(По)Беда для гладиатора

Алекс Чер

(По)беда для гладиатора

1. Виктория

Не знаю, о чём думали родители, когда давали мне имя. Наверное, мечтали, что я стану победительницей по жизни.

Посудите сами: Виктория Победина. Комбо. Я просто обречена на успех! Должна идти по жизни гордо, высоко подняв голову, и добиваться всего с лёгкостью.

Виктория Викторовна Победина. Двойное комбо.

Но это желаемое. В действительности же я стала Бедой.

– Какая ты, к чёрту, победа! – в сердцах выпалила однажды подруга Ленка, выводя меня с забинтованной рукой из травмпункта и вручая клетку с укусившей меня крысой. – Вечно с тобой одни неприятности. Ни дня без катастрофы. Ходячая Беда – вот кто ты!

В общем, как вы яхту назовёте, так она и поплывёт.

Годы пролетели, белая крыса прожила достойную жизнь и была похоронена с почестями на клумбе, мы повзрослели и изменились, а прозвище прилипло ко мне намертво, потому как приключения на свою задницу я нахожу нечасто, но с завидной регулярностью.

– Ах, Виктория, Виктория, – как выстрел в спину раздаётся голос директора фитнес-клуба, где я работаю тренером.

Веет холодом, и не только от сквозняка из коридора. Дверь в раздевалку коварно захлопывается, а я судорожно натягиваю на голое тело футболку. Хорошо хоть джинсы уже успела надеть.

Две широкие ладони по-хозяйски ложатся на грудь. Сам директор возбуждённо дышит мне в шею и вожделенно водит губами по уху.

– Опять задерживаемся? Нарушаем трудовую дисциплину? Какая нехорошая девочка! Так и хочется наказать.

Павел Андреевич Громилов, в простонародье – Гремлин – зажимает между цепкими пальцами мои соски и практически стонет, вдавливаясь пахом в мою задницу. У него уже там крепко, как сосулька на морозе, но мне до его каменности как-то по барабану – начинаю вырываться, понимая, что либо я сделаю невозможное, либо меня нагнут здесь же, прямо в раздевалке.

Отрываю его руки от своей груди, извиваюсь ужом и выскальзываю из настойчивых объятий. Пал Андреич ещё думает, что это игра, и прёт на меня с самозабвением раскочегаренного паровоза: пыхтит, фыркает, кипятится. Морда красная, губы влажные, испарина на лбу.

– Хочешь поиграть в догонялки? – масляно склабится босс, расставляя в стороны руки, и когда он кидается на меня, я прицельно бью коленом в самое святое.

Пока шеф корчится и выдаёт трёхэтажные маты, я хватаю свои вещи, выскакиваю в коридор и несусь так, словно пытаюсь побить мировой рекорд в спринтерском забеге.

Так далеко в наших непростых отношениях с директором мы ещё не заходили. Но всё когда-то случается в первый раз.

Уже вылетев на улицу, я натягиваю куртку и, размазывая слёзы по щекам, лечу по вечернему городу на автопилоте, как уклонившийся от шального снаряда истребитель. Маневрирую между прохожими. Хватаю ртом морозный воздух, выдыхаю клубы пара, злюсь и жалею себя. Соски болезненно сжимаются от холода. Чёрт! Лифчик остался там, в раздевалке, где поливает меня грязью уязвлённый в нежное место шеф.

Снег скрипит под ногами – искрящийся и радостный. Вокруг – огни гирлянд, мигающие ёлки в витринах и спешащие навстречу люди со свёртками, коробками, подарками и счастливыми лицами. Близится Новый год. Город принарядился к празднику и сияет, но меня бесит его красота.

– Ненавижу! – бормочу себе под нос, всхлипывая и задыхаясь. – Всех ненавижу!

Ослепшая от слёз, несусь, сталкиваясь с прохожими. Налетаю и не успеваю извиниться. Пусть думают обо мне, что хотят.

– Всё ненавижу! – выливаются наружу горячие чувства к Гремлину. И я распаляюсь всё больше, всё глобальнее. – Новый год – ненавижу! Работу свою – ненавижу! Упивающихся властью директоров с единственной извилиной между ног – ненавижу!

Ненавижу Новый год, потому что родилась первого января. Поторопилась и навсегда перечеркнула светлый персональный праздник. В день рождения люди радуются, веселятся, принимают подарки и поздравления, я же получаю забвение, молчащий телефон и сонные рожи, желающие только одного – похмелиться.

Ненавижу свою работу в фитнес-клубе. Моим призванием было учить бойких озорных детишек с неокрепшими мышцами правильно отжиматься и лазать по канату. А в результате учу дамочек разной весовой категории правильно приседать и желательно не калечить друг друга гантелями. Я инструктор в группах имени вечной борьбы с целлюлитом и погоней за навязанными рекламой анорексичными ценностями.

Ещё ненавижу атлетически сложенных самцов – наглых и самоуверенных, бравирующих и красующихся. Неплохо, конечно, выставлять напоказ свои бицепсы и трицепсы, кубики пресса и безупречный рельеф икроножных мышц, но красивое тело не заменяет мозги. А серое вещество, как известно, мышечных волокон не содержит и на тренажёрах не совершенствуется.

Я бегу, не разбирая дороги, вытираю горючие слёзы, злюсь и врезаюсь с размаху во что-то твёрдое и тёмное.

Дух вышибает. Я прямо расплющиваюсь о непонятно откуда взявшееся препятствие. Тыкаюсь носом в холодную ткань, скольжу ногами по утрамбованному снегу и начинаю стремительное падение на тротуар. От падения меня спасает сильная рука.

Чёрт, неудобно-то как. Восставшие от холода соски плотно прижимаются к груди в распахнутом пальто. Судя по всему, мужской. А если приглядеться – к довольно широкой и твёрдо-каменной. Дёргаюсь пару раз в этих тисках и затихаю. Пытаюсь отлепиться. Но рука на спине словно не замечает моих трепыханий.

– Простите, – бормочу я сквозь зубы и поднимаю глаза.

Что я там говорила про самцов? Ненавижу? И видно мне на зло они так и норовят раскрыть свои объятия. Катастрофическое везение: сбежала от одного, чтобы оказаться в лапах другого.

Этот из той же породы. От него веет мужской силой и чем-то первобытным, опасным, катастрофическим. Я невольно вдыхаю этот запах. Наверное, не знавшая стрелы дичь так впервые чувствует охотника. Пахнет дымом сторожевых костров, сухим мхом, терпким табаком, пряным ромом и дублёной кожей.

Его чёрная грива уложена волосок к волоску, и только одинокая тёмная прядь падает на лоб, явно вопреки прихоти парикмахера. Пронзительно-голубые глаза внимательно разглядывают моё лицо. Взгляд хищника, пока не решившего – откусить голову случайно попавшейся в когти добыче или отпустить, пусть ещё поживёт.

Едва заметная горбинка на носу ничуть не делает хуже гордое волевое лицо настоящего патриция. Яркий рисунок рельефных губ наводит на мысли о Колизее и криках оголтелой толпы. Крутой подбородок немного тяжеловат, но когда мужчин портили подобные мелочи?

Всё в нём дышит инстинктами, но кричит о богатстве. Дорогое пальто. Чёрная рубашка. Длинная шея. Редко кому идёт наглухо застёгнутый на все пуговицы ворот. Стальной галстук с отливом в цвет глаз. В цвет поблёскивающих на запястье массивных часов. Широкая кисть и пальцы. Я вижу их прямо перед собой, изумительно красивые, по-мужски крепкие, но длинные, с твёрдыми ногтями. На такие фаланги можно молиться, как на идолов острова Пасхи. Их непроизвольное движение заставляет меня вздрогнуть и снова поднять глаза.

Чёрт! А ещё у него ресницы. Возмутительно тёмные и густые. Нет, вот ему-то зачем? И он, не отрываясь, смотрит куда-то вниз.

Я невольно провожу траекторию его взгляда и шарахаюсь в сторону. Пытаюсь отступить. Вот зараза: он пялится на мою безлифчиковую грудь. Всё во мне замирает от ужаса. Я сейчас как кролик перед удавом. Бандерлог перед взором Великого Каа.

– Простите… пожалуйста, – бормочу под нос волшебное слово, стараясь не заикаться, и осторожно делаю шажок назад. Сработало. Свобода.

Вперёд, Виктория, ты больше не пленница могучего истукана, от которого на километр разит дорогим парфюмом, избытком тестостерона и высокомерием.

Как ни странно, столкновение меня успокаивает. Я перестаю реветь, вытираю слёзы, застёгиваю куртку и, пошарив глазами вокруг, решительно направляюсь к ближайшему торговому центру.