SM: Доверие

С одной стороны, я была рада, что тогда Лиля спаслась. Что с ней не случилось того… кошмара. Но ведь это могло произойти потом. И наверняка произошло. Что творили с ней все те страшные годы, что она провела в плену?

Похоже, Лиле даётся это откровение тяжело. Она всё ещё что-то шептала, стыдливо закрыв глаза и едва морщась. Напряжённо царапала руль, глубоко, с надрывом дышала.

Неужели я – первая, кому она рассказала о своём прошлом?

– Тебе плохо? – я облизнула губы и чуть съехала на сидении вниз, упёршись коленями в бардачок.

– Нет, – Лиля посмотрела на меня взглядом смертельно уставшего человека. – Не думала, что будет так…

–… больно? – это слово вырвалось совершенно случайно. Испуганно взглянув на Лилю, я уже сто раз пожалела, что не смогла сдержать язык за зубами.

– Смешно, что ты сказала именно это, – девушка улыбнулась мне, и впервые её глаза не выглядели разрисованным картоном. Нет, они были живые. И то, что я в них увидела, напугало меня до седых волос.

– Значит, я ошиблась.

– Нет, вовсе нет.

Обивка водительского сидения мерзко скрипнула, когда Лиля оставила руль в покое и отвернулась от меня.

– Я не боюсь боли. Даже, наоборот, иногда она для меня наижеланнейшая сладость той гнилой жизни, что я имею. У меня есть только она и ничего больше. Именно боль спасала меня всё это время. Так что к ней я отношусь более чем спокойно.

Мой настороженный взгляд вызвал едкую ухмылку.

– Хочешь сказать, что ты – бесчувственный чурбан? Я же вижу, что это не так. Тем более сейчас.

– Нет, что ты. Дело не в этом, – Лиля повернулась ко мне, и теперь я чувствовала едва уловимый аромат её духов. Терпкая сладость умело смешивалась с горькими, жгучими нотками перца. – Мне противно. Противно вспоминать, противно думать обо всём этом и понимать, что уже ничего нельзя изменить. Что я не смогу стать другой. Что моя любовь к боли сильнее всего на свете. И тем ужаснее осознавать, что теперь я не страшусь и боли душевной. Ведь что бы ни говорили, тело и душа чувствуют по-разному. Одно порождает другое.

Я ошарашенно молчала, не зная, что сказать.

Ведь боль – это та самая вещь, отдалявшая нас с Серёгой друг от друга. То, что я ненавидела. То, что вызывало жуткую зависимость у него. И я никак не могла понять почему. Почему он не может отказаться от этого? Почему это так важно для него?

Боль – это то, что объединяло их всех. Машу и Егора, Стаса и Юлю. Только боль не физическая, а душевная. Они скрывали это, прятали в себе. Но с этим невозможно мириться вечно. Это был их выбор, их путь. Странный, непонятный и чужой.

Я терпеливо слушала их истории, пытаясь понять, почему именно мне они открывали свою душу? Почему с такой лёгкостью рассказывали самые страшные и жуткие вещи? Мне и никому другому.

Маша и Юля, теперь вот Лиля.

В чём истинная причина их такой странной, дикой искренности?

Почему я?

– Хочешь кофе? Или лучше чай? – Лиля едва дотронулась до моей руки, заставив меня невольно вздрогнуть.

– Ты не боишься, что я убегу?

– Нет. Можешь бежать. Тем более…

–… я всё равно этого не сделаю.

Переглянувшись, мы сдержанно улыбнулись друг другу.

Уже как полчаса стоим тут, а я даже и не думала о побеге. Не видела в этом смысла. Что-то внутри подсказывало, что если я останусь, то получу больше, чем кратковременную свободу. Получается, что этот разговор нужен не только Лиле, но и мне.

– Лучше кофе, – я постаралась устроиться поудобнее, но жёсткое сидение и не пахло комфортом и уютом. Мне же так хотелось вытянуть ноги.

Лиля глухо хлопнула дверью и, накинув капюшон, двинулась в сторону заправки. Я проводила её взглядом, хмурясь, наблюдая за сгорбленной и сутулой девичьей фигурой.

Почему Серёга не захотел ей помочь?

Мне с трудом верится в то, что он ей отказал. Я могу называть его сволочью и последней скотиной, но мне ли не знать, насколько он совестлив и ответственен? Можно было бы сказать, что в некоторых вещах он чересчур правильный, слишком строгий.

Почему он не поверил ей?

Я не настолько наивна и глупа, чтобы не суметь отличить правду от вымысла. Или всё дело в том, что каждую ситуацию я рассматриваю однобоко? Не могу посмотреть на всё с другой стороны. Вдруг Серёга был именно на той самой, невидимой стороне?

В любом случае у меня нет сейчас никакой возможности проверить это.

Интересно, если Лиля ошиблась насчёт Серёги, сколько мне кататься с ней? Или она действительно отпустит меня и останется одна? Опять.

Сдвинув сидение назад, лениво стянула кеды и примостила ноги на холодной пластиковой панели, упираясь пятками в бардачок. Скользя взглядом по салону автомобиля, случайно наткнулась на тёмный и немного влажный блеск металла. Там, у самых педалей, на тонком резиновом коврике лежал пистолет.

Что если Серёгу действительно смутило само признание Лили.

Она убила человека.

Всё ли можно оправдать?

Ведь Серёга даже Олега не думал убивать. И мысли такой не было. Может, вот он, ответ?

Поэтому Лиля рассказывает мне всё. Она почувствовала мою способность найти оправдание всему. Я не буду винить её в произошедшем. Уже сейчас я перестала её бояться, скорее жалею и пытаюсь понять, почему жизнь обошлась с ней так жестоко.

Лиля вернулась очень быстро. Подойдя к автомобилю, она нетерпеливо стукнула коленкой по двери, явно намекая, чтобы я открыла её. Щёлкнув ручкой, я почти сразу же почувствовала горький запах дешёвого кофе. Обжигаясь и шипя, как рассерженная змея, я перекатывала стаканчик в руках, пытаясь придумать, куда же его примостить.

Девушка плюхнулась на водительское сидение, поставив свой кофе сбоку в специальный подстаканник.

Мы охраняли тишину слишком ревностно. Беззвучно отпивая гадкий напиток и чувствуя, как тёплые волны бодрят тело, я косо поглядывала на Лилю. Та недовольно сверлила взглядом мобильник, явно ожидая звонка.

– Лиль, ты настолько мне доверяешь?

– Что? – девушка качнула головой и, заправив выбившуюся прядь волос за правое ухо, осторожно посмотрела на меня.

– Ты же не просто так решила это рассказать?

– Нет.

– Если дело не в доверии, то в чём?

– В памяти.

– Памяти? – я непонимающе переспросила её, сделав последний глоток.

– Да. Хочу, чтобы хоть кто-то знал, что же произошло со мной. И помнил. Не хочу бесследно исчезнуть в этой бешеной круговерти жизни. Тогда может показаться, что и меня не было. Будто я всего лишь выдумка, плод воображения.

– А твоя семья?

– Я даже не знаю, живы ли они.

Картонный стаканчик заметно остыл. Поглаживая чуть шероховатую бумагу, я водила пальцем по ободку, успокаивая саму себя.

– Значит, Пугало спас тебя?

– Ну да, я же была особо ценным товаром. Настолько ценным, что он ревностно охранял меня почти два года. Хотя сейчас я уже не уверена, что всё дело в этом.

– В чём?

– В моей продаже. Было что-то ещё, что заставляло вести его так странно. Может, я напомнила ему кого-то. Или у него на старости лет проснулось чувство жалости. Или… Не знаю. Пусть я и сидела на цепи, но это были самые спокойные и лучшие два года. Тогда у меня была уверенность, что хоть кто-то способен защитить меня. Потом и этого не стало.

– Значит… это… всё же произошло. То, от чего он тебя спас?

Лиля посмотрела на меня взглядом затравленного зверя. Её губы упрямо сжались, превратившись в странную ломаную линию. На скулах выступили желваки.

– Он не спас меня. Просто отсрочил неизбежное. И я благодарна ему за это.

– Это действительно гадко и омерзительно.

– Когда это случилось первый раз, то было именно так. Я, глупая, надеялась что дальше всё будет по-другому… – Лиля сделала глоток и вернула стаканчик на своё место. – Оказалось нет. С каждым следующим надругательством становилось всё противнее и противнее.

– Пугало бросил тебя?

– Нет, он просто сделал своё дело.

***

2004

Сегодня был банный день. Так его Пугало называл. Мыться каждый день – задача очень сложная, даже невыполнимая. Поэтому воды я касалась в лучшем случае раз в неделю. В холодное время года всё было ещё хуже.