Страница 4 из 8
Либерализм открыл маргинальным гендерам дорогу к легализации. На фоне эротической вакханалии современного общества гомосексуальные проявления уже не кажутся аномалиями. Они постепенно включаются в репертуар обыденных практик, становятся личным, независимым выбором человека. Однако есть еще один существенный фактор, который в истории человечества также появился впервые. Речь идет о новейших биологических технологиях, в частности о клонировании.
Вокруг клонирования слишком много непрофессионального шума, а потому, вероятно, следует подчеркнуть, что клон вовсе не является абсолютной копией человека, как это зачастую преподносится в прессе. Клон копирует биологию человека, но не его личность, которая в значительной мере зависит от среды воспитания. Иными словами, клон Эйнштейна, наверное, будет способным физиком, могущим проводить исследования и даже получать интересные результаты, но вот физиком выдающимся, физиком гениальным он, скорее всего, не станет. Чтобы превратиться в Эйнштейна и создать теорию относительности, нужно все-таки родиться в определенной семье, у определенных родителей, жить в начале века, в провинциальном Берне, служить в патентном бюро, ездить по улицам на велосипеде, иметь определенных друзей, читать определенные книги; нужно вовремя испытать любовное увлечение, которое, в свою очередь, порождает обостренное восприятие мира1. Все это воспроизвести невозможно.
Однако применительно к нашей теме клонирование имеет чрезвычайно важный аспект. До сих пор маргинальные гендеры не имели реальной биологической самостоятельности. Они могли возникать, лишь отщепляясь от магистрали натурального гендера. Их генетическая зависимость была очевидной. Клонирование же впервые обеспечивает им биологическую автономность, а в перспективе, которая уже ощутима, и полную репродуктивную изоляцию. Традиционный способ продолжения вида, половым размножением, становится уже не единственным и не осуществляет более «гендерного отбора». Чистые линии, «розовые» и «голубые», могут поддерживаться неопределенно долго именно за счет клонирования.
Строго говоря, образуется новый вид человека. Границы вида, помимо анатомического родства, определяются еще и пределами скрещивания. Если особи какой-либо популяции скрещиваются между собой, давая жизненное потомство, в свою очередь способное к размножению, значит они представляют единый биологический вид. Как только подвиды таковую характеристику утрачивают, они признаются в систематике разными видами.
Обращение к «внешней», «технологической» репродукции выглядит тем более неизбежным, что за структурные инновации, приведшие к появлению разума, вид homo sapiens расплачивается большими физиологическими издержками: роды у людей чрезвычайно затруднены и, несмотря на все достижения медицины, сопряжены со значительным риском, ребенок рождается недоношенным, поскольку нормальные сроки беременности здесь должны составлять не тридцать шесть, а минимум пятьдесят недель, это, естественно, влечет за собой чрезмерно растянутые периоды младенчества и детства. Если с помощью биологического хайтека этот «эволюционный налог» с человека удастся снять, значит, в конце концов, так и будет, что как следствие приведет к выделению маргинальных гендеров в самостоятельные репродуктивные ветви.
Что же касается моральных аспектов клонирования, то можно вспомнить, что первым известным в истории достижением этого рода было создание Евы из ребра Адама. То есть высокие биологические технологии вполне совместимы с традиционными представлениями. Бог сам указал дорогу, по которой может двигаться человек.
Конечно, подобные выводы могут показаться слишком поспешными. Клонирование, по крайней мере в настоящее время, – технология исключительно дорогая, трудоемкая, ненадежная. Обеспечить непрерывность «цветных» гендеров она пока что не в состоянии. Однако здесь опять-таки можно обратиться к истории компьютерной революции. «ЭНИАК», первая электронно-вычислительная машина, построенная в 1946 году по заказу военного ведомства США, занимала более сотни квадратных метров площади, весила около 30 тонн, была маломощной, капризной (работала на 18 000 электронных ламп) и требовала для обслуживания громадного квалифицированного персонала. А уже в середине 1980-х годов, компактные персональные компьютеры с соответствующим программным обеспечением начали в массовом порядке появляться в офисах и домах граждан высокоразвитых стран.
Удешевление технологий, их упрощение, повышение их надежности – дело времени, был бы социальный заказ. А социальный, точнее цивилизационный, заказ на технологии клонирования уже имеется.
Попробуем оценить количественный потенциал такого заказа. Считается, что склонностью к нетрадиционной гендерной ориентации обладают примерно 10% всех живущих сейчас людей. Во всяком случае, наличие такого рода влечения, по разным данным, признают от 6% до 15% мужчин и женщин (8). В действительности четко выраженных маргиналов, конечно, значительно меньше, поскольку во многих случаях нетрадиционная ориентация имеет необязательный (факультативный) характер: в координатах традиционной морали она достаточно легко подавляется.
Цифры, тем не менее, впечатляют. Можно полагать, что около 600 миллионов людей, по крайней мере в принципе, склонны существовать в «голубом» или «розовом» ареале. Для такой страны, как, например, США, это будет составлять 27—28 миллионов граждан. Причем помимо корпоративной «биологической» солидарности «новый гендер» обладает еще и повышенной пассионарностью. Он уже сейчас играет весьма заметную роль в политической и общественной жизни многих западных стран, а в дальнейшем степень его влияния будет только усиливаться. Это видно хотя бы по тому факту, что Хиллари Клинтон, первая из супруг президентов Соединенных Штатов, приняла участие в параде геев в Нью-Йорке. А когда самая известная лесбийская пара Америки разорвала отношения, уже собственно президент США позвонил им обеим и выразил свое сочувствие (9). Политики западных стран, как, впрочем, и некоторые политические деятели в России, уже начинают осознавать, кто составляет значительную часть активного электората.
Причем дело, вероятно, не ограничится только влиянием. Культура «цветных гендеров», основанная на однополой любви и «технологическом» продолжении рода, будет достаточно сильно отличаться от «натуральной», традиционной культуры. Это будет способствовать постепенному их разделению и созданию социальных институтов и механизмов, поддерживающих иной биологический статус. Процесс может зайти весьма далеко. Фактически речь идет о возникновении новых цивилизаций – о выделении в современном сознании принципиально иной ментальности, о построении обществ, реализующих иной тип биологических отношений.
Формальная схема здесь давно отработана. Сначала представители новых «цветных культур» обретут наравне с общественным и полное юридическое признание. Собственно, эти процессы уже идут: практически во всех западных странах гомосексуальные отношения, «розовые» или «голубые», больше не считаются преступлением. Более того, там официально разрешены гомосексуальные браки. Первый шаг в этом направлении в 1989 г. сделала Дания. Ее примеру последовали Норвегия (1993), Швеция (1994), Исландия (1996), Нидерланды (1998), Финляндия (2001). Сходный закон в 2001 г. приняла Германия, а во Франции и Бельгии пришли к компромиссному «гражданскому пакту» – договору особого рода, который могут заключить между собой двое взрослых людей для регулирования их совместной жизни (9). Таким образом «человек гендерный» получает защиту закона. Далее, скорее всего, возникнут «цветные коммуны», то есть дома, кварталы, районы, возможно, целые города, населенные полностью или в подавляющем большинстве представителями «новых цивилизаций». Эта тенденция также уже хорошо прослеживается. В мегаполисах США и Европы такие коммуны существуют вполне открыто. Следующий шаг – культурная автономия, затем – автономия политическая и как конечный этап – реальная государственная независимость. «Цветные гендеры» оторвутся от породившей их «натуральной культуры» и пойдут собственным цивилизационным путем.
1
Основополагающая работа Эйнштейна по специальной теории относительности «К электродинамике движущихся тел» была создана в период его короткого, но очень бурного романа с югославской студенткой Милевой Марич.