Эпсилон

– Надо будет потом зайти к Гене и узнать, что там с Масёлом случилось, – сказал Гаста, когда мы вышли на улицу.

– Ага, – ответил я еле слышно, кивнув головой.

Настроение у меня было испорчено. Я чётко видел перед глазами картину, как Марчела уже идёт к себе в комнату после нашего ухода и сейчас сразу же сядет на член своего нового молчела, будет на нём скакать до утра и предаваться разврату все выходные.

– Братушка, ну что ты снова взгрустнул? Забей ты на неё, сейчас мы кучу новых тёлок нацепляем. Ксюхан сказал, сегодня в «Мародёре» празднуют День студента, мокрощелкам – вход бесплатный, только представь, сколько их там набежит. И все – для нас! – сказав это, он хохотнул.

– Ну, скорее – пробежит… мимо нас. Вот это я могу представить: огромную толпу мокрощелок, и все они бегут мимо нас, бегут к большому папе на блатной иномарочке, а он их манит лопатой, как собаку колбасой, которая вот-вот треснет по швам и оттуда начнут сыпаться филы…

– Колбаса лопнет? – прервал мою горькую фантазию Гаста.

– Собака, – буркнул я.

– Не грузись, братанчик. Всё будет в ёлочку.

– В веточку…

– В шишечку.

– В дедушку!

– В петечку!

– Хе-хе-хе.

– Гав-гав, – кто-то залаял сзади, – гав-гав-гав.

– И кстати, о собаках, – подытожил Гаста и, немного погодя, добавил: – Охуеваках.

Я обернулся, к нам бежала Чокнутая Псина, гавкая на весь двор, скаля свою пасть.

В нашем районе жила самая дебильная собака-охуевака на свете; мы не знали, кто её хозяин, на ней был ошейник, но она всегда гуляла одна. Она терроризировала всех прохожих, облаивала машины, кидалась на всё подряд, хотя вид у неё был далеко не грозный. Мы её называли Чокнутая Псина. Она была среднего размера, чёрно-серо-белого окраса, такая пиздопротивная мандавошка. Могла лаять и щёлкать пастью до бесконечности. Самый верный способ от неё отделаться – не замечать её потуги быть замеченной, поэтому мы всякий раз, когда она до нас доёбывалась, старались хоть медленно, но всё же идти вперёд. В этот раз она была чересчур зла.

– Мать твою! Гаста, возьми меня на руки, – я стал искать взглядом палку или любой другой предмет, которым можно было отмахнуться.

– Да успокойся ты, не укусит. Аааа, сука!

Чокнутая Псина схватила Гасту за пятку, он размахнулся ногой, чтобы её ударить, она отскочила на метр и продолжила гавкать. Заметив моё движение в сторону, она переметнулась на меня и стала хватать за штанину. Когда я попытался её ударить, она увернулась, а затем снова стала клацать клыками, пытаясь ухватить меня за что-нибудь. Не исключено, что за член.

– Ну что ты тупишь, пни её сапогой! – вопил Гаста, стараясь перекричать её бешеный лай.

– Да я не могу в неё попасть, она прыгает с места на место!

Чокнутая Псина гавкала изо всех сил, создавая шумовой фон на весь двор, то ли радуясь, что нашла себе жертв, то ли злясь, что мы ей отвечаем «взаимностью».

– Да заебала ты меня! – заорал Гаста и со всего размаха ударил её ногой.

Собака не до конца успела увернуться, поэтому удар ей пришёлся в хвост, она стала рычать и скалить клыки ещё сильнее, но отступила.

– Валим, – я схватил Гасту за руку и потащил в сторону.

Псина ещё несколько раз гавкнула, стоя на месте, затем улеглась на дорогу, уткнулась в свою жопу, почесалась, фыркнула, поднялась и, гавкая, побежала в другую сторону.

– Я её когда-нибудь пристрелю, – зло произнёс Гаста.

– Базаришь, помогу, – добавил я и хотел поделиться только что появившимися мыслями о том, что собака-охуевака, возможно, пыталась цапнуть меня за хер, то есть можно предположить, что это была гомобака, и, может, даже есть такой специальный подвид, который где-то выводят и дрессируют…

Обернувшись на неё, мой взгляд перешёл на дурку, я снова вспомнил Марчелу и перехотел рассказывать Гасте про возможную дрессировку чокнутых гей-псин-охуевак в секретных спецслужбах.

Мы шли в сторону остановки. Я продолжал ворчать:

– Да что толку, если там будут одни мокрощелки? Они всё равно ведутся на старых пузанов с огромной сумкой денег. А я сам выгляжу как мокрощельник да ещё одет как задрот, кто на меня поведётся?

– Хе-хе, мокрощельник. Да нормально ты одет, всё будет нормас, чё ты паникуешь?

Клуб, куда мы направлялись, назывался «More of Dur». Не знаю, что хотел сказать этим названием владелец заведения, но, так или иначе, контингент там собирался как на подбор – золотая молодёжь, а попросту – гламурные пиздадельные объебосы, по-другому их никак не назовёшь. Мы же с Гастой называли этот клуб на свой манер – «Мародёр».

Однажды я неправильно прочитал его название, и получилось – «мародёр». Гаста посмеялся, а я отмазался тем, что учил в школе немецкий. Тогда Гаста промолчал, решив никак не комментировать моё знание иностранного языка. Подозреваю, он вообще никакого иностранного языка не знал, да и в школе учился с весьма вольным пониманием слова «учился».

В клубе среди постоянных клиентов всегда были девочки с классными фигурами, ярко одетые, очень красивые, недоступные для меня и Гасты. Они приходили сюда потанцевать и потусить, а увозили их домой дяди на таких блатных тачках, что я иногда даже боялся посмотреть на своё отражение в боковое тонированное стекло подобного авто, чтоб не испачкать его взглядом и не башлять потом владельцу на автомойку.

Ксюхан – хороший знакомый Гасты. Откуда они знакомы, я точно не знаю и не помню. Кажется, учились вместе в школе или делали вид, что учились. Почти вся информация о нём у меня укладывалась в одно предложение: когда он напивался до беспамятства, всегда утверждал, что может в отрыжке произнести весь алфавит. После этого утверждения он несколько раз спрашивал: «Показать?» – а затем, набрав в лёгкие побольше воздуха, с алкогольным веянием выдавал в отрыжке мощно и бескомпромиссно: ЭЛЯ – ДУРА!

Кем приходилась ему Эля и кто это такая, я не знал и не горел желанием выяснять. А слышал я подобное всего несколько раз, когда наблюдал, как они с Гастой читали книжки сначала на дне рождения Гасты в дурке, а затем на Дне молодёжи в парке. Но Гаста уверял, что это коронный номер Ксюхана, с которым тот выступает на каждой синьке.

Как я уже говорил, Ксюхан работает охранником. Учитывая, что клетки в его мозгу, отвечавшие за умственные и коммуникативные способности, атрофированы, думаю, профессию ему выбирать не пришлось. Из этого следует, что и карьерный рост ему почти не светит. Разве что дорастёт до директора двери или порога, которые будет охранять.

С ним я чаще только здоровался, но иногда мог и потереть о всяком-разном, если рядом не было Гасты, а Ксюхан спешил поделиться последними новостями. Как правило, это была всякая чушь, условно называемая «про мопед».

Ксюхан вносил нас в список крутых чуваков и чувих, так мы попадали внутрь. Иначе в этот клуб нам и таким, как мы, никак было не попасть. Даже если бы мы надели наши лучшие шмотки (а мы и так их надевали), мы бы всё равно не прошли фейс-контроль, потому как по нам не похоже, что мы сюда идём пить мохито и оставлять массы денег в баре, где цены напоминали ответы задач по алгебре на олимпиаде для десятого класса: с корнем, степенью и дискриминантом, которые без калькулятора хрен решишь.

Сам же Ксюхан был гопником из разряда гопников-жарщиков, то есть любителей посидеть на кочерге и позвать Эдика. Разумеется, он пропускал нас в клуб не совсем на халву, за это мы ему вливали в рот топливо. Деньгами он не брал – западло брать с корешей, а колдырнуть любил. Ксюхан ещё был из таких гопников, которые разговаривали исключительно на сленге; наверное, в отношении него правильно будет не «разговаривали», а «ботали», «спикали», «бакланили» – хз. Он всегда говорил: «здоровчаныч», «барчела», «пивчанское» и ещё много-много разных слов.

Вообще, мы с Гастой разговаривали примерно так же, как он, но я для себя это объяснял просто – от Ксюхана и нахватались. Хотя его влияние было минимальным, мы и без того были насквозь пропитаны подвально-уличной контркультурой.