Страница 32 из 36
Своей блестящей творческой работой растениевода-оригинатора Бербанк заслужил право иронического отношения к тем «ученым по профессии», которые самонадеянно игнорировали «практику садовода».
Разве не звучит и сегодня совершенно злободневно предостерегающее замечание Бербанка в одной из его книг по поводу современных ему менделистов: «Прежде надо читать Дарвина, потом Менделя и современных «менделистов» и затем снова вернуться к Дарвину». Такое заявление через океан перекликалось с предостережениями К. А. Тимирязева, который так же, как и Бербанк, видел у «менделистов» узко формальный подход к проблеме и слишком высокую и универсальную оценку менделизма, совершенно неправильно противопоставляемого учению Дарвина. Всей своей огромной работой Бербанк, как никто, иллюстрировал применение дарвинизма на практике, в растениеводстве. О дарвинизме он говорил: «Моя приверженность в течение всей моей жизни к учению Чарлза Дарвина не была слепой верой в его авторитет; некоторые из его теорий я даже взял вследствие моего небольшого опыта сперва под сомнение. Но со временем у меня все больше было случаев практически проверить его теории в Саду и в поле, и чем старше я становился, тем крепче я убеждался, что он — действительный учитель, а все другие — только ученики, как и я сам».
Очень часто, воздавая должное Бербанку как непревзойденному художнику-селекционеру, считают, что пути и методы его замечательной работы, равнозначные крупным научным открытиям, найдены им «по интуиции». Нельзя отрицать, что Бербанк во многих случаях больше доверял своим глазам и рукам и не всегда мог ясно сформулировать то, что он верно схватывал и подмечал в жизни растений, но его интуиция не исключала, а предопределяла большую творческую работу мысли глубокого естествоиспытателя. И Бербанк был в праве сказать: «Если понимать под ученым человека, который вполне постиг одно из бесчисленных проявлений жизни, то меня свободно можно назвать ученым, но я предпочитал бы, чтобы меня называли естествоиспытателем, как я всегда сам себя именую. Настоящий естествоиспытатель должен быть ученым, но отсюда не следует, что ученый является естествоиспытателем или любителем природы»...
Бербанк очень глубоко и правильно понимал смысл биологических понятий «генотип» и «фенотип» и на несколько десятилетий опередил самые «передовые» по тому времени теории генетики и, главное, широко на практике применял свои открытия. Ему не раз приходилось выступать против господствовавших в его время взглядов и на опытах доказывать правильность своих расчетов и научных предположений. Остановимся в самых общих чертах на некоторых вопросах, еще и теперь не вполне решенных.
Как теоретически, так и практически имеет огромное значение вопрос о пределах пластичности, приспособляемости организма и его наследственной устойчивости. Несмотря на то, что «генотип» как сгусток структурно-закрепленных, наследственно-устойчивых признаков и свойств в виде набора хромосом с линейно расположенными генами поддается в наше время генетическому анализу, проблема взаимоотношений «фенотипа» — внешнего проявления наследственных задатков — с внутренним — с «генотипом» — еще не стала от успехов генетики более ясной, чем это было, когда исследователь судил о генотипе только по фенотипическим его проявлениям. Между фенотипом и генотипом «менделисты» установили параллелизм. Все, что внешне представляет собою организм, — только проявление имеющихся в генотипе задатков, причем одни из них выявляются, другие остаются скрытыми, подавленными. Комбинации и перестановки этих наследственных комплексов (как теперь называют — «геномов») и отдельных признаков (связывали с отдельным геном) и представляют собою все бесконечное разнообразие облика, внешнего вида организмов. Никакой эволюции, никаких изменений в действительности не существует, а только как в калейдоскопе переливаются в бесчисленных сочетаниях отдельные неизменные признаки. Так, примерно, Иогансен своими «чистыми линиями» объявлял фикцией и теорию естественного отбора и заодно и процесс эволюции организмов. Такова была логика крайних «менделистов».
Открытие мутаций, внезапно возникающих наследственных признаков, нисколько не изменяло такой механистической трактовки законов наследственности и изменчивости, а сам Де-Фриз, как известно, считал, что каждое растение (и всякий организм) очень долгие промежутки времени пребывает с неизменными наследственными данными, даже и целые тысячелетия, а потом начинается возникновение мутаций (новых видов, по Де-Фризу). Мутационный период длится недолго, но дает массу новых наследственно-самостоятельных и уже неизменяющихся форм — то, что Иогансен назвал «чистыми линиями». Успехи микроскопической техники, позволившие осуществлять непосредственно генетический анализ, содействовали убеждению многих генетиков (начиная от Вейсмана — особенно Моргана и «морганистов»), что в морфологических структурах хромосом — разгадка всех закономерностей наследования. «Чистая линия» оказалась уточненной как неизменная, совершенно определенная материальная структура, и только ее отдельные «геномы» (комплексы ген) и «локусы» (участки хромосом), механически перемещаясь и перераспределяясь в процессах полового воспроизведения, дают пеструю картину форменных различий. Подсчеты Иогансена как бы наблюдались в микроскоп, и наносились на карту хромосом для различных растений и животных. Мутации Де-Фриза также изучались подробнейшим образом на плодовой мушке дрозофиле, и их проявления и причины точно устанавливались прямыми наблюдениями в изменениях хромосомного набора. Но вот в опытах Мёллера возникают искусственно вызванные им мутации у дрозофил. «Наследственно-неизменяемое» оказалось низведенным из области метафизических понятий на землю. Но кто может поручиться, какие еще иные воздействия внешней среды с помощью и без содействия человека вызывают изменение наследственной структуры организма и в какие сроки это происходит? Очевидно, не только воздействие рентгеновых лучей вызывает мутации. «Замкнутые и не зависимые от внешнего воздействия наследственные системы» оказались мифом. «Чистые линии» сам Иогансен вынужден был признать только как «генеалогический (родословный) термин». Снова во всей остроте возник, запутываясь в сложный узел, вопрос о наследственных и приобретенных признаках — о генотипе и фенотипе. Если генотип изменчив, то не представляет ли он собою сгусток фенотипа? Уже выяснено, что гену не обязательно соответствует определенный признак; установлено, что один и тот же ген совершенно по-разному проявляется в резко различных условиях климата, почвы и т. п. Микроскоп с точностью и очевидностью констатирует неустойчивость генотипа, но с помощью только микроскопа нельзя увидеть процесса изменений, скачка от фенотипа к генотипу и обратно. Понятно, ни дарвиновской «временной теорией гемул», ни опытами, подобными Каммереровским с саламандрой, нельзя доказать или объяснить наследование приобретенных признаков, как и, ссылаясь на генетико-цитологический анализ, отвергнуть воздействие фенотипических явлений на генотип, так как нельзя увидеть степень, характер и формы этого влияния. Но если генотип изменяется под внешним воздействием, то, очевидно, оно осуществляется через фенотип. Путь к раскрытию этой сложнейшей проблемы только в теории Дарвина, объяснение, подкрепляемое беспощадной к теориям практикой, дает методология диалектического материализма. Материя — неуничтожаема. Ее проявления мы воспринимаем через формы движения. Движение, как бы мало и слабо оно ни было, в какой-то мере и воздействует на окружающее.
Нельзя допустить, не отказываясь от материалистической диалектики, что внешние воздействия среды на организм остаются для его индивидуальной и видовой жизни бесследными. Они могут быть малы или велики, влияют сильно или слабо, «взрывают» наследственную структуру или только расшатывают в различной степени, но всегда фенотип и генотип — это единство формы и содержания. Следовательно, изменчивость и наследственность нельзя разделить и обособить даже теоретически. Сумма внешних воздействий на генотип выражается фенотипом. Он может быть очень неодинаковым в различных условиях среды, пределы его изменений, адаптации (приспособлений), пластичность организма зависят от генотипа, сложившегося и изменяющегося на протяжении существования видовой жизни и проявляющегося различными своими сторонами в различных условиях среды. Разнообразие форм проявления изменчивости в различной среде — материал для естественного отбора. В таком направлении разрешается проблема наследственности и изменчивости в свете методологии диалектического материализма, в полном соответствии с фактами. От Дарвина, через замкнутый круг теоретических спекуляций, обогащенная огромными достижениями современной генетики (генетического анализа), проблема наследственности, разъясненная с помощью материалистической диалектики, возвращается к дарвинизму.