пустоты в качестве дополнительных хранилищ. Кроме этого, у Ивана была огромная устойчивая кровать, фантастически мягкий красный диван и широкие, крепкие столы. Один на кухне тёмный, второй светлый в кабинете.

Как раз под одним их этих столов, блестящим от расположенного рядом окна, и размещался предмет, который по просьбе Ивана необходимо было переправить получателю. Причем сделав это непременно лично. Икар остановился рядом – полиморфная коробка. Как все прочие такие коробки, она приобретала характер того места, в котором находилась. Под строгим кабинетным столом брата она выглядела небольшим и бесхитростным кубиком черного цвета.

1

Оригинальная фразы принадлежит Г. Г. Маркесу и звучит так: «Жизнь – не те дни, что прошли, а те – что запомнились».