Страница 2 из 22
Майор задумался на секунду, вспоминая, о чем они говорили, вспомнил и снова сказал:
– Умная у тебя, Егор Тимофеевич, жена. И тактичная. Враз поняла, что ни к чему ей тут с нами быть, и нашла предлог. Умная! Ты её береги. Таких мало.
Входная дверь хлопнула, должно быть, жена и вправду ушла к соседке.
Лозанюк вздохнул, выпил из фужера сок, откусил кусок котлеты, попробовал икру, похвалил, замер на минуту, будто чего вспоминал, отстраненно поглядел на хозяина и продолжил:
– Вот у нас в части, когда я только начинал служить, на Северном Кавказе, ещё при социализме, был лейтенант. Из двухгодичников. Тогда были такие. Их на два года призывали. Кого после институтов, кого просто с гражданки. Иногда толковым воинам срочной службы, – майор почему-то вдруг перешел на служебную официальную терминологию, – в конце службы предлагали пойти на курсы младших лейтенантов. Теперь уже не помню, то ли три месяца, то ли полгода их учили. В армии тогда не хватало младшего офицерского состава. Тоже и тогда умников наверху хватало. Все кому не лень армию разваливали. Позакрывали училища, взводные повысились, а замены им нету. Училища-то закрыли. Нехватка кадров. И начали из вузов после военных кафедр или вообще отовсюду набирать. Ну и так далее.
– Да я знаю! Я же служил. Сам такие курсы окончил, – напомнил хозяин.
– Ну да, так вот, – продолжил майор, – был у нас в части лейтенант. Сначала младший, потом ему лейтенанта присвоили. По фамилии Белитдинов. Зазвал он нас как-то к себе в гости с дружком моим тогдашним, Грудиным Женькой. Ну взяли портвейна, тогда мы по молодости пили всякую гадость типа «Солнцедар» или портвейн «Три семерки». Приходим. За стол сели, разлили, выпили по чуть-чуть. Ну он жену зовет, чтобы нам картошечку, вот как твоя, пожарила. Зовет, а её нет. В смысле дома нету. Он нахохлился, говорит, что, наверное, у соседки.
Мы ему, мол, и бог с ней, колбасу сами порежем. Мы её с собой принесли. Закусим и пойдем. А он психовать начал, раздухарился, пошел искать. Минут двадцать не было. Женька даже прикемарил. Вдруг шум, гам, бежит она, он за ней, пинками подгоняет. Глядим, молоденькая девчонка. Лет шестнадцать. Не больше.
Оказалось, этот Галимзян, когда вернулся со срочной младшим лейтенантом, устроился в милицию, участковым. Увидел на своем участке молоденькую девицу эффектных форм, ну и завел с ней шашни. Погоны офицерские, прочие блестючки, рассказы про подвиги. Девица сомлела. Поселочек, где они жили, маленький, и родители её скоро обо всем узнали. Приходят к этому самому Белитдинову и говорят: «Или женись, или в тюрьму!». В тюрьму, потому что девчушке четырнадцать лет. У Галимзяна челюсть отвисла: «Как, – говорит, – четырнадцать! Она же мне говорила, что шестнадцать давно стукнуло».
А они ему свидетельство о рождении её показывают. А там – четырнадцать! Короче, еле-еле уговорили председателя сельсовета расписать их. Дело-то подсудное. А чтобы поменьше разговоров было, Белитдинов подальше от родных мест в армию к нам через военкомат призвался. Вот так-то.
– А собственно, к чему это я? – опять задумался Лозанюк. Потом вспомнил и завершил: – Так что ты, Егор Тимофеевич, приглядывай за своим. У нас-то служить ему будет вольно, так чтобы не учудил чего такого или подобного.
– Да, – согласился хозяин, – маленькие дети – маленькие заботы.
– Вот-вот, – поддержал майор. – В настоящей части с этим не побалуешь. Там присмотр серьезный. А тут, например, ты с утра до вечера на работе, жена тоже. Мы на обед ушли. Он домой кого хочешь привести может, ну и так далее. Сам понимаешь.
Егор Тимофеевич покачал головой и согласился:
– Может.
– То-то и оно, – опять продолжил Лозанюк. – В серьезной части оно надежней служить. Ни тебе дедовщины, ни бардака. Все под присмотром.
Хозяин вздохнул и тоже согласился, что в серьезной части надежней служить.
Закусили. Помолчали. Потом Лозанюк как бы самому себе сказал:
– Хотя и в любой части может чего угодно случиться.
Хозяин кивнул. Выпили по чуть. И Лозанюк обратился к Егору:
– Вот ты, Егор Тимофеевич, где служил?
– В танковых. Северо-Кавказский военный округ. – Егор расстегнул рубашку, обнажил плечо и показал майору.
С плеча на Лозанюка наводил пушку тяжелый танк. Под ним по дуге крупными буквами синела надпись «СКВО».
Лозанюк покивал, задумался, как будто хотел чего-то вспомнить, потом махнул рукой и сказал:
– Уважаю. Танкистов сильно уважаю. Своих не бросают. Всегда выручат. Тяжелый, но правильный род войск. Давай за тебя и за танкистов! Чтобы броня была крепка и танки наши быстры.
– А наши люди мужества полны! – поддержал Егор Тимофеевич.
Чокнулись. Выпили.
– Хотя теперь служба не та, – посетовал Лозанюк. – Представляешь, солдаты, первогодки, офицеров не приветствуют. Не отдают честь. Привожу осенью партию наших новобранцев в серьезную часть. Под Москвой. Практически образцовая часть. Иду в штаб полка. Навстречу воин. Мимо движется, проходит как будто меня нет. Честь не отдаёт. В упор не видит. Останавливаю. Спрашиваю, почему не приветствует старшего по званию. А он мне и говорит: «Я курю, а в курилке и столовой не положено приветствовать» и показывает на курилку. А эта самая курилка метрах в пяти. Я ему объясняю про это, а он нет чтобы извиниться и приложить руку к фуражке, ухмыляется и говорит: «Товарищ майор, штаб вон там» и показывает рукой. Практически меня посылает.
– А ты чего?
– Да ничего. Пошел в штаб. Некогда мне с ним было возиться. У меня поезд через час отправлялся, а надо было еще кучу документов оформлять. Ну сказал в штабе дежурному. Тот отмахнулся. Мол, не до того. Сверху очередная проверка едет. Все издерганы, замотаны. Служить некогда. Вот так-то. А я думал – образцовая часть. – Майор вздохнул, подвинулся поближе к хозяину и тихо сказал: – Нету в армии решительных, волевых командиров. Чтобы и службу знали, и спросить с других могли и с себя. И не позволяли ни над воинами глумиться, ни над честью армии. Нету у нынешних воли! Так что, может, твоего действительно лучше вообще отмазать. Чтобы на все это безобразие не глядел. Так что ты отец, сам решай, как быть. Как лучше.
– Да я уже и сам не знаю, Григорий Степаныч, чего лучше, чего хуже. Башка раскалывается от этих мыслей, – выстраданно произнес Егор Тимофеевич.
Лозанюк кивнул.
– Хотя, наверное, лучше, пожалуй, все же отмазать. Решай сам. Только до среды надо решить.
Егор Тимофеевич почесал затылок и снова наполнил рюмки. Лозанюк взял свою, поднялся.
– Ну давай, Егор Тимофеич, на посошок. Давай за сына твоего, за Витька. Парень он вежливый, когда на улице встречает, всегда здоровается. А чем интересуется-то в жизни? Спортом каким занимается или так, по дискотекам?
Егор Тимофеевич приосанился, видно было, что вопрос ему понравился и рассказать про сына есть что.
– Он у меня со второго класса гимнастикой занимается! Сейчас, Степаныч, в областную сборную входит. Второе место на первенстве области весной взял. Сальто и назад и вперед прямо б комнате делает. Стоит на месте, а потом ради хохмы кувырок в воздухе, раз! И опять на этом самом месте стоит! Парень упертый! А в институте этом экономическом не хочет учиться. Это его Катька туда утолкла. У неё знакомый декан, ну и уговорила Виктора. А парню неинтересно это бухгалтерско-экономическое дело, вот он и завалил сессию.
– А чего хочет-то по жизни?
Егор Тимофеевич пожал плечами.
– Да вроде автомобили его всегда интересовали. Он мои «жигули» водить еще в седьмом классе научился. Как за город выезжали, я его за руль – и вперед! Теперь-то права получил. Водит аккуратно, не лихачит. И ремонт весь на нем. Сам всё делает. Зимой двигатель перебрал. Теперь работает как часы. Лучше нового. Капремонт сам сделал. Я только запчасти кое-какие купил.
– Молодец! – похвалил Лозанюк.
Чокнулись, выпили по последней. Майор уже начал было движение из комнаты, потом пожал плечами, остановился и в некоторой задумчивости, почти как самому себе произнес: