Люблю

========== Ночь, когда пролились слёзы ==========

Ночь перед решающей битвой была…

Какой она была? Тихой?

Очень тихой.

Все солдаты почти не разговаривали, в напряжении стесняли оружие, сжимали зубы до скрежета и лёгкого ощущения неприятного чувства, даже лёгкой боли, стискивали в кулаках ткань тёплых шинелей напротив сердца, ибо этот орган как никогда раньше отчаянно бился, словно пытаясь покинуть обречённое тело хозяина. У некоторых, особенно у молодых рекрутов, это самое напряжение солёными каплями выступала на глазах — настолько щемящее чувство боли и тоски пожирало их мысли и сердце. Хотя все понимали, что операция обречена на удачу, что битва, которой вот-вот будет дан отсчёт, поставит точку в четырёхлетней войне, покончит с нею раз и навсегда, принесёт на землю мир, солдаты не могли не брать в расчёт то, что на войне…

А на войне, как на войне —

Патроны, водка, махорка в цене.

А на войне нелёгкий труд,

А сам стреляй, а то убьют.

Никто не может предугадать, что будет даже через банальные пять секунд. Откуда и в кого прилетит пуля, куда она попадёт, будет ли ранение смертельное? Успеет ли раненый добраться до госпиталя? А успеют ли ему помочь врачи? Столько неопределённости.

А на войне, как на войне…

Подруга, вспомни обо мне.

А на войне — не ровен час,

А может — мы, а может — нас…

Да. Эта ночь определённо была самым тяжёлым и трудным моментом, когда и кем-либо пережитым на войне. Но только не для вечно холодной ко всему Вайолет, которую заботили лишь слова Клаудии, в шутку сказанные её командиру.

— Сэр… — с привычным безэмоциональным голосом начала девочка.

— Да, что-то не так?

— Это правда? То, что сказал капитан Ходжинс.

— О чём это ты? — майор свёл брови на переносице, моментально прокручивая разговор с давним другом в голове.

— После окончания битвы… — девочка сделала паузу, будто бы замявшись, — я перейду в ведомство капитана?

Комбат-батяня, батяня-комбат,

Ты сердце не прятал за спины ребят.

Летят самолеты, и танки горят,

Так бьёт-ё комбат-ё, комбат!..

— Я… больше не нужна Вам? — дрогнувший голос заставил сердце мужчины сжаться. Этот маленький ангелок, казалось, вот-вот расплачется. — Вы больше… никогда не отдадите мне приказ?

— С чего ты это взяла? — он тепло улыбнулся, словно бы перед ним был нашкодивший, а теперь трогательно извиняющийся малолетний ребёнок, а не жестокая машина для убийства, коей он её никогда не считал.

— Но к-капитан сказал…

— Это была шутка, Вайолет, — он потрепал её по непослушным золотым волосам. Доверчивые глаза полные мольбы и надежды вмиг устремились на него.

— Шутка?

— Конечно.

Да, война, война, война…

Дурная тётка, стерва она!

Эх, война, война идёт,

А пацана девчонка ждёт.

— Что Вы делаете? — спросила она, уже лёжа в палатке, в самые последние часы перед наступлением.

— Пою, — кратко ответил мужчина, с печальной улыбкой смотря на изумлённые глаза своей малышки.

— Поёте? Зачем?

— А тебе не нравиться?

— Очень нравиться, просто… Я хочу понять, почему вы поёте.

— Не знаю, — он отвернулся с лёгкой улыбкой на губах, вновь неопределённым взглядом уставляясь на какую-то точку на потолке. — Скучно, наверное.

— Скучно? — вновь заинтересованно спросила она. — А что это?

Он бы улыбнулся в ответ, или бы даже может быть рассмеялся, потрепал её по светлой головке… если бы ему не была так больно и тоскливо на душе.

— Ну… — он призадумался, подбирая слова, — это когда тебе ничего не интересно, когда тебе безотрадно, всё вокруг кажется каким-то пресным и каким-то нудным, когда тебе тоскливо.

— Ясно. Слово «скучно» тождественно слову «тоскливо». Вы пытаетесь подавить тоску с помощью пения. То есть, вы поёте, чтобы занять себя до битвы?

— Ну… и для этого тоже, — кивнул майор, надеясь, что девочку этого будет достаточно, и она замолчит, перестанет терзать его и так израненное сердце.

— А есть ещё причины? — вновь с интересом спросила Вайолет.

— На языке просто песня вертелась, и… — он повернул голову обратно к блондинке. — Я хотел спеть… для тебя.

— Для ме… ня? — удивлённо повторила девочка.

— Ну да, в общем-то, — пожал он плечами, пытаясь быть непринуждённым, будто бы говоря о чём-то обыденном.

— А зачем Вам петь… для меня?

Он бы снова рассмеялся. Но от её слов только брови сошлись на переносице, а лицо приняло выражение невыносимо мучительной боли. Не физической, а душевной. Но она не способна была этого понять.

— Майор? Что с Вами?

— Всё хорошо, — ответил он, но голос выдавал его с потрохами.

— Нет! — Вайолет подскочила и, приблизившись к мужчине, положила свою хрупкую ледяную ладошку на его лоб, но он моментально отвернулся от неё на другой бок. — Я же вижу, что Вам плохо! Вы больны?

— Я здоров, — снова тем же тоном ответил Бугенвиллея.

— Но Вы страдаете! — снова возразила ему Вайолет.

— Давай… — заминка, — …мы вернёмся к этому разговору после битвы. Я тебе всё расскажу.

— Хорошо, — согласно кивнула она.

— Попытайся хоть немного отдохнуть. Битва впереди нелёгкая. Тебе надо спать.

— Есть, — девочка вернулась в изначальное положение и закрыла глаза. Теперь Гилберт не выдержал, подрываясь с места словно ужаленный.

— Это просьба, а не команда! — вскричал он. И как же ей объяснить, что она не робот, а человек, со своею душой, мыслями, чувствами и характером? Как донести ей это, если другие постоянно твердят ей, что она — просто оружие, его собачка? — Почему… ты все воспринимаешь как приказ, несмотря ни на что?! Скажи, ты совсем не можешь без моих приказов?

— В каком смысле? — она тоже встала и теперь испуганно смотрела на майора.

— После окончания войны ты могла бы убежать. Ты же ведь… девушка.

— Но если я уйду из армии, что же я буду делать? — искренне удивилась Вайолет.

— Жить, — коротко ответил майор. — Жить свободно, подобно другим. Жить и наслаждаться жизнью!

— Но зачем мне жить без Вас? — сердце майора пропустило удар и снова болезненно сжалось. Голос девочки еле заметно дрожал. — Кто будет отдавать мне приказы? Разве я больше не нужна Вам? — в уголках бездонно голубых глаз начали поблёскивать в свете керосиновой лампы жемчужные слёзы.

— Ты… так сильно хочешь получить мои приказы? — тихо, обречённым тоном словно бы сам себе прошептал вопрос он, но тут же снова перешёл на повышенный тон. — Ты… действительно веришь, что я вижу в тебе инструмент?! Если бы это было так, я бы не держал тебя на руках и не заботился о том, чтобы никто не связывался с тобой, когда ты вырастешь! Несмотря ни на что, ты не понимаешь… что я чувствую… к тебе. Обычный… — он осёкся, — любой… наверняка бы понял. Причина, по которой я злюсь и страдаю — это ты! Но ты не понимаешь этого!

И угораздило же его влюбиться в неё.

— Разве у тебя нет чувств?! Это ведь не так, верно?! Нельзя сказать, что у тебя их нет. Разве не так? Если у тебя нет чувств, тогда что это за выражение? Ты ведь можешь сделать такое лицо, правда? — продолжал кричать он, с какой-то извращённой радостью замечая её полные ужаса глаза и дрожащие зрачки. Даже от одиноко скатившейся по щеке слезы сердцу стало легче. — У тебя есть чувства! У тебя… такое же сердце, как у меня, верно???

Говорят, лишь трое скажут вам правду — ребёнок, пьяный и человек в гневе.

Гилберт часто думал о том, из-за чего всё-таки Вайолет стала той, кем стала. Или из-за кого? Он самолично доводил себя до отчаяния своими размышлениями, хотел перерезать глотки всем тем, кто был причастен к саморазрушению души, сердца и разума малышки. Его малышки. Он люто ненавидел смутные образы людей, возникшие и до сих пор возникающие в его сознании. Но майор также понимал, что и он был причастен к этому. Он испортил ей жизнь. Он отпустил её на войну. Он сделал ей больно. И делает до сих пор. Отчаяние пожирало его, заставляя желать смерти, желать покончить с собой.