Хьюстон

Хьюстон полез в тумбочку с книгами, а Птица, присев рядом на кровать и открыв лежащий на ней альбом, спросила:

— Покажешь, что сегодня рисовали?

— Конечно. — Хьюстон обернулся на Птицу, и они замерли, глядя в глаза друг другу.

— Птица, тебя Син не потеряет? — Йойо показалось, что его голос с трудом пробился сквозь плотное облако золотых искр, окутавшее две фигуры, заставив его болезненно поежиться.

— Нет, не потеряет, — не сразу откликнулась Птица. — Он на тренировке.

— Вот, — Хьюстон протянул Птице дневник, — переписывай пока. А я чаем займусь.

Йойо вновь почувствовал, как печаль темным грузом легла на сердце сдавив его своей тяжестью. А когда ему было грустно, из печали, словно бабочка из куколки, начинала рождаться песня:

— Как сходит снег под этим ярким солнцем…

Слова сами собой сплетались в узор из рифм. Он отказался от чая, и, взяв в руки гитару, начал негромко наигрывать, посматривая время от времени на ярко сиявших друзей.

…Прошла зима. Но снова снится мне,

чуть тронутая утренним морозцем

застыла лужа в тонком хрустале.

Я знаю точно, днем хрусталь растает,

вода исчезнет, и земля вздохнет.

Но в постижении тайны мироздания

мне это знание мало что дает.

Чуть тронутая утренним морозцем

застыла лужа в тонком хрустале.

Как сходит снег под этим ярким солнцем,

прошла зима, но снова снится мне…»

— Как песня называется? — спросила Птица. Она сидела за столом наискосок от Хьюстона, обхватив ладонями бокал, словно грела о его горячие стенки зябнувшие пальцы.

— Зеркала, — ответил Йойо, откинувшись назад и прикрыв устало глаза.

— Зеркала? А помнишь ты рассказывал, что где-то здесь есть зеркало, в котором можно свое второе я увидеть. Это правда? Оно существует?

— Нет, это сказка.

— Да? — подал вдруг голос Хьюстон, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, — А мне кажется… Впрочем, не важно.

Он подвинул к Птице тарелку с шоколадным печеньем, оставшимся от ночных гостей, и сказал:

— Хотите, я вам одну сказку расскажу.

Птица энергично закивала головой. Йойо улыбнулся и, открыв глаза, с интересом посмотрел на приятеля.

— Было это очень давно, — начал свою историю Хьюстон, понизив голос и стараясь, чтобы речь его звучала нараспев, как у заправских сказочников.

— Постой, постой, — воскликнула Птица, — а название есть у твоей сказки?

— Ах, да! — улыбнулся Хьюстон. — Ковер. Так вот, было это в незапамятные времена. В одной далекой восточной стране в большом торговом городе проживал в окружении сотни слуг и сорока жен очень богатый человек. Сокровищ у него было припасено великое множество, но сердце у него было жестокое, а душа черствая, поэтому ничто так не радовало его, как только звон золотых монет. И жила в том городе, на самой его окраине, бедная девушка. Не было у нее золотых монет, но были золотые руки. И ткала она этими руками ковры прекрасней которых во всем свете не сыскать. Вот, прознал однажды богач про ее чудесное умение, и захотелось ему, чтобы соткала для него мастерица чудесный ковер. А он послал бы этот ковер эмиру в подарок, чтобы тот, коли придется ему по душе такой дар, сделал его своим советником. Ну или еще какую выгодную и не хлопотную должность дал.

Тем более, что скоро в той стране большой праздник ожидался — день рождения любимой жены эмира. Вот только отказалась девушка для богача ковер ткать, за жестокость его, о которой слава дошла до самых окраин. Рассердился богач, велел мастерицу силком во дворец к нему привести. Запер он ее в комнате с крепкими решетками на окнах и сказал:

— Не выполнишь мое повеление в срок, велю твою единственную козу зарезать и собакам моим мясо скормить!

Залилась тут девушка горькими слезами. Была эта козочка для нее — душа родная. Она с ней в холод согревалась, в печали утешалась, молоком ее от голода спасалась. Каждое слово ее козочка понимала, все горести и радости разделяла.

— Хорошо, — молвила девушка. — Будь по-твоему! Сотку я ковер, только не успею в срок уложиться. Работы много, а сил у меня в неволе, без жаркого солнца, ясного неба, без цветов полевых и стен родных мало совсем.

— Знать ничего не хочу, — затопал богач ногами, — как сказал, так и будет. Стражу поставлю, чтобы тебе ни спать, ни есть не давали пока не будет все, что я повелел исполнено. Да смотри у меня, чтобы ковер был самый расчудесный, а не то не видать тебе больше ни козы твоей, ни ветра вольного, ни стен родных.

Сказал так и вышел, а дверь на замок запер. И вот случилось вскоре, что понадобилось ему отлучиться зачем-то срочно, а управитель его с лихорадкой слег. Стал богач думать, голову ломать, кому дом, да хозяйство доверить, пока он в отъезде будет. И решил тогда брата своего младшего позвать. Знал он, что брат его слыл человеком честным: сам монетки чужой не возьмет, и другим не даст на хозяйское добро покуситься. За богатством не гнался, жил себе тихо, мирно и незаметно в соседнем городе. Так что богач, хоть и вспоминал о нем иногда, но в гости никогда не звал, и в глубине души презирал его за такую простоту.

Послал он слуг за братом, а когда тот приехал, привел его первым делом в комнату, где мастерица в неволе томилась и говорит:

— Эта недостойная дочь своей матери, что мне перечить осмелилась, должна к сроку ковер соткать. Только уж больно она ленива и строптива. Так что не жалей ты для нее розог и палок, коли начнет негодная от работы отлынивать, на постели валяться, да всяких кушаний себе просить. Пусть на хлебе черством и воде сидит, чтобы помнила, кто она есть.

— Хорошо, — сказал брат. — Все исполнено будет. Поезжай спокойно. И пусть твой путь будет ровным, а погода благоприятной.

— Ну вот, — Хьюстон отхлебнул из кружки остывший чай, застенчиво улыбнулся глядевший на него во все глаза Птице, и продолжил. — Уехал богач. А брат его вошел к девушке и говорит:

— Слышала, что велено. Принимайся-ка за работу, а я посмотрю, как ты стараться будешь.

Поняла тут девушка, что юноша с таким же сердцем каменным, как и хозяин дома. Делать нечего. Вытерла она слезы, села за ткацкий станок, и нитка за ниткой узор выплетать принялась. А юноша с делами управившись, за работой ее стал приходить присматривать. Вот день она ковер ткет, ночь и снова день, и снова ночь. Без отдыха, да без сна, совсем изнемогать стала. А время резво бежит, как скакун под эмиром. А ковру тому конца края не видать. Не успеть ей никак к сроку. И силы кончились, утекли как вода из разбитой чаши. Упала она на каменный пол своей темницы и чувств лишилась.

Много ли, мало ли времени прошло, открыла девушка глаза и видит: лежит она на постели, а у станка стоит юноша и нитка за ниткой ковер ткет.

— Что ты делаешь? — спрашивает она его.

— Если в срок не управимся, — отвечает юноша, — то ни мне, ни тебе не сдобровать. Поэтому отдыхай пока, сил набирайся, а я поработаю.

— Да разве ты умеешь? — удивилась девушка.

— Пока на тебя смотрел, научился.

Так и пошло у них дело. И вот чудеса, ковер тот словно сам собой расти стал да расцветать узорами дивными, невиданными. Так что, к приезду богача все уже готово было. Посмотрел он на ковер и воскликнул:

— Ах, красота какая! Аж смотреть больно! Проси у меня, брат, что в награду хочешь за усердие свое!

— Да не нужно мне ничего — отвечает брат — вот если только мастерицу отдашь. Хочу я, чтобы она мне для невесты моей ковер соткала. Чтобы я, как велит обычай, мог ей под ноги его постелить. Чтобы жизнь у нас была долгая и счастливая.

— Забирай, — говорит богач, а сам думает, — лучше этого ковра на свете ничего быть не может. А мастерица та все равно зачахнет скоро. Вон какая бледная стоит и не дышит почти.

Не стал юноша больше медлить, посадил на коня девушку, да в обратный путь отправился. Весь день они ехали, притомились. А как ночь пришла, стали в чистом поле на ночлег устраиваться. Говорит тут юноша:

— Что же мне делать с тобой. Чтобы ты, когда меня сон сморит, домой не сбежала. Ни дверей здесь нет, ни замков, ни решеток! Видно, придется тебя всю ночь самому держать.