Тринадцатая реальность

– Куда? – спросила она, рывком притягивая меня к себе. – Жена замёрзла, а ты убегаешь? Немедленно грей!

Сегодня «согревание» длилось больше обычного и прошло как-то не так.

– Что-то случилось? – спросила Вера, заглядывая мне в глаза. – Столько нежности... Я уже и не помню, когда ты был таким, наверное, только сразу после свадьбы. Потом было ещё лучше, но как-то привычно, что ли.

Я решился и впервые рассказал ей всю правду до конца, а потом ещё и свой сон.

– Для меня это ничего не меняет, – сказала она. – Здорово, конечно, знать, что после смерти будет какая-то жизнь, хотя это далеко от того, во что я верю. Но твой сон – это ерунда. Как я могла к тебе прийти и согласиться всё забыть, если помню всю свою жизнь в якобы придуманном тобой мире? И у всех остальных тоже так. Ты им и жизни придумал? Такого просто не может быть, поэтому не морочь себе голову. Хочешь, стукну, чтобы поверил в мою реальность?

Наша возня привела к тому, что опять занялись «согреванием» и пришли на завтрак одними из последних.

– Чем займёмся? – спросил я, когда приступили к десерту.

– Сходим к Елене, – решила жена. – Она стала такой ранимой и плаксивой. Поглажу живот, и она сразу успокаивается. Сказал бы ты Олегу, чтобы он проявлял свою любовь не только в кровати. Видно, что любит, а при мне ни разу её не приласкал. Ты у меня не такой.

Закончив с завтраком, направились к комнатам друзей. Когда подошли к стоявшим в карауле жандармам, старший сообщил, что в комнатах никого нет.

– Вышли минут двадцать назад и куда-то ушли с охраной, – сказал мне офицер. – Извините, князь, но нам больше ничего не известно.

Сходили к Андрею, но и там нам ответили то же самое. Пришлось возвращаться домой. Я сел писать уже седьмую книгу, но вскоре пришлось прерваться. Зазвонил телефон, который взяла жена.

– Лёш... – растерянно сказала она, войдя в гостиную. – Только что умер Владимир Андреевич... Звонил Олег. Он хочет, чтобы мы побыли с Леной. Ему стало плохо, а врачи ничего не смогли сделать.

Мы вернулись к комнатам друзей и нашли в спальне заплаканную Елену. При виде нас она опять разревелась. Я впервые обнял её и стал гладить волосы и говорить те ласковые слова, которые обычно говорят в таких случаях. Если бы утешать взялась Вера, они сейчас плакали бы вместе, а в моих руках она быстро успокоилась.

– Мне больше жалко Олега и Елену Николаевну, – призналась девушка. – Она сидит возле мужа, как сделанная из камня, и ни на что не реагирует.

Через час пришёл Олег.

– Спасибо, – сказал он мне. – Ей нельзя переживать, а тут такое...

– Как мать? – спросил я.

– Плохо. У отца обширный инфаркт, и всё случилось очень быстро. А с матерью сейчас даже нельзя разговаривать.

Следующие несколько дней прошли в хлопотах, связанных с похоронами Владимира Андреевича и коронацией Андрея. Конечно, хлопотали не мы, мне только пришлось недолго постоять у гроба. Император меня выделял, но между нами не было близких отношений, поэтому я переживал за друзей. Впрочем, с Андреем теперь не подружишь. Даже если он не захочет ничего менять в наших отношениях, это сделаю я. До конца зимы мы с ним почти не виделись. Молодому императору пришлось вникать в государственные дела, к которым его хоть и готовили, но, учитывая возраст отца, не слишком при этом старались. Да он и сам не рвался. Теперь приходилось выкладываться. До появления у него сына цесаревичем был объявлен Олег.

– Мне от этого нет никакой радости, – жаловался он мне. – Нашим детям будет проще, а нам этот трон буквально свалился на голову. У меня уже не осталось никого из прежних друзей, один ты, да и у брата с этим не лучше. Ты его не бросай, а то тоскливо, когда нет ни одного друга. Все источают почтение, хорошо если искреннее, но ты для них не человек, а символ, а это хреново – быть символом. Жена и брат, конечно, тоже друзья, но этого мало. А с матерью совсем плохо. Как бы и её не пришлось хоронить.

Весна была затяжная, и даже в конце апреля было очень холодно, ветрено и сыро. Впрочем, на нас это почти не отражалось, потому что, кроме двух выездов на природу, остальное время приходилось сидеть во дворце. Я всё так же просматривал отчёты и иногда делал небольшие записи. За это время Андрей вызвал меня только один раз по какому-то малозначительному вопросу. В кабинете не было никого, кроме нас, но я держался, как подобает. Когда через два дня Олег сказал, что брат на меня в обиде, я рассердился.

– Он император, а я обыкновенный князь! – ответил я. – Таких, как я, пруд пруди! Если он считает возможным наедине поддерживать прежние отношения, мог бы так и сказать, а проявлять инициативу с моей стороны будет наглостью!

Сегодня он вызвал вторично и тоже для беседы наедине.

– Садись, – сказал Андрей, – надо поговорить. – Уже середина мая, скоро начнутся боевые действия, а у нас никак не могут прийти к общему мнению, как они будут развиваться.

– А я, значит, должен поработать за морское министерство и генштаб? – засмеялся я. – Отсутствие единого мнения говорит о том, что нет достаточно данных для анализа. Кроме того, существенно возросли возможности военных в части применения техники, а опыта её применения нет. Кайзер чем-нибудь делится?

– Данными разведки по американцам. Своими планами он делиться не хочет. Написал в личном письме, что наш флот может понадобиться только в том случае, если и их империя использует свой флот в Средиземном море. Попросил поддерживать готовность к походу и обещал предупредить заблаговременно. Нам туда плыть по хорошей погоде не меньше четырёх дней.

– Что по американцам? – спросил я. – Тянут бомбы и самолёты в Алжир?

– Тянут, – подтвердил он. – Отец говорил или сам догадался?

– А тут и догадываться нечего, – ответил я. – Империя – это не какая-нибудь Дания, которую можно захватить и не заметить. Для её захвата и последующей оккупации нужна как минимум миллионная армия и куча техники. Ничего этого у американцев нет, поэтому не будет захватов. Начнут тупо бомбить Францию, пока у французов не иссякнет терпение. Не думаю, что им потребуется много времени, чтобы выйти из империи. Были бы они в ней лет пятьдесят – дело другое. Из Алжира можно зацепить и Германию, хотя я не знаю возможностей американских самолётов. Вот если бы им помогла Англия, хотя бы аэродромами, я немцам не позавидовал бы. На что кайзер делает упор? На самолёты?

– Он перед нами не отчитывается, – ответил Андрей, – видимо, боится утечки.

– Для него это самый естественный ход. Наштамповать самолётов и создать мощную противовоздушную оборону.

– Разве их штампуют? – удивился Андрей. – Я думал...

– Я применил это слово в другом значении. Если подвести итог, то американцам нужно бомбовыми ударами разрушить империю и уничтожить в Германии как можно больше всего: городов, заводов и населения. Понятно, что они должны захватить или уничтожить флот. Цель – отбросить Германию в военном и экономическом отношении и дать немцам урок, чтобы они ещё долго не разевали рот на колонии. Пока они оправятся от этого поражения, американцы так в них укрепятся, что назад уже не отберёшь. И оправятся только в том случае, если не вмешаются англичане, а они вполне могут вмешаться: добивать – это не драться с сильным противником.

– Значит, война самолётов?

– Американцы обязательно используют флот, – сказал я. – У них в нём полно авианосцев. Лететь в Алжир и обратно – это полторы тысячи километров, а эти самолёты под носом. Их можно почти постоянно держать в воздухе. Идеально захватить во Франции какой-нибудь аэродром, например, в Марселе, но его трудно защитить от ударов с воздуха, да и бомбы придётся везти из Алжира. Мало сведений, поэтому можно долго гадать, кто и что предпримет. Ясно, что флота империи не будет в Средиземном море, а значит, и нашему флоту там делать нечего. И слава богу!

– Почему такой вывод по флоту? Из-за письма кайзера?

– Не только. У американцев слишком большое превосходство в кораблях. Ставить на пути их флота свой – значит его потерять. Мы, конечно, поможем, но положение не изменим. Я поместил бы в засаде, на выходе из Гибралтара, с полсотни подводных лодок. При удаче можно ополовинить американский флот. Не во время битвы, а когда пойдёт домой.