Страница 4 из 17
Один из выпускников Харроу описывает его как “одинокого мальчика, обычно бродящего без компании, но известного всей школе”. Его индивидуализм был ярко выражен в эти годы становления личности. Уинстон не любил групповых игр, ему больше нравилось плавание. Именно в бассейне Харроу Уинстон столкнул в воду Леопольда Эмери, с которым его сравнивали по талантам сорок пять лет спустя. Он много лет спустя рассказывал лорду Морану, что “все началось в Харроу”, где, скрывая отставание в латинском, Черчилль просил сделать переводы старших мальчиков. “Зато я открыл, что могу делать то, чего другие не могут -могу хорошо писать”. Уинстон Черчилль никогда не считал детство золотым периодом своей жизни. Напротив, “это был пустынный период моей жизни, время дискомфорта, ограничений и бессмысленной монотонности”.
В эти годы Черчилль открыл в себе неподражаемую память. В тринадцатилетнем возрасте он запомнил более тысячи строк “Римской истории” Маколея, и никогда уже не забывал. В старости он цитировал стихи, выученные в десятилетнем возрасте. После инсульта 1953 года он процитировал своему доктору, следящему за текстом, стихи Лонгфелло, заученные пятьдесят лет назад. Память станет его самым надежным рабочим инструментом. В пятидесятые годы нашего века он попросил сэра Дэвида Ханта найти точную цитату из Аристофана о том, что “качества, необходимые для написания трагедии и комедии одинаковы, гений трагик должен быть также гением комизма.” Хант подумал, что искать нужно у Платона, что “огни у Черчилля начинают затухать”, и ночью обратился к справочнику. К своему изумлению он обнаружил в знаменитом диалоге “Симпозиум” вымышленный диалог Платона с Аристофаном, которому и принадлежали упомянутые слова. Пораженный Хант спросил Черчилля, когда тот в последний раз читал этот диалог и получил ответ – в 1896 году, в возрасте двадцати двух лет.
Своеобразное психологическое притяжение политической борьбы “инфицировало” Уинстона в 1885-1886 годах, когда его отец принимал участие в решающих для себя выборах, когда его мать полностью отдала себя предвыборной кампании, и даже бабушка (вдовствующая герцогиня Мальборо) не чуралась вести пропаганду. Сэр Рендольф победил, но его партия проиграла, перейдя в оппозицию. “Что вы будете делать далее?” – типичный вопрос молодому политику. “Я буду лидером оппозиции в течение пяти лет, а затем стану на следующее пятилетие премьер-министром. Потом я умру”. Типичный черчиллевский вызов, воспринятый Уинстоном сполна.
Следующие выборы 1886 года принесли триумф союзу консерваторов с юнионистами (сторонниками союза с Ирландией). Лорд Солсбери стал премьер-министром, а сорокапятилетний Рендольф Черчилль – министром финансов и лидером палаты общин. Рендольф Черчилль выступал за реформы дома и оборонительные меры в империи – он ставил на первое место финансовое могущество страны. Но Солсбери не доверял амбициозному министру, как не доверял он массам, облагодетельствовать которые желал реформатор. Прибегнув к политическому блефу, лорд Рендольф предложил свою отставку, и Солсбери неожиданно принял ее. Карьера министра прервалась на полном ходу, он никогда уже не получил шанса, на который мог рассчитывать благодаря своим талантам и связям. Лорд Рендольф до конца своих дней остался “обиженным” британской политической сцены. Возможно менее всего сэр Рендольф в дни своего отчаяния думал о сыне, который издалека наблюдал за взлетом и падением отца. (Уинстон заучивал речи отца в парламенте наизусть). После 1886 года сэр Рендольф находится во власти смертельной болезни и уходит с небосклона общественной жизни. Печать этой семейной драмы отложилась на Уинстоне Черчилле, у которого появился своего рода “синдром обиды”.
В школе Харроу низкая оценка способностей Уинстона Черчилля определила специализацию. Отвращение к математике исключило возможность поступления в артиллерию и инженерные войска. Восемнадцатилетний Уинстон Черчилль стал кадетом-кавалеристом королевского военного училища в Сандхерсте. Он ожидал поощрительных комментариев отца, но тот, будучи уже серьезно болен, лишь упрекнул сына за “глупость и постоянные поражения”. Мать порицает его за неразумные траты – но Черчилль всегда жил как и большинство его родственников – не особенно задумываясь о долговой яме. Матери он пишет: “Нет сомнения, что мы одинаковы бездумны в тратах и экстравагантностях… Оба мы знаем, что хорошо и желаем иметь это. Мысли о плате оставляются на будущее”.
Между тем даже ранние письма Уинстона Черчилля определенно удивляют полетом мысли. На одном дыхании в них говорится о гимнастических упражнениях, выученном наизусть отрывке из “Утерянного рая” Мильтона, интересной лекции по астрономии, обсуждается вопрос о том, как научиться хорошо плавать, высказывается желание играть на виолончели и в конце (коротко) о неудачах. При этом мать и отец были в высшей степени критичны, буквально “уничтожая” своего сына за убогость словарного запаса, тупость выражений, отсутствия элегантности в прозе. Упрек относился к одиннадцатилетнему школьнику.
В военное училище Сандхерст поступали дети только высшего класса. Примечательной была суровость, с какой правящая Англия готовила к жизненному пути свою элиту. Занятия начинались в шесть сорок пять утра и продолжались, с перерывами на завтрак и ланч, до четырех часов пополудни. Главные предметы: чтение карт, тактика, военная администрация, юриспруденция, копание окопов, стрельба, гимнастика, марширование, езда верхом. После четырех часов можно было заниматься спортом, бродить по живописным окрестностям, заниматься самообразованием. Строго в одиннадцать били отбой. При всей своей жесткости система так и не сломала Черчилля. И в военной казарме – и на всем жизненном пути – он не любил дисциплину, и в этом смысле слава беспрекословных спартанцев никогда не привлекала его.
Черчилль завершил экзамен в Сандхерсте двенадцатым из 150 кадетов. Его лучшие оценки приходятся на конную езду, что и определило поступление в 4-й полк гусар, где главным занятием были военные упражнения. Это вело (пишет Черчилль) к “умственной стагнации”, что, может быть, соответствовало духу армии, но не Уинстона Черчилля. Этим объясняется его решимость начать систематическое чтение лучших книг по истории и экономике. Первыми в его списке были “Политическая экономия” Г.Фосетти, “Упадок и падение Римской империи” Гиббона, “Европейская мораль” Леки.
Тем временем паралич свел Рендольфа Черчилля 25 января 1895 года в могилу, он был похоронен на кладбище в Блейдоне, откуда виден дворец Блейнхейм, где двадцать лет назад родился Уинстон Черчилль. Опорой в жизни для Уинстона Черчилля стала мать. Ее экстравагантность была известна всему лондонскому свету. Но в свете обрушившихся на нее материальных трудностей она с трудом могла помогать сыну.
В середине 90-х годов прошлого века набат истории ударил по британской аристократии. На Олимп политики начала восходить буржуазия. Теперь дворянское звание можно было купить за деньги. С противоположного берега Атлантики Эмерсон с грустью писал об Англии: “Не существует страны, где более поклонялись бы богатству”. Будущий премьер Г.Асквит попытался облагородить образ своей страны: “Несправедливо говорить, что все здесь следуют лишь материализму и накоплению богатств”. Лидер восходящей партии либералов говорил о системе производства, которая губит вторую – бедную Англию. При невероятных богатствах, накопленных Лондоном, ее неоспоримом морском всемогуществе и главенстве в мировой торговле система эксплуатации заставляла усомниться в английском гуманизме. Рабочий в богатейшем городе мира получал пару десятков фунтов стерлингов в год. Закон позволял женщинам работать три ночные смены при шестидневной рабочей неделе. Детская смертность в непревзойденном индустриальном Бирмингеме составляла почти сто жизней на тысячу родившихся. Более двенадцати миллионов англичан (из общего населения в 45 миллионов человек) жили на грани хронического голода.
И на противоположном полюсе горели возбуждением. То был золотой век предпринимательства, когда средний класс, буржуазия Британии быстро набирала силу. Эта сила волей-неволей обращалась против символа респектабельности и стабильности – викторианского века с его частными школами, профессиональной системой управления и устоявшимися политическими партиями, определившими правила игры в Вестминстере (где британский парламент служил моделью для мировой политической науки). Старая викторианская Англия уходила вместе со своим последним “классическим” политиком Гладстоном, пребывавшим на политической сцене более шестидесяти лет. Тех самых лет британского всемогущества, которым уже не было возврата. Королева Виктория нашла Гладстону весьма характерного преемника, символизирующего новую эпоху – лорда Арчибальда Розбери, о котором хорошо его знавшая Марго Асквит сказала: “Я думаю, что лорд Розбери имел бы более крепкую нервную систему, если бы не был так богат”. Сам Розбери однажды признался, что в жизни у него были три великих желания : жениться на богатой наследнице, выиграть скачки в Дерби и стать премьер-министром. Он женился не просто на богатой наследнице, а на наследнице Ротшильдов. Его лошадь не просто взяла первый приз Дерби, а сделала это три раза. Что касается премьерства, то он достиг его не приложив никаких стараний: он понравился королеве Виктории и ее никто не сумел переубедить.