Страница 10 из 23
Герман Ларош вспоминал: «Весною 1863 года в Мариинском театре начались репетиции оперы Серова «Юдифь»… На репетиции «Юдифи» мы ходили целыми гурьбами; для некоторых избранных была взята и ложа на первое представление. Мне помнится, что я в течение двух лет видел эту оперу восемь раз, вероятно, столько же ее видел и Пётр Ильич. И сюжет, и музыка понравились ему чрезвычайно». Серов устраивал у себя, по одним воспоминаниям, «вторники», а по другим, «четверги» – скромные вечеринки, на которых всё угощение состояло из чая с лимоном и булками. Посещение серовских вечеринок считалось страшным предательством по отношению к Антону Рубинштейну, но, как далее вспоминал Ларош, «любопытство превозмогло, и я отправился к лютому врагу консерватории, оказавшемуся очень любезным хозяином и очаровательным собеседником. Я стал бывать у Серова довольно часто, и только через несколько таких посещений у меня хватило духу отправиться к Рубинштейну и сознаться в своём новом знакомстве, в котором ребяческая моя совесть продолжала видеть какое-то преступление. Со свойственным ему тактом, Рубинштейн ответил, что он не только не видит в этом ничего дурного, но и сам желает, чтобы ученики имели случай слышать разные мнения и знакомиться с разными направлениями. Приблизительно через год после моего первого вечера у Серова я уговорил и Чайковского пойти со мной к нему». Чайковского приняли у Серовых с полным радушием. Хозяину дома лично Чайковский как человек очень понравился.
Посещение Чайковским Серова описывает его жена: «В этот вечер собралось на наш четверг не особенно много посетителей, но одно новое лицо, пришедшее в первый раз к нам, обратило внимание Серова, и он стал особенно усердно язвить консерваторское учение, нападать на рутину, энергично протестовать против всего учебного строя своего времени. Новый посетитель, для которого так распинался Серов, был Пётр Ильич Чайковский. Не помню теперь, какое впечатление на него произвели все эти бурные речи; он только что кончил консерваторию, не оставив себе даже славы экстраординарного воспитанника (как, например, его приятель Г. Ларош, который его привёл к нам); робко смотрел он своим открытым, юношеским взором на разгорячённого оратора-хозяина и, хотя не протестовал словом, но, видимо, был не согласен с Серовым… По-видимому, Чайковского не особенно близко затрагивали эти разговоры: он так же безучастно отнёсся к этим, как и предыдущим. Проникнуть в его душу было трудно сквозь оболочку молчаливого внимания, хотя его симпатичная наружность и особенно милое выражение глаз невольно вызывали сочувствие каждого, одарённого мало-мальски чуткой душой. Во время чаепития Чайковский подошёл к роялю и рассеянно провел пальцами по клавишам, видимо унесясь куда-то в сторону от всего окружающего. Не знаю, что побудило меня подойти к нему и вырвать его из состояния самозабвения, но помню только, что я подошла бойко, смело и с беспечной самоуверенностью, присущею ещё весьма юному, неустановившемуся существу, спросила его тоном, вызывающим на бой:
– А ваши какие идеалы в музыке, Пётр Ильич?
Он вздрогнул, оглянулся и не торопясь ответил:
– Мои? Мои идеалы… да разве непременно нужно иметь идеалы в музыке? Я об этом никогда не думал.
Он окинул меня своим ясным взором, носящим отпечаток почти детской наивности, и прибавил твёрдо, отчетливо:
– У меня никаких нет идеалов!».
«Между всеми живущими музыкантами нет ни одного, перед которым я добровольно могу склонить голову», – признавался Чайковский гораздо позже Надежде Филаретовне фон Мекк.
А сестра Саша на вопрос графа Бобринского:
– Какой музыки последователь Пётр Ильич? – возмутившись до глубины души, ответила с обидой:
– Мой брат не подражает! Он сам создаёт!
9. Выпускник консерватории
К окончанию консерваторского курса Пётр Ильич написал большое сочинение на заданную тему – кантату на слова гимна Шиллера «К радости». 29 декабря 1865, испугавшись публичного экзамена по теории музыки, предшествовавшего исполнению его кантаты, он не явился на выпускной концерт. Кантата была исполнена при торжественной обстановке ученическими силами консерватории под управлением Антона Григорьевича Рубинштейна в отсутствие автора. Антон Григорьевич был сильно разгневан и требовал лишить Чайковского диплома. Диплом с серебряной медалью был выдан Чайковскому лишь 30 марта 1870 года, когда директором консерватории стал Николай Иванович Заремба.
Композитор Александр Серов, присутствовавший на концерте, был разочарован:
– Нет, не хороша кантата; я от Чайковского ожидал гораздо большего.
Представителям «Новой русской школы», прозванных критиком Владимиром Стасовым «Могучей кучкой», так же противникам консерваторского образования, кантата тоже не понравилась. Цезарь Кюи, один из «кучкистов», бывший на концерте выпускников консерватории, написал ядовитую статью, в которой заявил, что «консерваторский композитор г. Чайковский – совсем слаб. Правда, что его сочинение (кантата) написана в самых неблагоприятных обстоятельствах: по заказу, к данному сроку, на данную тему и при соблюдении известных форм. Но всё-таки если бы у него было дарование, то оно хоть где-нибудь прорвало консерваторские оковы».
Только друг Герман Ларош поддержал молодого композитора. Он написал Петру Ильичу 11-го января 1866 года в Москву, куда Чайковский был приглашён профессором:
«Не воображайте, что я здесь говорю как другу… вы самый большой музыкальный талант современной России. Более мощный и оригинальный, чем Балакирев, более возвышенный и творческий, чем Серов, неизмеримо более образованный, чем Римский-Корсаков, я вижу в вас самую великую или, лучше сказать, – единственную надежду нашей музыкальной будущности. Вы отлично знаете, что я не льщу: я никогда не колебался высказывать вам, что ваши «Римляне в Колизее» – жалкая пошлость, что ваша «Гроза» – музей антимузыкальных курьёзов. Впрочем, всё, что вы сделали, не исключая «Характерных танцев»… я считаю только работой школьника, подготовительной и «экспериментальной», если можно так выразиться. Ваши творения начнутся, может быть, только через пять лет; но эти, зрелые, классические превзойдут всё, что мы имели после Глинки. Чтобы резюмировать всё, что я сказал сейчас, – не за то, что вы сделали до сих пор, люблю я вас так сильно, но за то, что вы можете написать, имея в виду мощь и живость вашего гения. Образцы, которые вы дали до сих пор, – только торжественные обещания превзойти ваших современников».
Илья Петрович, хоть и поддерживал сына все годы обучения его в консерватории, но по окончании Петром Ильичём Петербургской консерватории высказал свои сомнения:
– Милый мой Петя!.. У меня, голубчик ты мой, все-таки правду скажу, болит сердце за тебя. Ну, вот, слава Богу, кончил ты по желанию своё музыкальное образование – и что даст оно тебе: говоришь ты, быть учителем, пожалуй назовут и профессором теории музыки с ничтожным жалованьем! Этого ли ты достоин? Светлая головка, изящное образование, превосходный характер того ли заслуживают! … Похвальна твоя страсть к музыке, но, друг мой, это скользкий путь, вознаграждение за гениальный труд бывает долго-долго спустя. Посмотри ты на бедного музыканта Серова, трудясь со страстью, он только нажил серебряные волосы, а не серебро…. Глинка умер бедняком, да и прочие наши таланты недорого оценены…
Получив от Петра Ильича письмо с уверениями в том, что он жизни не мыслит без музыки, огорченный отец ответил:
– Что ж, если таково твоё призвание, то дальше и толковать нечего. Ты в семье моей лучшая жемчужина, не думал я, что на твою долю выпадет такая трудная и скользкая дорога! С твоими дарованиями ты нигде бы не пропал.
10. Москва. Николай Григорьевич Рубинштейн
Москва не отставала от Петербурга, там тоже открывалась консерватория. Во главе консерваторской деятельности встал другой Рубинштейн, Николай Григорьевич – младший брат петербургского. Он приехал в Петербург к брату в поисках кандидата на место профессора теории музыки в нарождающуюся консерваторию. Сначала эта должность была предложена Александру Серову, и он даже переехал в Москву, но в Петербурге приступили к постановке его новой оперы «Рогнеда», начались репетиции, и ему пришлось вернуться в северную столицу. Тогда Николай Григорьевич обратил свой взор на Петра Ильича Чайковского как лучшего выпускника консерватории и сделал ему предложение, не дожидаясь получения им диплома. Пётр Ильич предложение принял и 6 января 1866 года прибыл в Москву.