Страница 70 из 79
Но он уже так смирился со смертью, что, возможно, от смирения и умер.
Дамасо вернулся с первыми петухами. Ана, его жена, беременная уже седьмой месяц, сидела, не раздеваясь, на постели и ждала его. Лампа начинала гаснуть. Дамасо понял, что жена ждала его всю ночь, не переставала ждать ни на миг и даже сейчас, видя перед собой, попрежнему ждет его. Он успокаивающе кивнул ей, но она не ответила, а испуганно уставилась на узелок из красной материи, который он принес, скривила губы, стараясь не заплакать, и задрожала. В молчаливой ярости Дамасо обеими руками схватил ее за корсаж. От него пахло перегаром.
Ана позволила поднять себя, а потом всей своей тяжестью упала к нему на грудь, прильнула лицом к его ярко-красной полосатой рубашке и зарыдала. Крепко обхватив мужа, она держала его, не отпуская, до тех пор, пока, наконец, не успокоилась.
- Я сидела и заснула, - всхлипывая, заговорила она, - и вдруг вижу во сне - дверь открылась, и в комнату втолкнули тебя, окровавленного.
Дамасо молча высвободился из объятий жены и посадил ее на кровать, туда, где она сидела до его прихода, а потом бросил узелок ей на колени и вышел помочиться. Она развязала тряпку и увидела бильярдные шары - два белых и один красный, потерявшие блеск, со щербинками от ударов.
Когда Дамасо вернулся, она удивленно их рассматривала.
- Зачем они?-спросила она.
Он пожал плечами:
- Чтобы играть в бильярд.
Дамасо снова завязал шары в красную тряпку и вместе с самодельной отмычкой, карманным фонариком и ножом спрятал их на дно сундука. Ана легла, не раздеваясь, лицом к стене. Дамасо снял только брюки. Вытянувшись на постели, он курил в темноте и пытался обнаружить в предрассветных звуках и шорохах хоть какие-нибудь последствия того, что он совершил; и вдруг до него дошло, что жена не спит.
- О чем ты думаешь?
- Ни о чем, - сказала она.
От злости голос его стал еще глубже обычного. Дамасо затянулся последний раз и загасил окурок о земляной пол.
- Не было ничего другого, - вздохнул он. - Зря проболтался целый час.
- Жаль, что тебя не пристрелили, - сказала Ана.
Дамасо вздрогнул.
- Типун тебе на язык, - пробормотал он и, постучав по краю деревянной кровати, стал шарить рукой по полу в поисках сигарет и спичек.
- Ну и осел же ты! - сказала она. - Хоть бы подумал, что я дожидаюсь и не сплю, и каждый раз, как слышу шум на улице, мне кажется, что это несут тебя мертвого. - Она вздохнула и добавила: - И все из-за каких-то трех бильярдных шаров.
- В ящике стола было всего только двадцать пять сентаво.
- Тогда не надо было брать ничего.
- Очень уж трудно было туда влезть, - сказал Дамасо. - Не мог же я уйти с пустыми руками.
- Взял бы хоть что-нибудь другое.
- Другого ничего не было, - сказал Дамасо.
- Нигде не найдешь столько разных вещей, как в бильярдной.
- Это так кажется, - сказал Дамасо. - А когда войдешь и хорошенько оглядишься, то видишь, что там нет ничего дельного.
Ана молчала. Дамасо представил себе, как она с открытыми глазами ищет во мраке памяти какой-нибудь ценный предмет.
- Может, оно и так, - сказала она.
Дамасо закурил опять. Алкоголь покидал его, и постепенно возвращались ощущение веса и объема тела и способность распоряжаться им.
- Там, внутри, был кот, - добавил он. - Большущий белый кот.
Ана перевернулась на другой бок, прижалась раздувшимся животом к животу мужа и просунула ногу между его колен. От нее пахло луком.
- Очень страшно было?
- Кому, мне?
- А кому же? - сказала Ана. - Говорят, мужчинам тоже бывает страшно.
Он почувствовал, что она улыбается, и тоже улыбнулся.
- Немного, - ответил Дамасо. - Чуть штаны не намочил.
Он дал поцеловать себя, но сам не ответил. Потом, с полным сознанием риска, на который пошел, но без тени раскаяния, словно делясь воспоминаниями о путешествии, все ей подробно рассказал.
Она долго молчала.
- Глупость ты сделал.
- Самое главное - начать, - сказал Дамасо. - И вообще, для первого раза не так уж плохо.
Было уже за полдень, и солнце палило неимоверно. Когда Дамасо проснулся, Ана была уже на ногах. Он сунул голову в фонтан и держал ее там до тех пор, пока не проснулся окончательно. Жилище их было одним из многих в целой галерее одинаковых комнат с общим патио, рассеченным на части кусками проволоки для сушки белья. Около входа в их комнату, отгороженные от остального патио листами жести, стояли печка для стряпни и нагревания утюгов и стол для еды и глажения. Увидев, что идет муж, Ана освободила часть столика от выглаженного белья и, чтобы сварить кофе, сняла с печки утюги. Она была крупнее Дамасо, с очень светлой кожей, и двигалась мягко и точно, как двигаются люди, не испытывающие никакого страха перед жизнью.
Сквозь туман головной боли Дамасо вдруг почувствовал, что жена взглядом пытается ему что-то сказать, и обратил наконец внимание на голоса в патио.
- Все утро только об этом и говорят, - прошептала Ана, подавая ему кофе. - Мужчины уже пошли туда.
Окинув двор взглядом, Дамасо убедился, что и вправду мужчины и дети куда-то исчезли. Прихлебывая кофе, послушал, о чем говорят женщины, развешивающие белье. Потом закурил и вышел из кухни.
- Тереса, - позвал он.
Одна из девушек, в мокром платье, облепившем тело, откликнулась.
- Будь осторожен, - шепнула Ана.
Девушка подошла.
- Что случилось? - спросил Дамасо.
- Залезли в бильярдную и все унесли, - сказала девушка.
Она говорила так, будто знала все до мельчайших подробностей. Рассказала, как из заведения выносили вещь за вещью и в конце концов выволокли бильярдный стол. Она рассказывала настолько убедительно, что ему стало казаться, будто именно так все и было.
- Дьявольщина! - сказал он, вернувшись к Ане.
Ана стала что-то вполголоса напевать. Дамасо, пытаясь заглушить в себе беспокойство, придвинул стул вплотную к стене. Три месяца назад, когда ему исполнилось двадцать лет, тонкие усики, за которыми он ухаживал не только со свойственной ему бессознательной склонностью к страданию, но даже с некоторой нежностью, придали немного мужественности его скованному следами оспы лицу. С тех пор он стал чувствовать себя взрослым, но этим утром, когда воспоминания прошлой ночи тонули в трясине головной боли, он не находил себе места.