Страница 39 из 45
– Значится, жила у нас тут особа такая, важная, по крайней мере хотела такой казаться. Это было еще в ту эру, когда наша деревня блистала во всей красе жемчужины Янтарного. Так вот, значится, ходила она по селу, вся в шелках, в мехах, моё почтение, нос к небу, задница к югу. Мужчиье к ней и так и сяк и тыкмо такмо, а она всё воротила. Грит лишь царь её достоин, и она сама царица.
Спала она, значится, в доме таком, что ей всей деревней отстроили, ну точнее мужики отстроили. Хоромы, мать их, моё почтение, каких свет не видал. Тотемы из ясеня, стены из красного дуба, ковры с кружевами из золота, в общем царске, царске. Ходила она, носом воротила, мужичье всё умом тронулось, и в один день…
– Что-то случилось, ¾ пробубнил Балдур.
– Еще что! Не просто что-то, а целый екелдык! Гуляли значится всей деревней Навий день, накрыли поминальный стол, принесли требы, скорлупы заготовили целый мешок. Выходим к кругу богов, значится, а тотем Марены пропал, а на её месте те самые шелка и меха что девка носила. Бабье ударилось в слезы, мужичье поиск устроило. Всем селом девять дней и девять ночей искали, ни тотема, ни девки.
– А потом что-то началось.
– А то! Корабельщик наш, значится, после Навьего дня на переправу пошел как обычно. Судно подготовил, товарами загрузил, певчего позвал и вышли. Да только, эт самое, встали они в штиль, как только от берега отошли. Певчий колдует, а не колдуется, словно озеро замерзло, хоть и льда почти не было. Березень на дворе, лёд потаил давно.
Затем волны подниматься стали, при штиле то. Певчий снова за ремесло своё, только хоть бы хрен, не поддаются ему гладь озерная. Ревет пучина, гневается, вода пенной чернявой бьет о борта, раскачивая посудину, а вдалеке слышен голос женский, что благ и требов просит. Марена сама, едить её кобыле под хвост, появилась, да в нарядах, шелках и мехах. Нос к небу, задница к югу.
Корабельщик едва ноги успел унести, а вот певчему меньше повезло. Схоронили мы бедолагу в пучине Янтарной, даже тело не всплыло позже. Пожрала его Марена или девка та, пёс их разбери. С тех пор мы дары приносили, ублажали, как могли, а она нам по Янтарному ходить позволяла.
– По-твоему, у вас в озере Марена живет? Дочь Чернобожья, правительница зимы и смерти? – прервал рассказ кабачника Ярик.
– Ну так! Иначе никак, говорю же, вышла из глубин в шелках и мехах. Волосы чернявые, платье белоснежное, что зимняя вьюга, на плече ворон сидит и смотрит, а в клюве у него ключ от царства мертвого. Держит она, значится, в одной руке серп, а в другой камень алынкый размером с яблоко.
– Рубин алый?
– Именно он, алый как кровь, как смерть. Говорил я тебе старый, не причина её забывать, раз у нас с певчими и едой проблемы. Вот она и разгневалась, лишила единственного дохода. Село в дерьме, суда не ходят, народ мрёт. Пополняет царство её.
Ярик поморщил нос и задумчиво почесал затылок, наблюдая за тем, как внимательно слушает Сырник.
– Марена традиционно является верхом на буром на медведе со смоленными волосами, в короне из золота и соломы или с белым волком, нося накидку из сермяги, что покрывает седые волосы. Никогда не слышал, чтоб она в озере купалась.
– А вот, господин колдун, теперь слышали. Явилась, лик злой, волосы что паруса развиваются, и как начала вопить. Мужичье за головы похваталось и за борт прочь. Страшно. Страшно.
– Что ты брешешь? ¾ вмешался Старейшина. – Откуда знать могешь? Ты ж тогда еще и в мыслях не родился и даже не зачался.
– Мне бабка моя рассказывала, да всё в подробностях таких, что будто сама видела.
– Так может бабка твоя и есть та царица? А? Али может она и есть владычица зимы и смерти?
Уши кабачника покраснели, а губы гневно зашевелились. Он согнул руку в локте и показал неприличный жест старику, который кричал громче всех. Староста цокнул и сплюнул под скамейку, демонстративно отворачиваясь.
Мира наблюдала за перепалкой этих двоих и дивилась. Они, погруженные в спор, были готовы собственную мать сдать, лишь бы заткнуть соперника. Сырник, что явно был увлечен рассказом кабачника, схватил кусок засохшей корки хлеба и метнул в человека.
Владелец «Крота» резко обернулся и, увидев перед собой взгляд аури, который буквально приказывал ему продолжить, произнес:
– Сам я не видал, но бабка моя рассказывала в мелочах, да и деревня вся наша верит. Вот с тех пор мы ублажаем её, то песни лучезарные поём, то подношения какие оставим, а она их сразу на дно утянет. Так и живем, точнее жили. Мы ей, а она нам по озеру ходить давала.
– И как это может быть связанно с тем, что певчие спиваются до могилы?
– Ну как же, госпожа колдунья, певчие приливами управляют, по озеру ходят, а она в озере живет. Вот видать разозлилась она или просто не в духе, и наложила проклятье на них, да и на всё село наше. Караул нам, ежели не задобрим Марену Зимоправищую, Марену Смертоцарствующую.
– Не слушайте вы этого баламошку блаженного, господа колдуны, брешет он. В другом причина явно, в другом, что наш певчий пьёт, что твой пень.
– Меня всё больше и больше интересует, чего это ты так пытаешься его опровергнуть, старый? – слова Дэйны прозвучали вызывающе, а сама она пристально смотрела в мутные глаза человека. – С его слов, вся ваша деревня верит в проклятье, сам ты чуть ли ни челом бил, как нас увидел, а теперь нос воротишь и юлишь как коза на случке.
– Я… да… нет, что вы? ¾ голос старика задрожал, а его глаза забегали по комнате. – Что вы? Просто не хочу вас запутать, господа благородные, ежели не проклятье это Мареновское, али девки мёртвой, так что на это время тратить то, а? Верно же дело, другое искать надо.
– И что же у тебя на уме?
– А всё просто, госпожа колдунья прекрасная, надо искать тогхо, кто проклятье то и наложил. Среди живых искать, они заразы на такое способны.
– И есть кто на примете?
– Волхв! Змеиный потрох, ушел он давеча в лес, всё говорил, что травы какие собрать надо перед Осенинами, и так и сгинул. Сбежал пади паскуда, чтобы не поймали и не высекли, как козу. Вам, господа, волхва нашего Епитея найти надо. Он-то уж точно виноват в этом.
– Почему сейчас? Почему раньше не упомянул, что у вас волхв пропал? Такие специалисты сами по себе в лесах не теряются, ¾ на слове специалисты Сырник изобразил пальцами кавычки.
– Ну дык я это, не специлист же. Не знаю, что важно, а что нет в колдунстве то, а вы вот знаете. Только сейчас ситуация поменялась, кабачник на озеро ссылается, а явно дело в волхве.
– Ладно, говорить можно бесконечно, только и делать что-то надо. Нет у нас времени, нам озеро перейти надо, ¾ Мира погладила Сырника по пушистому хвосту, и продолжила. – Была у меня мысль насильно надеть путы на Вокрута, привязать к столбу на улице, и устроить засаду, но это идея нравится мне всё меньше и меньше.
– Почему? – наивно удивился Ярик.
– Господин кабачник, господин староста, спасибо за информацию, дальше мы сами, но у меня есть для вас дело.
– Всё что угодно, – резко выпалил старик, пытаясь вернуть вотум доверия.
– Что прикажете, – не остался в стороне и другой. – Я вам слово дал, что помогу баламошку поймать этого, кто ему водку таскает, и проклятье снять.
– Присмотрите за нашим владыкой приливов, если я права, трезветь он, конечно, никогда не будет, а водка и дальше появляться станет, но на всякий случай.
– Присмотрим как за своим.
– Как за своим присмотрим.
На этом двое удалились, а Сырник запрыгнув Балдуру на плечо, задумчиво выдохнул. Они вышли на улицу. Солнце стояло в зените, и деревня переживала еще один свой мрачный и медленный день. Люди тащились по улицам, словно их изредка подгонял кнут. Даже скот выглядел так, словно и не ел совсем.
– На кладбище веселее, – простонал Ярик, но взглянув на товарищей тут же оживился. – А идея то твоя хороша, Мира. Ночью мы может и заперли его, но в этот раз на улице оставим, на видном месте, и сами рядом будем, как только скотина, что водку ему таскает появится, схватим, скрутим в бараний рог и всё тут.