Страница 2 из 20
Либерсон осмотрела ее с головы до ног: форма судмедэксперта, усталый взгляд, лицо и одежда перемазаны бог знает чем, под серыми и выразительными глазами залегли глубокие тени. Эванс приехала сюда с осмотра места преступления, чтобы вернуть флеш-карту, на которой была сохранена работа Миры. Нет, не так. Эванс приехала сюда после ночного выезда на другом конце округа только ради нее! Все заготовленные заранее слова застряли у Либерсон в горле, осев во рту привкусом горечи и желчи. Она хотела подойти ближе и обнять маленькую девушку перед ней, сделав шаг по направлению к Эванс, но та попятилась назад, наращивая дистанцию, словно шарахаясь от Миры.
– Амелия, вы меня неправильно поняли, – сбивчиво проговорила Мира, прочистив горло.
От звука своего имени лицо Эванс перекосило от гнева и раздражения, которые выплеснулась в словах:
– О.… – удивилась Эванс. – Это вряд ли, мисс Либерсон, – ухмыльнулась она, приподняв уголок ровных обескровленных губ. – Как вы уже заметили… – последовала многозначительная пауза, – я умная.
Эванс высказала все, что хотела и, развернувшись на пятках, направилась к машине, из которой выглядывал очень уставший патрульный.
– Спасибо вам, – единственное, что смогла выдавить из себя Мира, сглатывая неожиданно подступивший к горлу ком, но ей никто не ответил.
– Мы едем, офицер? – сев в машину, Эванс пристегнула ремень безопасности и поторопила Уэста, впившегося взглядом в красотку на тротуаре.
– Да, – Коннор, оторвав свой взгляд от ног Либерсон, завел мотор. – Кто это? – осторожно спросил он у Эванс.
– Не твоего поля ягода, Коннор, – голос Эванс был пропитан ядом. – Да и не моего, – шепнула она себе под нос и в последний раз бросила взгляд в окно на девушку, смотревшую вслед отъезжающей машине, – я для нее слишком дикая.
Квартира встретила ее тишиной, что и неудивительно. На часах минуло уже три утра. Весь дом мирно спал, и ей пора было ложиться. Завтра, точнее уже сегодня, нужно было идти на занятия, благо, что подъем намечался не самый ранний. Сил ползти ни на кухню, ни в душ уже не было. Есть тоже не хотелось. Ничего больше не хотелось. Пустота, большое и жирное ничего – вот, что окружало ее в настоящий момент после обидных слов, казалось бы, друга.
Миа открыла дверь в свою комнату и, пройдя внутрь прямо в обуви по ковру, села на пол. Опираясь спиной на кровать, девушка повернула к окну бледное и худое лицо, которое выглядело неживым в синеватом и холодном лунном свете, пробивавшемся сквозь жидкие облака на небе. Тишина – вот все, что сейчас ее окружало. Тишина и лунный свет, просачивавшийся в окно. Она так и сидела в полнейшей тишине на полу своей комнаты и смотрела на Луну.
– Говорят, если долго смотреть на Луну, то можно сойти с ума, – тихо выдохнула она, не отрывая взгляда от светящегося диска. – Сойти с ума, – повторила она одними губами, закрывая глаза.
В глубине квартиры послышался шорох, после которого дверь в ее спальню приоткрылась, запуская в комнату запах табака с нотками цитрусового геля для душа. Эванс не повернулась, а лишь ближе придвинула колени к груди, когда Лиам вошёл в комнату и сел рядом с ней на пол, прислонившись к кровати спиной точно так же, как это сделала девушка. Наверное, она разбудила соседа, хлопнув входной дверью. По виду парня было заметно, что он только что оторвал голову от подушки. Из одежды на Ларссоне были только пижамные штаны, волосы после душа торчали во все стороны клоками, на лице прослеживались следы от складок на наволочке. Он прислонился к ней плечом, и обнял, положив подбородок на ее макушку.
– Что случилось, мышка, – тихо спросил он, боясь предположить худшее.
– Ничего, – Миа удобнее устроилась у него на плече, посматривая через его руку в окно.
– Совсем ничего? – переспросил он ее с недоверием в голосе.
Прошлый раз она пришла в окровавленной одежде, из которой торчали осколки стекла, и просидела так до самого утра, отвечая только пустое «ничего» на вопрос, что же произошло.
– Прости, – шепнула она, и Лиаму показалось, что девушка шмыгнула носом, обнимая его в ответ.
– За что ты просишь прощения? Ты ничего не сделала, – парень обнял ее и прижал к себе. Даже в этой огромной куртке Эванс казалась крохотной по сравнению с ним. – Шшшш, – успокаивая, прошипел он в ее волосы и погладил по ним.
– Ничего. Совсем ничего, – всхлип подруги стал громче, и Ларссон почувствовал, как горячие капли падают ему на грудь.
Они текли вниз к животу, щекоча и раздражая кожу, заставляя каждый волосок на теле встать дыбом от непонятных парнем ощущений. Смесь обиды за друга и заботы, желания помочь и утешить прогнали остатки недосмотренных снов из его головы.
– Черт, – едва слышно выдохнул Лиам, ощутив дрожь возбуждения от ее тёплого дыхания на своей груди.
Его немного дикая, но такая родная и милая девочка редко плакала. Почти никогда. Однажды – на его памяти, если быть точным. В тот раз она так и не сказала ему, что Эм больше не приедет к ней, потому что мертвые не ходят среди живых, как в тех фильмах, что они вместе смотрели по вечерам. Она вообще больше никогда не говорила о нем. Ни о нем, ни о ком-либо еще, кого когда-то потеряла.
– Совсем ничего, – Лиам осторожно стер слезы с ее лица, прогоняя из памяти тот вечер, когда она вот так сидела и молчала. Теперь это долго будет сниться ему в кошмарах, лучше бы он снился кому-то другому.
Дикая орхидея
В офисе корпорации Larsson Industries после обеда стало непривычно тихо, а к концу рабочего дня создавалось впечатление, что половина работников просто напросто растворилась и исчезла со своих рабочих мест, оставляя этаж в полнейшей тишине. Банда Зеленых Змей навела шороху в городе недавним пожаром, и улицы Нордэма под вечер пустели, будто наступал комендантский час. Начальник управления Розински все еще не вышел с больничного, и его заместитель Броуди зашивался от навалившейся на него работы, которой с уходом Кристофера стало еще больше. Заместитель начальника уползал домой полуживой, не замечая никого вокруг. К вечеру в Управлении по сопровождению международных проектов не оставалось ни одной живой души.
На пустом этаже в коридоре, ведущему к приемной офиса Розински, где самый нелюдимый сотрудник Larsson Industries просидел в излюбленной тишине весь рабочий день, раздались тяжелые шаги, и в дверь постучали очень знакомым стуком.
– Входи, здесь никого, – оповестила Эванс стоявшего за дверью человека.
После ее слов дверь со стеклянным окном в ней открылась, пропуская внутрь нежданного гостя. Человек, пришедший в пустой офис под вечер, прошел внутрь приемной, отчетливо ступая по полу размеренными шагами.
– А если бы здесь кто-то был, то мне не стоило бы входить? – удивился Ларссон и закрыл за собой дверь с тихим щелчком замка.
– Не думаю, что слухи о нашем близком с тобой общении пойдут на пользу твоей репутации, Ли, – поприветствовала она друга, махнув рукой.
Эванс тщетно пыталась разгрести стол от поручений старшего брата Лиама и их босса по совместительству за сегодняшний день, прибывавших в геометрической прогрессии и возраставших по экспоненте, но в итоге сдалась и сложила все в одну стопку.
– Моей репутации? – удивился Лиам и приподнял бровь. В серпентиновых глазах мелькнуло непонимание и что-то схожее с тем, что называется стыд, если таковой имелся у Лиама в диапазоне переживаемых им эмоций.
– Сынам уважаемого семейства не пристало водиться с челядью из промышленного гетто, – пояснила девушка, строя баррикады из бумаг на противоположном от парня конце стола.
– Говоришь, прямо как Адам, – с грустью ответил Лиам и подошел к столу. Его взгляд потух от услышанных слов, став при этом более глубоким и выразительным.
– В чем-то он прав, Bro, – Эванс не видела смысла осуждать поведение своего босса.
В кругах Ларссонов и им подобных снобизм являлся скорее нормой, чем отклонением от нее, той нормой, которую они впитывали с молоком матери. И не было совершенно никакого смысла осуждать их, коли родители воспитывают так своих детей из поколения в поколение. Моральные устои верхушки общества, выстроенные на стереотипах и предвзятом отношении к более низким социальным слоям, являлись непреложной истиной, прописными правилами и столпами власти сильных мира сего, что, собственно, являлось для них полностью оправданным. Эту систему нельзя было сломать, к ней можно было только приспособиться. Как бы ты ни ударялся о глухую стену из стереотипов и непонимания, пробиться сквозь нее ты все равно не сможешь.