Страница 15 из 28
ИСПЫТАНИЯ
Вероятно, все беды накликал Владимир Сергеевич. И оттого, что уж слишком хорошо он разбирался в народных приметах.
Как-то раз поутру, проснувшись и крикнув в лес свое любимое «Э-ге-гей!», он сказал:
– Дело пахнет керосином. К дождю! Хорошая слышимость звуков.
И действительно, через полчаса начался дождь, долгий и нудный.
Но стоило ему иссякнуть под вечер, как Владимир Сергеевич опять сообщил:
– Ласточки летают над землей, гоняются за низко летящими насекомыми. К дождю!
И среди ночи я проснулся оттого, что мне на нос капала вода: кап, кап, кап…
Я Владимиру Сергеевичу сказал:
– Да бросьте вы каркать, честное слово!
Но он опять наутро свое:
– Уж больно трава сегодня пахнет сильно и лягушки квакают. К дождю!
Короче говоря, из-за того, что в природе, видно, началась подготовка к всемирному потопу, на нас обрушилась целая серия дождей - проливных, обложных, Грибных и моросящих. Они были с молниями и без молний, с ужасными ударами грома и еле-еле слышными.
Земля и вода в реке стали холодными. Ботинки и тапочки у нас не просыхали.
Мы с Лешкой решили подсушить наши ботинки на костре - нацепили их на палки и стали вертеть, как шашлык, над углями. И через полчаса они у нас так скрючились, что на ногу надеть их уж было невозможно. Теперь пришлось нам ходить босиком.
В такую погоду бегать к реке и умываться нам не хотелось, и наши руки и лица от вечной возни с костром покрылись толстым слоем сажи. От дыма и грязи у нас воспалились глаза и стали слезиться.
Я стал кашлять трубным голосом, а у Лешки так из носа потекло, что Владимир Сергеевич шутил над ним: «Нашего Лешеньку подключили к водопроводу!»
И ко всему этому у нас болели спины и шеи, обожженные раньше на солнце.
А вскоре к нам пришла еще одна напасть: мы дружно начали болеть животами. И в этом виноват был я.
Однажды, когда Владимир Сергеевич и Лешка отправились ловить рыбу, а я остался дежурить, мне пришло в голову сварить настоящий лесной обед. Может быть, я бы и не стал этого делать, но выбора не было: подмокший рис у нас протух, стал желтым и противно вонючим, а гречневая крупа разбухла и чуть ли не проросла.
Я все-таки остановился на гречке. Решил сделать кашу. Но пока я ходил за хворостом, перекладинка, на которой висела кастрюля над сильным огнем, перегорела, и вся моя каша упала в костер, и алюминиевые ручки кастрюли расплавились.
Я стоял над костром озадаченный: шутка ли сказать, какая ж в костре была температура, если стал плавиться металл? Эге, тут надо быть осторожным!
Но через час я опять оплошал. Я приготовил суп, в который бухнул все то, что у меня находилось под ногами: грибы, крапиву, щавель, лопухи, укроп, добавил в воду три завалявшиеся картошки, - и стал варить это волшебное снадобье.
Сколько раз я видел на кухне, как мама готовит обед, но так и не удосужился спросить, а как узнать, готов ли суп, сварилось ли мясо. Я видел, что мама то и дело тычет в жарящиеся котлеты вилкой, а зачем это она делает, я не спрашивал. И зря.
Я так долго варил свой суп, что он у меня… пригорел.
Это было, вероятно, уникальное событие в истории поварского дела. Суп - и пригорел!
Мои друзья, вернувшись с речки, продрогшие и голодные, накинулись на еду и стали ругать меня на чем свет стоит. Но так или иначе, а есть было нечего, и мы все-таки уничтожили мой несчастный суп.
А через час первым в кусты стрелой метнулся Лешка.
Ночами в шалаше нам было очень холодно, и мы теснее прижимались друг к дружке.
И вот когда Лешка вспомнил свою маму. Он ложился спать в ватных трусиках и надевал шерстяные носки. А мы с Владимиром Сергеевичем в наши носки набивали теплую золу и засовывали ноги в рюкзаки.
По-честному говоря, нам с Лешкой было очень тяжело. Бывало, вечером пройдет по Оке пароход Москва-Горький, весь сияющий, весь в разноцветных огнях, с музыкой на палубе, и мы долго-долго глядим ему вслед, и нам обоим очень понятно, о чем в эту минуту думает каждый.
Но Владимир Сергеевич не унывал. Он то и дело мурлыкал себе под нос веселую песенку:
Правда, вскоре после того, как мы по предписанию Зойки начали пить отвар из черники, животы наши прошли. Перестали болеть также и спины, которые мы регулярно стали смазывать раствором крепкого чая. («В чае есть танин!» - сказала Зойка.) Вместе с нашими хворостями улетучились и дожди. Но тут ждали нас новые испытания.
Владимира Сергеевича свалила ангина.
Я еще ночью в полусне, прижимаясь к его теплому боку, почувствовал, как он сильно дрожит. Мне показалось, что это от утреннего холодка, и поэтому я уделил начальнику Кара-Бумбы кусок одеяла. Но дрожь у Владимира Сергеевича не прекратилась даже и тогда, когда в шалаш вполз удушливо-жаркий полдень.
Лицо у Владимира Сергеевича сделалось мертвенно-бледным, глаза впали.
Владимир Сергеевич вышел на самый солнцепек. Он пил, обжигаясь, стоградусный кофе. Но температура не падала.
Мы сидели около нашего вождя, опустив руки, и не знали, как помочь человеку. И вообще с чего начинать день? Чем заняться?
– Это у меня частенько бывает, - сказал Владимир Сергеевич. - Проклятье!
– А может быть, достать лошадь и в деревню вас перевезти? - спросил я.
– Не надо. Пройдет. Идите работенку искать.
– А вы как же? - спросил Лешка.
– Я тут один… полежу…
– А вдруг вам плохо будет? - запротестовал я.
– Хуже этого не будет, - ответил Владимир Сергеевич и добавил: - Я сейчас записку Зойке напишу. Она, наверно, уже на пляже. Отнесет ее Лешка. Только там не купаться!
И Владимир Сергеевич написал:
«Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я».
Когда мы отошли от шалаша, Лешка спросил:
– Ну что порешим? Его ведь нельзя одного оставлять!
И вообще ничего себе положеньице: денег нет, мы голодные… Вот дураки, взвалили на себя какую-то идиотскую клятву, а теперь, как медведи, лапу сосем!